Владимир Михайлов - Открытие Америки
Чернобородый. Откровенно говоря, кортик и мушкет мне куда больше по нраву.
Монах. Вот и занимайтесь ими. И не грешите.
Чернобородый. Как это: заниматься – и не грешить?
Монах. Не богохульствуйте, вот главное. А то, чем вы собираетесь теперь заняться, не является грехом: ведь золото, добытое вами в поте лица…
Чернобородый. Не только в поте: даятель-то бывает и с оружием.
Монах. Золото это поступит в казну их величеств, а также святой церкви.
Чернобородый. Свою долю я надеюсь получить прежде их величеств.
Монах. Как их верный слуга, вы можете рассчитывать на это. В свою очередь я, покорный служитель святой нашей церкви…
Чернобородый. Но – поровну.
Монах. Аминь. Считайте, что вы получили отпущение заранее.
Чернобородый. И как раз кстати, потому что на горизонте я вижу корабль. Судя по парусам, это купец, и немаленький: рейковый парус на бизань-мачте… Ах, черт, адмирал проснулся. Приглядите, отче, чтобы он не помешал нам заниматься делом. Да побыстрее, пока мы не сблизились.
Чернобородый уходит направо, к носу. Из своего салона появляется Колумб в адмиральском кафтане.
Колумб (не замечая монаха). Та-та, та-та, та-та… Нет. Та-та, та-та, та-та, та-та, та-та… Вот это настоящий размер. Под стать волнам океана. Слова сами просятся.
Мне кажется, и дня не пролетело —
Неся на реях вечные снега.
За край земли отплыли каравеллы
И в море погрузились берега…
Монах нарочито кашляет. Колумб оборачивается стремительно, словно застигнутый за неподобающим занятием.
Колумб. Я говорю, что зрелище спокойного океана наводит на размышления. Беспредельность, стихия, поделенная на ритмические единицы; вечное движение, бездонная глубина под блестящей поверхностью, отражающей солнце…
Монах. Вы хотели сказать, ваша светлость: не такова ли и поэзия?
Колумб (после паузы, хмуро). Стихов я больше не пишу. Но совсем не писать – это мука ада.
Монах. Вы честно соблюдаете уговор.
Колумб. Я веду дневник. Это не запрещалось.
Монах (озабоченно). Не кажется ли вашей светлости, что камзол мог быть немного короче, чтобы виднелась кружевная рубашка? (Лукаво.) Не правда ли, в адмиральском положении есть свои преимущества?
Колумб. Да, конечно. Многие ради этого чина пошли бы на что угодно. Мне он достался как бы сам собою. Но что с ним делать?
Монах. Нести. Груз подобного рода не отягощает плеч.
Колумб. Нести – и только? Но ведь так не бывает! Когда я назывался поэтом, то мог в любую минуту доказать, что имею право на это звание. А сейчас… Я старался, господь свидетель. Ветры движут корабль – я изучал ветер. Но мне мало того, что он наполняет паруса. Отчего он? Где начинается и где кончается? Чему он сродни? Нет ли в нем чего-то от характера человека, или наоборот: человек заимствовал нечто у ветра? Дружит ли он с океаном, который он заставляет вздыматься, или они враги? И какие слова нужны для того, чтобы я, находясь далеко на суше, вновь ощутил его упругость, словно упругость тела любимой, и его соленое дыхание, подобное поцелую, смешанному со слезами… Все это есть в ветре, и многое другое. Что же мне поделать с собой?
Монах (встает так, чтобы закрыть от увлекшегося Колумба вооруженных матросов, что прокрадываются мимо них на ют). Ваши сомнения понятны. Но ведь господь судит нас не только по делам нашим, но и по намерениям. Сказано: согрешивший мысленно – согрешил. Но, значит, и сотворивший мысленно добро тоже сотворил его! И если только вы всерьез хотите быть достойны высочайшей милости…
Колумб. А что остается? Пути назад нет. Несчастный заточенный погонщик ожидает меня в башне. И Хуана, Хуана…
Монах. Значит, вы и есть настоящий адмирал. Откроете новые земли, обогатите Испанию. И себя, разумеется, не забудете, и ваших верных спутников.
Колумб. Об этом я не думаю. Мне не терпится увидеть новые земли, чтобы убедиться в разумной сложности мироздания. И кроме того, я заранее радуюсь при мысли о том, сколь много золота мы привезем и как облегчит оно жизнь моих соотечественников. Поэты ведь любят воспевать добро, и если делают это не часто, то лишь потому, что редко встречают его. Но настанет, быть может, день, когда и погонщик мулов сможет носить такие же кружева.
Монах. Надеюсь, что бог не допустит, ваша светлость. Если будет так, как вы говорите, то чем же станет всевышний отмечать достойных?
Колумб. Господь найдет иные средства… Смотрите, корабль! Интересно, откуда плывут эти добрые мореплаватели? Может быть, они расскажут нам какие-нибудь интересные новости?
Монах. Да уж наверное. Но вам не подобает дожидаться их на палубе. Вы должны находиться в покоях, ваша светлость. А они явятся к вам, чтобы засвидетельствовать почтение.
Колумб. Но встретят ли их должным образом?
Монах. Не беспокойтесь, ваша светлость, – самым должным.
Колумб (командует). Эй, вы, да-да, вы, друг мой, там, на середине мачты! Пожалуйста, отпустите эту веревку, чтобы тот большой парус не мешал мне наблюдать из каюты за кораблем!
Голос (справа, сверху). Мы потеряем ветер! И потом, сеньор адмирал, грота-гитов выбирают с палубы!
Колумб (сконфуженно). Кажется, я опять сказал не то.
Монах. Высокопоставленной особе вовсе не следует разбираться в грубом ремесле. Нужно лишь поменьше общаться с подчиненными, дабы они не могли уличить вас в невежестве.
Колумб. Пусть будет по-вашему.
Колумб и монах уходят в салон. На палубе появляются чернобородый и матросы.
Чернобородый (вполголоса). Разобрать абордажные крючья! Кортики наголо! Прячься за фальшборт! Готовьсь к абордажу!
Матрос. Наконец-то займемся делом!
Чернобородый. Право руль! Еще право! Одерживай!
Слышен треск сталкивающихся бортов.
Чернобородый. На абордаж – вперед!
Во главе матросов он устремляется вперед. Крики, звон оружия, пистолетные выстрелы. Постепенно шум схватки стихает. Матросы несут тюки и сундуки и спускают их в трюм. Слышны удары топора по дереву. Возвращается чернобородый.
Чернобородый. Пробили ему дно?
Голос. Готово, капитан!
Чернобородый. Приводи к ветру! Лево руль! Живее, живее, марсовые, клянусь адским огнем, нас засосет в воронку, когда он пойдет ко дну! В трюме! Уложили?
Голос из трюма. Все в порядке, капитан!
Чернобородый. Подвахта, в кубрик! Вахте скатать палубу, чтобы блестела, чтобы ни единого красного пятнышка!
Голоса. Есть, есть, капитан!
Появляются Колумб и монах.
Колумб. Где же встречный корабль? И что за шум доносился до нас, крики и выстрелы?
Чернобородый. Это мы кричали, ваша светлость. И стреляли, чтобы привлечь их внимание. Хотели, чтобы они легли в дрейф и капитан с купцами прибыл на борт выразить вам почтение.
Колумб. Где же они?
Чернобородый. Они не послушались, ваша светлость. Прибавили парусов, и корабль их ушел своим курсом.
Колумб. Трудно представить, чтобы честные мореплаватели могли так поступить. Не кажется ли вам, капитан, что это были непорядочные люди? Может быть, даже пираты?
Чернобородый. Вы правы, ваша светлость. Теперь и я думаю, что без пиратов здесь не обошлось.
Одобрительный гул среди матросов, которые, едва Колумб отворачивается, продолжают обтирать окровавленное оружие.
Колумб. Подумать только, что они могли ведь помешать нам в нашем стремлении к великим открытиям! Кроме того, они выказали неуважение к их величествам, которых я здесь представляю. Право, вам следовало погнаться за ними, капитан, и наказать по заслугам.
Монах. Следует простить его, ваша светлость, за то, что он не сделал этого: не всякий обладает вашей мудростью. Обещаю вам, что в следующий раз он не отпустит такого наглеца безнаказанным.
Чернобородый. Клянусь святым Бартоломеем, ваша светлость, уж я не упущу! Он у меня пойдет к рыбам еще быстрее…
Монах предостерегающе кашляет.
…Еще быстрее, чем можно представить, ваша светлость!
Колумб. Хвалю вас за усердие, капитан. Зло в этом мире надо искоренять беспощадно. Откровенно говоря, следовало бы все-таки нагнать разбойников! Освободив от них море, мы совершили бы благой поступок, помогли добрым купцам путешествовать без страха и опасения и наказали бы невежд за неуважение к адмиральскому флагу и ко мне, адмиралу их величеств.
