Семен Юшкевич - Король
Гросман. Вот я и прав, когда говорю, что не хочу знать ваших дел.
Розенов. Войдите же в мое положение. Я тяжелым трудом зарабатываю деньги, и мой труд топчут ногами. Со мной разговаривают как с мужиком, меня упрекают в мещанстве, в скупости. Позвольте, кажется, я окончил университет и могу знать цену всем этим возвышенным разговорам о мещанстве, об идеале. Вправе ли я желать, чтобы в моем доме было тихо? Подумайте же, тесть. Бросила детей… На что это похоже? Хорошо еще, что моя мать согласилась присмотреть за домом и что нас не бросила… эта добрая бонна. Теперь нужно бояться, чтобы скандал этот не огласился.
Этель. Хорошо, я пойду к ней. Только, Яков… ты ведь тоже неправ. Машенька, пойди к себе. Мне надо поговорить о том, чего девушке нельзя знать и слушать.
Маша. Не хочу.
Розенов. Пожалуйста, пожалуйста, мама, без интимностей. Все остальное – наше дело, и я никому не позволю вмешиваться…
Этель (покорно). Хорошо, не буду вмешиваться… Только ты, Яков, должен уступить ей. Ты должен. Ты старший, а старший всегда умнее и уступает.
Гросман (со скучающим лицом). А мне пора. Устраивайтесь как знаете. (Подает руку Розенову.)
Розенов. Прощайте, тесть.
Женя (показывается в дверях кабинета). Мама, я не хочу, чтобы ты с ним разговаривала. Выгони его. Не хочу знать ни его, ни его детей, ни его родственников! Его мать, когда приходит, изводит меня.
Розенов. Женя, Женя, постыдись же…
Женя (у дверей). Не хочу стыдиться. Начни ты первым. Ты врач и стал биржевиком. А я не хочу жить с биржевиком.
Розенов (обращаясь к старикам). Что вы скажете о ней? Вот такие сцены происходят у нас ежедневно.
Гросман (с досадой). Оставьте вы меня все в покое… (Быстро уходит.)
Маша (с иронией). А полгорода завидуют нашему счастью. (Выходит.)
Этель. Женечка, прошу тебя. Послушай свою старую мать.
Женя. Пусть он уйдет… Вы еще не знаете его. На словах он всегда выйдет правым. Нужно его увидеть дома. Это зверь. Он уже угрожал мне кулаками. Да-да, кулаками. За кого вы меня выдали? (Истерично заплакала.) Служанку мою сделал своей любовницей.
Этель. Женечка, Женечка…
Розенов (в гневе). С каким удовольствием я бы убил тебя. Притворщица!.. Шарлотта Корде!..[3] Несчастен тот, кто решается жениться на богатой девушке из простого грубого дома.
Этель (обняв Женю). Кто грубый? Чтоб у тебя язык отнялся! Скажите пожалуйста! Его просили жениться на ней! От тебя ведь, как от пиявки, нельзя было отвязаться, когда ты ее увидел. Грубого дома! А ты из какой семьи? Твой отец был лавочником, – пусть честным, но твоя мать? Ведь весь город знает, что она подожгла свой дом. Бессовестный! Он еще учился в университете! Взять такую нежную девушку и замучить ее. Ты со мной поговори. На чьи деньги ты грязь свою обмыл?…
Розенов (вне себя). Сама ты бессовестная! Не смей так разговаривать со мной… (Готов броситься на нее.)
Женя (вскрикнула). Вон, вон!..
Александр (быстро входит. Он в черной косоворотке, подпоясан шнурком). Что тут за крик? Как вам не стыдно? Яков, Женя!
Занавес
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Окраина. Низенькое одноэтажное строение. Слева уголок улицы – темный, неприветливый. Смутное очертание руин. Из тьмы выплывают тени людей и исчезают. Далеко на небе застыл тонкий рог луны. Силуэт мельницы и ее трубы отчетливо выделяются и как бы царят здесь. Поверх руин справа и далеко дом Гросмана. Окна освещены. Вся картина мрачная, тяжелая. Квартира Эрша. Небольшая комната с одной дверью направо в кухоньку. Слева длинный портняжеский стол. Эрш в очках, разложив на столе шубу, стоя работает. В правом углу сапожник Шмиль прилаживает подметку к башмаку. Перед ним низенький столик, покрытый кожей. На столике сапожный инструмент. Недалеко от Эрша на скамеечке сидит Бегя и клеит коробочки. Жена Эрша, Роза, высокая старуха с пергаментным лицом, в цветной косынке, вяжет чулок. Посреди комнатки стол, за которым сидит старший сын Эрша Мирон и ужинает. Комната освещается двумя лампами. Одна висит на стене над Эршем, другая, маленькая, на кожаном столе Шмиля. Остальная обстановку жалкая. На полу сор. Чувствуется теснота, спертый воздух и труд. Два оконца заклеены бумагой; оба выходят на улицу.
Эрш (режет ножницами). Такого времени я не запомню. Вот тебе и время. Чтобы еврей шел против еврея Этого никогда не было. Бывало, случится, рабочий поспорит с хозяином. Так поспорит. Чем же кончалось? Хозяин выгонял рабочего, и был конец, и было тихо…
Мирон (ест). Это время уже не вернется.
Бетя. Сварила я хороший клейстер. Придется-таки его выбросить. Я его слишком рано сняла с огня.
Роза (почесала спицей в висках). Когда вы все летите… Что такое? Горит? Нигде не горит. Сделала бы медленно – не пропал бы материал.
Бетя. А ты хочешь отдыхать? Я тоже хочу. Может быть, меня колет во всех местах от сидения. Наработалась как хорошая лошадь за целый день – пусть хоть вечер будет моим. Нет, вечер есть у господ… Разве у меня не такая же душа, как у них? Но нет. Работай и работай.
Роза. В твои годы я работала двадцать четыре часа в день. Раскричалась!..
Бетя. Ты много выиграла от этого. Посмотри-ка, в каких палатах ты живешь. Отложила тысячи на старость. Отец не работает, мы не мучимся, ты сохранила здоровье и совсем не кашляешь часами по ночам. Не говори глупостей. Ты и теперь живешь, только чтобы служить… этим зверям.
Роза. Что правда, то правда. Кашель таки добивает меня, но я не жалуюсь.
Бетя. Всякий знает, что ты выжила из ума. Стану еще тратить время на разговоры с тобой. (Выходит и уносит кастрюльку с клейстером.)
Роза (качает головой). Вот и разговаривай с ними. Я сумасшедшая!.. Почему не они? Если я не ненавижу город и богачей и не кричу, что их нужно уничтожить, то меня нужно выкинуть в сорный ящик.
Эрш. Зачем эти пустые разговоры? Дай работать спокойно. Богатый должен быть богатым, а бедный – бедным. Возьми, Роза, парусину и намочи ее. (Достает из шкафчика парусину.) Так должно быть. Сколько мир существует – так было. И больше не о чем говорить. Есть сильные звери и есть слабые животные.
Роза. Дай уже парусину. Я едва на ногах держусь.
Замученные руки, умирающие ноги и яма перед глазами.
Им жалко? Есть большой сын, но он ест. Возьми ты парусину и намочи. Разве для моих рук выжать из нее воду?
Мирон. Вот покушаю и сделаю.
Шмиль (говорит в нос). Сядьте же, Роза. Что вы всегда торопитесь? Говорят же вам, что сделают.
Роза. А я не хочу. У нас разве их сердца? Мне ведь его жалко. Каждой косточки Мирона мне жалко. Вот мой Михель еще в солдатах. Оторвали бедненького от жены, от детей. Война уже кончилась, а он все еще где-то пропадает. Жена и дети умирают с голоду, лежат на наших плечах. А кто плачет по ночам? Мать!.. Они могут быть только… демократами…
Бетя (возвращается). Теперь клейстер хорош. Если меня не будут отрывать от работы, то я через два часа кончу. Который час? (Садится.) Спина ноет так, что не могу и разогнуться.
Роза. Но я все-таки не могу тебе помочь. Я не понимаю этой работы. И руки дрожат. Возьму картон в руки и так его верчу, и так, – что я могу понять?
Бетя. Тебя никто не просит.
Эрш. Ну иди же. Ты только намочи парусину, а я ее уже сам выжму.
Роза медленно, шаркая, выходит.
Бетя (работает). Сегодня забастовали на чайной и на пробочном заводе. Хотела бы знать, когда уже это начнется и у нас? Никогда не начнется. Разве наши девушки люди? Это скот. Кажется, я раньше поседею, чем наши сделаются сознательными.
Эрш. Попросил бы тебя не рассказывать о забастовках. Не хочу слушать в моем доме озабастовках. Они у меня уже вот где сидят. Пусть делают что хотят, лишь бы я не знал этого. Ты смеешься, Мирон? Работаешь и умираешь с голоду, но что будет, когда и работать перестанете? Спасибо Гросману за шубу. Мы еще им только и держимся.
Мирон. Перестань, отец. Дай ей рассказать. Ты уже пожил, а мы только начинаем… Разве речь идет только о нас, о ней, о тебе или обо мне? Речь идет обо всем рабочем классе, о счастье всего народа. Разве ты не видишь и не понимаешь, что кругом происходит? (Продолжает есть.)
Эрш. Понимаешь? Понимаю!.. У меня еще столько ума, сколько у тебя. Ну а если я боюсь? Кого я боюсь? Я боюсь чертей. Все это пахнет чертями. Кто-кто, а евреи заплатят-таки кровью за эти забастовки, за эти революции… Их-то бросят на костер… А твоя жизнь не в опасности?.. Я ведь из-за тебя по ночам не сплю…
Мирон. Убивают же других. Чем я дороже? Зато отдам жизнь за рабочий класс.
Эрш. Так я пойду танцевать, что за рабочий класс. Ты хорошо сказал. А что вернет мне за сына рабочий класс? Я ему плюну своей кровью в лицо. Что вернет? Его кости? Но если бы ты шел своим путем, как шел я, то ты не братался бы с русскими, зарабатывал, и было бы хорошо и тебе и нам.
