Вячеслав Морочко - Утраченный портрет
Щульц. Простите, господин Кант, чтобы с вами беседовать, надо иметь много сил.
Кант. Я вам больше не нужен?
Щульц. Все мы друг другу нужны… И, да будет каждый из нас опорой другому.
Кант. Да будет. Однако на вас опираться… остерегусь.
Щульц. Как знать, господин Кант… Как знать… Я буду за вас молиться.
Едва заметно кивнув, Кант удаляется в дверь, через которую появился.
Янус /кричит/. Дионис! Заверни его! Хлопни в ладоши!
Дионис. Зачем? Кант опять ничего не получит. В который уж раз у него сорвалось…
Щульц. Господа, ошибаются! Сорвалось… у меня.
Янус. Это как понимать?
Щульц. Кант получит все… чего добивается! /Янус присвистнул, вставая./ Только что поступила депеша: «Фон Зайдлиц – министр просвещения»!
Янус. Друг Канта – фон Зайдлиц!?
Щульц. Да – друг… а ныне и покровитель!
Дионис /Янусу/. Ну вот, ты хотел поворот? И хлопать не надо. /Сначала тихо, затем все громче смеется./
Янус. Дионис! Разве это смешно?
Дионис /сквозь смех/. Еще как!
Янус /подозрительно/. Ты с ним сговорился?!
Дионис. О, Господи, не смеши еще больше! И успокойся. Чего нам бояться, если у этих господ даже Кант может стать «Несравненным, Блистательным Кантом»… лишь по знакомству! Будь он хоть семи пядей во лбу – не имеет значения! Нет знакомства, – нет «Канта»! Сколько их уже сгинуло и еще сгинет в бесследности, потому что на всех, просто… не напасешься фон Зайдлицев! /Кричит./ Янус! Кто мы рядом с «гигантами», насадившими этот порядок – слюнявые покровители муз и наук! Слезливые филантропы! /Хохочет, неожиданно вскрикивает и, схватившись за голову, мечется по авансцене./ Ай! Больно! Моя голова! Несчастная моя голова! /Стонет./ О, Небо! За что эти адовы муки!
Занавес.
Действие второе
Кенигсберг. Одно-двухэтажные строения Принцессиненштрассе. Дом Канта (два этажа и мансарда). Вдали – спуск к озеру, кроны лип и башня собора. Появляются Янус и Дионис.
Янус. Вот этот дом! На Принцессиненштрассе любая собака знает господина Канта. Звонить?
Дионис. Подождем… Господин ректор еще изволят прогуливаться… Да и фельдъегерь не подоспел.
Янус. Слушай, мне надоело всю жизнь таскаться за Кантом!
Дионис. Он так вознесся, что ты перестал его чувствовать кожей.
Янус. Зато чую тебя.
Дионис. Слушай, Янус, растряси свой жирок! История не простит благодушия!
Янус. Чего ради мне суетиться из-за какого-то Ницше, которого нет и в помине!
Дионис /горячо/. Не какого-то… – лучезарного! Он придет сказать людям, что Человек – Бог страстей, жаждущий властвовать, испепелять несогласных, чужих, непохожих и слабых, что жизнь есть порыв Страшной Воли – захватывающий на мгновение вздох, в котором – вся мудрость, весь смысл! Понимаешь? Фридрих Ницше – пророк! А я его полномочный посланник!
Янус. Это я уже слышал. Скажи, почему ты так долго бездействовал?
Дионис. Видишь ли… в «магию обстоятельств» вкралась мерзкая фальшь, – мне пришлось выжидать.
Янус. Опять напускаешь туману? Во всем виновата наука!
Дионис. Пожалуй, есть польза и от науки… Лишь оснащенная ею «Могучая Воля» заткнет поры жизни, угомонит суету, не позволив двуногим дожить до маразма! Пусть дохнут в трезвом уме, с сознанием, что и другие тут не задержатся! Страсть! Страх! Азарт! – вот лоцманы мирового процесса – этой скользкой тропинки к обрыву! Ненавижу воспитанных Кантом рассудочных выродков, ибо их идеал – «компромисс»! Их цель – затянувшаяся агония долгожительства с разжижением мозга и разложением заживо! Все, пора действовать! Стрелка Судьбы повернула в нужную сторону!
Янус. Я вижу Канта! Вон он… бредет по своей «философской дорожке».
Липовая аллея на берегу озера. Справа с пригорка наблюдают Янус и Дионис. Появляется Кант. Он выглядит старше, чем – в первом действии, но все так же строен. Лицо стало суше, но в глазах – прежний блеск. Руки вертят за спиной тростниковую палочку. Кант улыбается собственным мыслям. Мимо проходит дама в шляпке с большими полями. Дама и Кант молча обмениваются кивками.
Дама /внезапно остановившись/. Господин Кант?!
Кант /точно разбуженный, опираясь на трость, поворачивается к даме/. Фрау Кайзерлинг!?
Кайзерлинг. Иммануил! Я только сегодня вернулась… Мы не виделись, кажется… целую вечность!
Кант. Графиня… прошел только миг.
Кайзерлинг. Боже! Как вы изменились!
Кант. Этот факт почему-то всех удручает. Каждый думает: «Ну, если Кант постарел, то каким же стал я?»
Кайзерлинг. Дело не в этом. Вы теперь человек, которому рукоплещет Европа, писатель, книги которого запрещал Ватикан, философ, которого люди ума с благодарностью называют новым мессией!? /Тихо смеется./ Как рада, что встретила вас! Вижу в этих глазах знакомый огонь!
Кант. «Огонь»!? – сильно сказано… /Тоже тихо смеется./ Разве что – искру… Вы помните время, когда рисовали меня?
Кайзерлинг /горячо/. Как я могла тогда взяться за кисть?! Кажется, и рисовать-то еще не умела… Но самое странное… что портрет был утрачен… загадочным образом. Как-то вернувшись с прогулки, я не нашла его в студии. Сыщики перевернули весь дом, опросили людей. Отыскалась и рама… Но холст так и канул… Таким, как тогда, вас никто уже не напишет!
Кант /шутливо/. Вы обещали вручить его мне на венчание… Вот, оказывается… почему до сих пор я – один!
Кайзерлинг. В городе говорят, что вы все-таки женитесь… От души поздравляю!
Кант. Наш город любит поговорить… В самом деле, была у меня такая задумка – жениться…
Кайзерлинг. Она – молодая?
Кант. Теперь не имеет значения… Я вовремя остановился. Можете это считать «стариковскою блажью».
Дионис. Запишем: «Кант – женоненавистник»!
Янус. А по-моему, у него – одно мнение с апостолом Павлом, который считал, что жениться хорошо, а не жениться… – и того лучше.
Кайзерлинг. Признавайтесь: боитесь показаться смешным?
Кант. Признаюсь…
Кайзерлинг. И это, – теперь, когда вы стоите так высоко…
Кант. И где ото всюду смешное – как на ладони.
Кайзерлинг. Пусть их смеются, было бы вам хорошо.
Кант. Что подумают люди о том, как я жил, – так, в конце концов, отнесутся к делам моей жизни… Теперь извините, я должен идти.
Кайзерлинг. Понимаю, – работа.
Кант. Верно, графиня.
Кайзерлинг. Мы еще с вами увидимся? Так ведь?
Кант откланивается и, тяжело опираясь на трость, удаляется. Кайзерлинг провожает его глазами. Снова – Принцессиненштрассе. Перед домом Канта на прежнем месте – Янус и Дионис.
Дионис. Слушай, Янус, ты сжег то, что я приказал? /Янус мнется./ Ну? Гляди мне в глаза!
Янус. Дался тебе этот портрет! Подумаешь невидаль, – тряпка какая-то… Кто только Канта не малевал!
Дионис. Вот где нарушена Связь Обстоятельств! Вот где прячется Фальшь! Таким, как на этом портрете, видеть его не должен никто!
Янус. Послушай… Не «полощи» мне мозги!
Дионис /исступленно/. Заклинаю тебя, уничтожь этот «образ»! Немедленно! Слышишь, ты, поклянись, что…
Янус /торопливо/. Клянусь. /Показывает./ Он идет!
Дионис /мгновенно преобразившись, с едким пафосом произносит, глядя в ту сторону, куда показывает Янус/. Долой призраки ночи! Мы говорим об Иммануиле Канте! Народ наш не просто расшевелить. Но Кант увлек его за собой, и философия стала национальным делом Германии! Под натиском «свежих идей» зашатались и пали столбы, подпиравшие своды наук! О, если бы кенигсбергские обыватели видели груды камней, в которые он обратил храм Ума! /Спокойнее/. Но добрые люди видят в нем только профессора, ректора университета, и, встречая на улице… /Бьют часы на соборной башне. Дионис достает и открывает карманные часы./ сверяют по нему свои часики. /Закрывает, прячет часы в карман./
Опираясь на трость, появляется Кант. С ним – друзья: могучий и добродушный поэт Гиппель, высокий худощавый профессор камеральных наук Краус.
