Жан-Поль Сартр - Затворники Альтоны
Лени с гневом вырывается.
Ты превосходишь себя, дочь моя. Будь я тщеславен, то решил бы, что моя смерть приводит тебя в исступление.
Лени (живо). Не сомневайтесь, отец. Разве вы не видите: ваша близкая кончина усложняет все дело.
Отец (смеется, Иоганне). Не сердитесь на Лени, дитя мое. Она хотела сказать, что мы одной породы: мы, Франц и я. (Пауза.) Вы мне очень симпатичны, Иоганна. Порой мне даже казалось, что вы будете оплакивать меня. Вы единственная.
(Улыбается ей.)
Иоганна (резко). Если все земное еще не чуждо вам и если мне повезло вам понравиться, то как же вы осмеливаетесь унижать передо мной моего мужа?
Отец, не отвечая, качает головой.
Или вы уже по ту сторону жизни?
Отец. По ту или по эту, все уже не важно. Осталось шесть месяцев. Я не из тех, кому дано прожить старость. (Глядит в пространство. Как бы самому себе.) Дело будет расти беспрестанно, частных капиталов не хватит, государство протянет свои щупальцы; может статься, что Франц проживет десять, двадцать лет. Как он будет страдать...
Лени (безапелляционно). Он не страдает.
Отец (будто не слышал). По существу, моя жизнь после моей смерти продолжится, только без моего участия. (Замолкает, сгорбившись, глядит в пространство.) Он поседеет... обрюзгнет, как все заключенные...
Лени (яростно). Замолчите!
Отец (будто не слыша ее. Со страдальческим, видом). Это невыносимо, невыносимо.
Вернер (медленно). А если мы останемся здесь, вы будете менее несчастны?
Иоганна. Берегись!
Вернер. Чего? Это мой отец, я не хочу, чтобы он страдал.
Иоганна. Он страдает за другого.
Вернер. Пусть. (Берет Библию и относит ее на прежнее место.)
Иоганна (поспешно). Он разыгрывает перед тобой комедию.
Вернер (зло, тоном, полным намеков). А ты? Разве ты меня не разыгрываешь? (Отцу.) Ответьте... Вы будете менее несчастны?..
Отец. Не знаю.
Вернер (отцу). Посмотрим.
Пауза. Отец и Лени неподвижны. Они напряженно ждут.
Иоганна. Один вопрос. Только один вопрос, а затем поступай как знаешь.
Вернер глядит на нее с мрачным и упрямым видом.
Отец. Подожди, Вернер.
Вернер отстраняется от Библии. Его нечленораздельное ворчание можно принять за согласие.
Что за вопрос, Иоганна?
Иоганна. Почему Франц избрал затворничество?
Отец. В этом вопросе много других вопросов.
Иоганна. Расскажите, что произошло.
Отец (с легкой иронией). Во-первых, война.
Иоганна. Да, но война была для всех. Разве остальные прячутся?
Отец. Тех, кто попрятались, вы не видите.
Иоганна. Значит, он воевал?
Отец. До конца.
Иоганна. На каком фронте?
Отец. В России.
Иоганна. Когда он вернулся?
Отец. Осенью сорок шестого.
Иоганна. Так поздно? Почему?
Отец. Он один уцелел из всего полка. Крадучись, прошел пешком через всю Польшу и оккупированную Германию. Однажды раздался звонок.
Раздается отдаленный и приглушенный звонок.
И вошел Франц.
В глубине, за спиной отца, в полумраке, появляется Франц. Он в штатском, еще очень молод, ему не более двадцати трех, двадцати четырех лет. Иоганна, Вернер и Лени в этих кадрах-воспоминаниях не видят персонажа, который возникает перед ними. Лишь тот, кто непосредственно вспоминает — отец, в первых двух кадрах-воспоминаниях, и Лени с отцом в третьем кадре, — повернутся к тому, с с кем будут говорить. Интонации актеров в кадрах-воспоминаниях приглушены, жесты как бы нереальны, все должно звучать словно издалека, даже в бурных сценах, для того чтобы подчеркнуть время, отдаляющее прошлое от настоящего. В данный момент отец не видит Франца.
В правой руке Франца раскупоренная бутылка шампанского; зритель увидит ее только в тот момент, когда он будет пить. Бокал на столе заставлен каким-либо предметом.
Иоганна. Он сразу заперся?
Отец. С первого дня не выходил из дому. А год спустя поднялся наверх и заперся.
Иоганна. Весь тот год вы виделись каждый день?
Отец. Почти каждый день.
Иоганна. И что он делал?
Отец. Пил.
Иоганна. А что говорил?
Франц (далеким, безжизненным голосом). Здравствуй, до свидания. Да. Нет.
Иоганна. Ничего больше?
Отец. Ничего. Только однажды. Поток слов, смысл которых я не мог уловить. (С горьким смехом.) Я был в библиотеке и слушал радио.
Треск радиоприемника, позывные. Все звуки приглушены. Голос диктора: «Слушайте последние известия. В Нюрнберге международный военный трибунал приговорил маршала Геринга...»
Франц выключает приемник. Когда он передвигается, то все время остается в тени.
(Вздрагивает, быстро оборачиваясь.) Что ты делаешь?
Франц глядит на него мертвым, ничего не выражающим взглядом.
Я хочу знать приговор.
Франц (через всю сцену, циничным и мрачным тоном). Висельник — чего ждать приговора. (Пьет.)
Отец. Откуда ты знаешь?
Франц молчит.
(Иоганне.) В те времена вы еще не читали газет?
Иоганна. Нет. Мне еще не было двенадцати.
Отец. Все газеты были в руках союзников. «Мы немцы, значит мы виновны; мы виновны, потому что мы — немцы». И так каждый день, на каждой странице. Какое-то наваждение! (Францу.) Восемьдесят миллионов преступников: какая чушь! В лучшем случае их было полсотни. Так пусть их повесят, а нас оправдают: это был бы конец кошмара! (Повелительно.) Доставь мне удовольствие, включи приемник.
Франц будто не слышит. Продолжает пить.
(Сухо.) Ты слишком много пьешь.
Франц смотрит на него таким взглядом, что отец растерянно умолкает. Пауза.
(Продолжает настойчиво, со страстным желанием понять.) Ну какой смысл, что целый народ обрекают на отчаяние? Что сделал я, чтобы заслужить презрение всего мира? Мои убеждения всем известны. А ты, Франц, ты, который был солдатом и дрался до конца?
Франц выразительно смеется.
Ты нацист?
Франц. Черта с два.
Отец. Тогда выбирай: либо осуждение виновных, либо пусть вся Германия отвечает за их ошибки.
Франц (без единого жеста разражается сухим и диким смехом). Это одно и то же.
Отец. Ты что, рехнулся?
Франц. Можно по-разному уничтожить народ: осудив его целиком или заставив отречься от тех вождей, которых он выбрал. Второе страшнее.
Отец. Я ни от кого не отрекаюсь, к тому же нацисты не были моими вождями: я их лишь терпел.
Франц. Ты с ними мирился.
Отец. А что я должен был делать, черт возьми?
Франц. Ничего.
Отец. Что касается Геринга, то я его жертва. Пойди погляди на наши верфи. Их двенадцать раз бомбили, ни одного целого ангара: вот как он нас защищал!
Франц (грубо). Я сам не лучше Геринга. Если они повесят его, то буду повешен и я.
Отец. Геринг был тебе всегда противен!
Франц. Но я повиновался.
Отец. Твоим армейским начальникам.
Франц. А кому повиновались они? (Смеясь.) Мы ненавидели Гитлера, другие любили его: в чем разница? Ты поставлял ему военные корабли, я — трупы. Скажи, что мы могли бы сделать больше, если бы мы его обожали?
Отец. Так что же? Все виновны?
Франц. Боже мой, нет! Никто! Виновны лишь раболепствующие псы, принимающие суд победителей. Хороши победители! Знаем мы их: в восемнадцатом году они тоже судили нас, теми же лицемерными добродетелями. Что они сделали с нами с тех пор? Во что они сами превратились? Помолчи: дело победителей брать в руки ход истории. Они его взяли и дали нам Гитлера. Это они — судьи? Разве они никогда не убивали, не грабили, не насиловали? А кто бросил бомбу на Хиросиму? Уж не Геринг ли? Если они будут судить нас, то кто же будет судить их? Они кричат о наших преступлениях, чтобы оправдать то преступление, которое готовят исподволь: систематическое истребление немецкого народа. (Разбивает бокал об стол.) Все невиновны перед лицом врага. Все: вы, я, Геринг и остальные.
Отец (кричит). Франц!
Свет вокруг Франца гаснет, он исчезает.
Франц! (Короткая пауза. Медленно поворачивается к Иоганне и тихо смеется.) Я ничего не понял, а вы?
Иоганна. Ничего. Ну а потом?
Отец. Это все.
Иоганна. Но ведь надо же сделать выбор, либо все виновны, либо все невиновны?
Отец. Он не выбирал.
Иоганна (на минуту задумавшись). Но ведь это бессмысленно.
