Галина Щербакова - Будут неприятности (сборник)
– Открой, детка, сценарий на пятнадцатой странице, – ворковал Главный. – Что там у нас? «Она сидела на подоконнике, свесив ноги с третьего этажа, и крупные слезы катились по ее щекам». Где у нас третий этаж? – Главный поставил стул. – Сядь так, будто под тобой десять метров пустоты.
Оля села, и случилось удивительное: все увидели на ее лице… подавленный страх и презрение к страху, вызов и дерзость. У нее было сейчас такое же лицо, какое было на «бабе».
– Ничего! – удовлетворенно промурлыкал Главный. – А заплакать сумеешь?
– Нет! – твердо сказала Оля.
– Еще как сумеешь! – Главный подошел и заговорщицки сказал: – Представь, что твоя мамочка тебя очень расстроила… Ну, к примеру… Не купила тебе… Адидас… Дубленку… Аляску!!!
Надо видеть, как лицо Оли делается чужим, отсутствующим от этого перечисления. Это замечает Иван Иванович.
– Что не купила? – спрашивает Оля. – Какой остров?
– Чудачка! – воркует Главный. И Ивану Ивановичу: – С юмором она у нас… Курточку «Аляска», девуленька! Вы же теперь за курточку и убить можете. – Главный похохатывает.
– Можем! – отвечает Оля. Она смотрит на Главного в упор, черным взглядом. Тот слышит только себя.
– Вот! Вот! А ты мечтала о ней, ты уже представляла, как ходишь в ней по улице, как тебе все завидуют, и нате вам… Куртки не будет… Представь это, детка! Ведь до слез же обидно… А мамочка тупая, не понимает, накричала не по делу… А папочка вообще… Ну, одним словом… Скандал. Можешь себя растравить в этом духе? До слез?
– Могу, – ответила Оля. – Я просто прыгаю с третьего этажа вниз головой.
Она спрыгнула со стула, как с третьего этажа, и ушла из павильона.
Она шла, и по ее лицу катилась большая и злая слезинка. На выходе она так хлопнула дверью, что задребезжали стекла.
Клавдия Ивановна все так же печатала шаг. Увидев ее, Оля старательно шмыгнула носом и вытерла щеки. Во всяком случае, к воспитательнице она подошла почти в порядке. А некоторая покраснелость лица вполне объяснялась ситуацией.
– Ну? – не своим голосом спросила Клавдия Ивановна. Дорогой дешевый костюм был под пальто сдвинут, таково было качество ткани – она не держалась на месте, – и его уже пора было поправлять. Бусы из косточек перекрутились у горла. Лицо Клавдии Ивановны было воинственным и перепуганным сразу.
– Я им не подошла, – сказала ей Оля. – Такая все чухня! Сядь, говорят, на третий этаж и ноги свесь!
– Они что, спятили? – возмутилась Клавдия Ивановна. – А ну пошли отсюда!
Они выросли из-под земли. Главный и Иван Иванович.
– Оля! – сказал Главный. – Люди делятся на умных и не очень. Тебе сейчас не повезло, ты встретилась с «не очень».
Клавдия Ивановна от удивления открыла рот и автоматически закрыла Олю своим телом.
– Ну вы… – сказала она ему. – И вы тоже. – Это уже относилось к Ивану Ивановичу. – Если вы тогда ее увидели на кране, так что ж, по-вашему, ею можно рисковать? Садитесь сами и свешивайте ваши ноги откуда хотите. А я ей не позволю. Она ребенок! И защита у нее, слава Богу, еще есть!
Оля же смеялась. Первый раз в жизни взрослый человек честно признавался ей, что он неумный. Это было ни на что не похожее признание, но оно было приятным.
– Прости меня, идиота, – сказал Главный. – Прости, и, пожалуйста, давай вернемся… Понимаешь… Дочка моя устроила мне вчера такую истерику… Из-за куртки… Мне ее убить хотелось.
– Какой куртки? – Клавдия Ивановна по-прежнему держалась воинственно.
– Извините, – сказал Главный. Он взял руку Клавдии Ивановны и поцеловал ее. От растерянности Клавдия Ивановна стала трясти кистью, будто ее не поцеловали, а прищемили дверью.
Иван Иванович же молчал. Он смотрел на Олю, а когда она все-таки пошла за Главным, тронул ее за плечо и погладил его.
В павильоне суета. Ставят свет, ругаются. Проверяют, все ли на месте в красивой трехкомнатной квартире, которую и представляет собой павильон.
Иван Иванович привел в «квартиру» Олю.
– Вот тут, значит, ты живешь… В смысле – она. Освойся…
Оля осталась одна. Стояла в «прихожей» и боялась идти дальше. И вдруг из «окна», настоящего, с подоконником и стеклами, появилась рука, отодвинула занавеску, и мы увидели шелковистую Юлю, что смотрела на Олю прямо и дерзко.
Хлопнула створка, только занавеска по-прежнему шевелилась.
И тогда Оля решительно пошла к окну и увидела стоящую напротив крашеную декорацию, изображающую высокий дом и деревья, и уходящую Юлю.
Теперь, двигаясь по квартире, Оля будет искать «ненастоящесть».
Медленно трогая руками вещи, Оля проходит по комнатам, ища обман.
Пианино – играет.
Гитара – звенит.
Кубик Рубика – вертится.
Собрание сочинений Конан-Дойля – пустые обклеенные коробки.
Платья в шкафу – настоящие.
Яблоки в вазе – из папье-маше.
Была большая картина, на которой изогнутая худенькая девочка, шар и великан с квадратными плечами.
Оля смотрела на эту картину. Картина была ненастоящая, плохая копия. Но девочка была живой. И даже будто похожей на Олю.
Глаза у Оли были расстроенные, печальные и сердитые сразу. Она взяла яблоко и запустила им в картину. Яблоко мягко шмякнуло.
Потом Оля села в кресло – настоящее, глубокое, подняла голову и не увидела потолка.
В кухне капала вода из крана, а рисованный дом напротив «зажегся огнями». Оля повернула ручку радио, и комнату заполнило «на тебе сошелся клином белый свет».
За стенами «квартиры» кто-то громко сказал:
– Верхний свет не работает… Скажите электрику.
– Он за сосисками, в буфете…
– Чтоб он подавился ими, – пожелал кто-то усталым голосом. – Никогда его нет…
Оля встала, подняла яблоко и аккуратно положила его на место.
Раздался настоящий звонок в дверь, и вошел Иван Иванович, стуча беретом по колену.
– Ты ж читала, – сказал он. – Это очень обеспеченная семья. Ничего тут особенного… Так теперь многие живут… И это ведь хорошо?
Но спросил это как-то неуверенно – про «хорошо». Как будто в чем-то сомневался.
– Конечно. Хорошо, – твердо сказала Оля, – хорошо жить лучше, чем жить плохо…
– Вот видишь, – обрадовался Иван Иванович, – понимаешь… Сама же хочешь сумасшедшие деньги. Полтораста в месяц.
– А у этих… У них сколько в месяц? – Оля показала на квартиру.
– Ей-богу, не знаю! – сказал Иван Иванович. – Ну не бедствуют…
– Но им, – ответила Оля. – Этим… Как и моим родителям… Им все время чего-то не хватает, да? Они хотят лучше еще и еще. А она… То есть я… Не хочет это понять… Так? Чего она все время базарит?
– Да она просто не хочет, чтобы родители уезжали. И все. Ничего больше. Просто хочет быть с мамой…
– Но если мама это не понимает, значит, для мамы что-то важней? Они едут за тряпками?
– Да нет… Они специалисты… Их приглашают на интересную работу… А ты в восьмом классе… И еще в музыкальной школе. Тебе надо учиться.
– Им на это наплевать?
– Они же не бросают тебя на произвол. У тебя замечательная бабушка!
– Бабушка – сволочь… Ей уже за пятьдесят, а у нее любовник. Она и собаку усыпляет…
– У собаки рак. Я тут недавно читал – животные болеют человечьими болезнями.
– А наоборот?
– Не понял…
– Ну, может человек взять и покусать кого-нибудь? – Оля смотрит насмешливо.
– Может, – сказал Иван Иванович, – только собаки и животные тут ни при чем. В человеке, знаешь, столько всего намешано… Но я тебе скажу: все в нем человеческое – и плохое, и хорошее… Все дело в том, что берет верх.
– А что у них, – Оля обвела руками комнату, – берет верх?
– Черт их разберет, – проворчал Иван Иванович. – Вникай! В человека нырнуть страшней, чем в море…
Как раз в этот момент в павильон вошли актеры, которые будут играть родителей девочки, Главный, художницы.
– Ну, дети мои! – воскликнула Актриса-мать. – В престижных домах давно все не так. Никто уже не ставит эти идиотские стенки.
– Я все делала по каталогу! – У художницы тут же навернулись слезы.
– Лина! Перестаньте! – Это Главный. – У меня тоже было ощущение чего-то не того. Разве я вам не говорил?
– Нет! – крикнула художница. – Вам понравилось! Вы мне поцеловали руку!
– Лина! – крикнула Актриса тоже. – Я ненавижу эту вашу манеру сразу плакать…
– Я не плачу! – плакала художница.
– А я плачу! – не плакала Актриса. – Потому что в этой семье ничего вчерашнего. Все послезавтрашнее… В этом же соль. Они бегущие! Они спринтеры!
Увидев Олю, она остановилась и внимательно на нее посмотрела.
– Прелесть! – сказала. – За эту девочку прощаю все остальное. Самое то! Такая маленькая очаровательная гадина. – Она прижала Олю к себе и добавила: – Не сердись. У меня у самой гадина. И сама я такая! Все такие!
Главный засмеялся и подмигнул Оле.
– Это юмор… Это ее юмор…
Актер-отец подошел к Оле и пожал ей руку. Это был тот самый мужчина, который хлопотал о билетах СВ.
![Юлия Добровольская - Голос ангела [cборник]](/uploads/posts/books/128882/128882.jpg)
