Пьер Бомарше - Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю.
Остаюсь с уважением к Вам,
гражданин французский министр юстиции, —
гражданин, более всех убежденный в Вашей справедливости.
Подпись: Бомарше».
Единственное разумное письмо, из всех, которые я получил от высокопоставленных лиц моего отечества, это ответ министра юстиции. Он придал мне мужества немедля написать и отослать защитительную речь. Вскоре, принеся огромнейшие жертвы, я рассчитался с долгами в Англии; я мчался бы уже в парижскую тюрьму, несмотря на весь риск, если бы Конвент не удостоил приостановить свой декрет, отсрочив его исполнение на шестьдесят дней, чтобы дать мне время прибыть для защиты. Я не нарушу этого срока: мне достаточно шестидесяти часов. Да воздастся министру юстиции! Да воздастся Национальному конвенту, который понял, что ни один гражданин не должен быть осужден, не будучи выслушан!
Вот письмо гражданина Гарата[55], по справедливости министра юстиции, и я специально публикую его, чтобы утешить людей, угнетенных несправедливостью, и замкнуть чистым поступком тот отвратительный круг притеснений, в котором я мучаюсь на протяжении десяти месяцев только за то, что служил родине вопреки желанию всех тех, кто ее грабит.
«Париж, сего 3 января 1793,
2-го года Республики.
Я получил, гражданин, Ваше письмо от 28 декабря 1792 года, помеченное тюрьмой Бан-дю-Руа в Лондоне. Я могу лишь приветствовать Вашу готовность явиться в Париж для оправдания перед Национальным конвентом, в которой Вы меня заверяете; и я полагаю, что, когда Вам будет возвращена свобода и позволит здоровье, ничто более не должно оттягивать поступка, столь естественного для обвиняемого, ежели он убежден в своей невинности. С выполнением этого замысла, достойного сильной души, не имеющей ни в чем себя упрекнуть, не следует медлить из опасений, которые могли Вам внушить только враги Вашего спокойствия или же люди, слишком склонные к панике. Нет, гражданин, что бы там ни твердили хулители революции 10 августа, прискорбные события, последовавшие за ней и оплакиваемые всеми истинными поборниками свободы, более не повторятся.
Вы просите у Национального конвента охранной грамоты, чтобы иметь возможность в полной безопасности представить ему Ваши оправдания; мне неизвестно, каков будет ответ, и не следует предвосхищать его; но когда, в силу самого обвинения, выдвинутого против Вас, Вы окажетесь в руках правосудия, Вы тем самым будете взяты под охрану законов. Декрет, которым я уполномочен осуществлять их, дает мне право успокоить все страхи, внушенные Вам. Укажите мне, в какой порт Вы предполагаете прибыть и примерную дату Вашей высадки. Я тотчас отдам распоряжение, чтобы национальная жандармерия снабдила Вас охраной, достаточной, чтобы унять Вашу тревогу и обеспечить Вашу доставку в Париж. Более того, не нуждаясь даже в моих распоряжениях, Вы можете сами потребовать такую охрану от офицера, командующего жандармерией в порту, где Вы высадитесь.
Вашего прибытия сюда достаточно, чтобы Вас не могли долее причислять к эмигрантам; и граждане, которые сочли своим долгом добиться, чтобы Вас отдали под суд, сами с радостью выслушают Ваши оправдания и будут счастливы узнать, что человек, находившийся на службе Республики, вовсе не заслужил, чтобы ему было отказано в доверии.
Министр юстиции.
Подпись: Гарат»[56].
Мне остается обратить внимание добрых граждан, чей рассудок не затемнен партийными страстями, на обвинительный декрет, изданный против меня: я разберу его так же придирчиво и тщательно, как рассмотрел мои собственные дела и дела моих обвинителей; затем, подытожив эту пространную записку, я смогу наконец отдохнуть от трудов, доверчиво ожидая вердикта Конвента.
«Обвинительный декрет.
Выдержка из протокола Национального конвента от 28 ноября 1792, 1-го года Французской республики.
Национальный конвент, заслушав свой Комитет по военным делам, считает, что договор от 18 июля сего года является плодом сговора и мошенничества; что этот договор, отменяя договор от 3 апреля сего года, лишает французское правительство каких бы то ни было гарантий, которые могли бы обеспечить ему покупку и доставку оружия; что этот договор свидетельствует со всей очевидностью о намерении не только не поставить это оружие, но, напротив, заведомо зная, что оно не будет поставлено, воспользоваться договором как возможностью получения значительных и противозаконных доходов; что разорительные условия, совокупность которых составляет акт от 18 июля сего года, должны быть отвергнуты со всей суровостью.
Ст. 1. Сделка, которую заключил 3 апреля сего годи с Бомарше Пьер Грав, бывший военный министр, а также соглашение, подписанное 18 июля того же года между Бомарше, Лажаром и Шамбонасом, расторгаются; вследствие чего суммы, выданные правительством Бомарше в счет платы, согласно вышеуказанным договорам, должны быть им возвращены.
Ст. 2. Учитывая мошенничество и преступный сговор, проявившиеся как в сделке от 3 апреля, так и в соглашении от 18 июля, между Бомарше, Лажаром и Шамбонасом, Пьер-Огюстен Карон, именуемый Бомарше, предается суду.
Ст. 3. Пьер-Огюст Лажар, бывший военный министр, и Сципион Шамбонас, бывший министр иностранных дел, несли и несут вместе с Бомарше солидарную ответственность и подлежат личному задержанию за хищения, явившиеся следствием вышеупомянутых договоров; они будут отвечать по соответствующим статьям, так же как и по тем, по которым уже были изданы против них обвинительные декреты; принимая во внимание вышеизложенное, на исполнительную власть возлагается передать их дело на рассмотрение трибуналов.
Заверено, копия верна оригиналу».
Замечания обвиняемого.
Разумеется, исходя из доклада, выработанного на основе мошеннических подтасовок, и принимая все их за истину, Конвент и не мог вынести иного решения, как призвать меня к ответу и выслушать мои оправдания; при том, в особенности, что он не мог не знать, что комитеты по военным делам и вооружению, заслушав меня со всем пристрастием по тому же делу в сентябре, по специальному распоряжению Национального собрания, единогласно дали мне самое лестное из возможных свидетельств в гражданской благонадежности, заканчивавшееся словами, что я «заслужил признательность нации».
И если бы Конвент соблаговолил вызвать меня, я прижал бы обвинителя к стенке; обсуждение вывело бы все на чистую воду; была бы возможность вынести суждение о человеке и о деле; все наши ружья были бы во Франции; враги не смеялись бы над нами, над тем, как вас обманывают, как вас водят за нос. Не был бы подорван кредит добропорядочного торгового дома, не была бы ввергнута в отчаяние семья, которую сейчас никакое правосудие не может заставить забыть пережитые мытарства. Вот как обстояло бы дело!
Обсудим же декрет, продиктованный гражданину Лекуантру: только так можно бросить свет на верования судей…
Декрет (Преамбула).
«Конвент считает, что договор от 18 июля сего года является плодом сговора и мошенничества…»
Обвиняемый.
Сговора — о чем? И мошенничества — чьего? Трех объединенных комитетов, дипломатического, по военным делам и Комитета двенадцати, чье мнение я приводил полностью в третьем этапе этого отчета; каковым мнением единственно руководствовались оба робкие министра, не осмеливавшиеся ничего взять на себя; от какового мнения не отклоняется ни одна статья договора, разве что к моей невыгоде, поскольку комитеты предписывают, чтобы мне были даны все гарантии, обеспечивающие возмещение затрат, даже требуют, чтобы оружие было мне оплачено незамедлительно на тот случай, если враги похитят его, ведя войну против нашей торговли! Но гарантии, о которых было договорено, состояли в помещении денег на хранение у моего нотариуса. При заключении договора вопрос о гарантиях был изъят из акта, в результате сговора против меня (вот здесь это слово уместно), который доказан, изъят под предлогом нужды, испытываемой военным ведомством. (Прочтите конец моего третьего этапа.)
Декрет (Преамбула).
«Что этот договор, отменяя договор от 3 апреля сего года, лишает французское правительство каких бы то ни было гарантий, которые могли бы обеспечить ему покупку и доставку оружия…»
