Марина Дяченко - Магия театра (сборник)
АЛОНСО: «Огромное хрюкающее стадо налетело и, не выказав никакого уважения ни к Дон Кихоту, ни к Санчо, прошлось ногами по обоим… Своим стремительным набегом полчище свиней привело в смятение и потоптало седло, доспехи, Серого, Росинанта, Санчо Пан су и Дон Кихота»…
САНЧО: Хватит, хозяин. Не стоит… В конце концов, вовсе не обязательно, что нас будут топтать свиньи. Возможно, просто парой тумаков дело и ограничится…
АЛОНСО: «Не лучше ли сидеть спокойно дома, чем бродить по свету в поисках птичьего молока, ведь вы знаете — бывает, собираешься обстричь овцу, смотришь — тебя самого обстригли…» Альдонса… Ты-то… Хоть ты. Скажи, ты тоже не понимаешь — зачем все это? Скажи им!
Пауза. Альдонса поднимается; долго молчит.
АЛЬДОНСА: «Красота ее сверхчеловеческая, ибо все невозможные и химерические атрибуты красоты, которыми поэты наделяют своих дам, в ней стали действительностью: ее волосы — золото, чело — Елисейские Поля, брови — небесные радуги, очи — солнца, ланиты — розы, уста — кораллы, зубы — жемчуг, шея — алебастр, перси — мрамор, руки — слоновая кость, белизна кожи — снег…» Именем прекрасной Дульсинеи нам, — Альдонсам, Терезам, Люсиндам, — суждено быть когда-то покинутыми. Это несправедливо, но, возможно, это правильно. Мы — это мы, а Дульсинея — воплощенная тоска по недостижимому… Они все (Альдонса широким жестом обводит портреты) помнили о Дульсинее. Которой нет. А донкихотство — человек с копьем, бредущий по дороге… да это та же Дульсинея для человечества. То, бессмысленное и прекрасное… без которого не может жить человек, если он, конечно, не скотина. Алонсо, если ты не вернешься, мне незачем будет жить — вот все, что я хотела сказать. Еще будут вопросы?
Все молчат.
АЛЬДОНСА: А раз вопросов нет, то предлагаю разойтись по кроватям. Время позднее, завтра рано вставать… Санчо, мы вместе проверим поклажу. Фелиса, прибирай со стола. Да живее… По-видимому, тайну письма, соблазнившего нашего Санчо, нам так и не суждено узнать. Давайте посчитаем, что его написал злой волшебник, завидующий нашему рыцарю.
Все расходятся, один только Алонсо остается сидеть в своем любимом кресле.
Появляется Фелиса.
ФЕЛИСА: Сеньор Алонсо… Я так перед вами виновата. Я последняя дрянь. Я скотина…
АЛОНСО: Что ты…
Фелиса подходит ближе. Становится перед Алонсо на колени.
ФЕЛИСА: Сеньор Алонсо… Я принесла плетку — можете меня выпороть. Ну выпорите меня, чтобы я больше не страдала душой… Сеньор Алонсо, сеньор и господин мой, ведь это же последний шанс… завтра вы уедете, и что? А как же ваши наследники? Вам надо сына, вам надо, надо…
Фелиса повисает у Алонсо на плечах, тянется губами к его губам.
ФЕЛИСА: Ваш сыночек… он хочет, чтобы мы его зачали… Ну давайте, ну идемте, идемте…
Алонсо борется — Фелиса дурманит его. Он ненавидит нахальную девку — он хочет разъять ее здесь же, на обеденном столе… Секундное наваждение… Незамеченная, появляется Альдонса.
АЛЬДОНСА: Не так резво, Фелиса.
Альдонса неторопливо приближается. Останавливается перед Фелисой; протягивает руку.
Та, как загипнотизированная, подает ей плетку. Альдонса коротко размахивается и бьет.
АЛЬДОНСА: Вон. Если я увижу тебя еще хотя бы раз в жизни, я закопаю тебя живьем. Пошла прочь, сейчас, в чем стоишь. Утром я выкину за ворота твои шмотки.
ФЕЛИСА: Не так резво, госпожа моя… Не так резво! Госпожа Альдонса, дочка виноторговца, девица хамского происхождения, да еще пустая утроба!
Альдонса бьет еще раз — но Фелиса уворачивается.
ФЕЛИСА: Пустая утроба! Пустоцветка! Я вот расскажу господину Алонсо, откуда взялся голубой листочек, это самое письмо… Рассказать?
Со свечой в руке вбегает Санчо.
САНЧО: Что здесь… Ах ты дрянь!
АЛЬДОНСА: Фелиса… Немедленно убирайся, а то…
ФЕЛИСА: А то — что? Я бы и так не осталась! Мне и так… Только так я бы промолчала про голубое письмо, потому что я вас, сеньора Альдонса, ужас как люблю… А теперь не промолчу.
АЛЬДОНСА: Заткнись!
ФЕЛИСА: Не заткнусь! Сеньор Алонсо, слушайте… как раз перед тем, как любезный Санчо прибывать изволил, сеньора Альдонса послала меня в лавку… за бумагой! А так как белой бумаги не было, я купила дорогую, голубенькую, с водяными знаками! Лавочник еще хвалился, какая это бумага редкая, он ее только привез, и никто до меня ее не брал, потому что дорогая! А теперь посмотрите на тот листочек… посмотрите! Еще можете у лавочника спросить, его ли бумага, кому продавал, для кого… Или не станете спрашивать, а посмотрите только на сеньору Альдонсу? На ее лицо? Чего это она пятнами взялась, ровно тот леопард? А? Еще спросите у нее, куда девался кулончик с камушком? Единственная драгоценность сеньоры Альдонсы, бабушкин подарочек? Куда он убежал? К ювелиру убежал, иначе откуда у сеньоры Альдонсы такие денежки… Во как — бабушкиного подарочка, любимой цацки сеньора Альдонса не пожалела!
АЛОНСО: Убирайся.
За Фелисой закрывается дверь. Молчание. Потихоньку сползают с окон портьеры, со стен гобелены; потихоньку оплывает, как свечка, и разлагается, как падаль, старый дом. Гнездо семейства Кихано.
АЛЬДОНСА: Алонсо… Я не врала тебе.
Длинная пауза. Санчо притаился в углу — не решаясь уйти и не решаясь остаться.
АЛЬДОНСА: Я не Дульсинея. Я просто баба. Вот… теперь ты знаешь всю правду обо мне. Мы с тобой столько прожили… Но теперь ты знаешь обо мне все. Я боялась тебя потерять… Теперь все это больше не имеет смысла, потому что я и так тебя потеряла. Я не прошу у тебя прощения… хотя, конечно, я не знала, что это будет так жестоко… этот розыгрыш с твоим мнимым сумасшествием. Я думала, Санчо сумеет убедить тебя, или смутить тебя, или украдет Росинанта… или хотя бы откажется идти сам… да мало ли, что от отчаяния могло прийти мне в голову, я ведь отчаялась удержать тебя… Но я не прошу прощения. Если бы все повторилось снова — я снова поступила бы так, как поступила. Вот и все. Это моя правда. Теперь суди меня…
Алонсо молчит. Смотрит на доспехи, разложенные на столе; смотрит на Санчо. Смотрит на Альдонсу; отводит глаза. Снова смотрит на доспехи; подходит к столу. Качается маятник.
С календаря сам собой падает последний лист, открывая обведенную красным дату — двадцать восьмое…
Алонсо стоит над разложенными на столешнице доспехами.
АЛОНСО: Санчо, этот хлам… увяжешь в мешок и… продашь старьевщику. Деньги возьмешь себе в качестве жалованья… Ты заслужил. А теперь…
И Алонсо начинает снимать со стен портреты своих знаменитых предков.
САНЧО: Господин мой… Что вы?! Что вы делаете?!
АЛОНСО: Дульсинея мертва. А если нет Дульсинеи — к чему все это? К чему все? Грязь ради грязи, блевотина ради блевотины?
САНЧО: Господин, перестаньте! Ну что случилось? Что такого случилось?! Не притворяйтесь, не надо так шутить…
АЛОНСО: Поищите другого дурака, господа хорошие, и пусть он, этот дурак, отправляется со щенячьей радостью в свой фарс-вояж. Я, Алонсо Кихано, не сумасшедший. В здравом уме и твердой памяти… я остаюсь дома.
САНЧО: Да перестаньте же! Поехали… эй, Росинант! Эй, Серый! Поехали, сеньор Алонсо, вы же как-никак Дон Кихот…
АЛОНСО: Дон Кихота больше нет, Дон Кихот — картинка в старом учебнике… Боже, как я теперь рад, что у меня нет сына. Это правильно, это справедливо… Что бы я сказал своему сыну? Что его отец был жалкий дуралей? Что за ним стоят поколения предков-неудачников? Не-ет… Меня убедили. Меня долго и разнообразно убеждали, и вот уже я…
САНЧО: Сеньора Альдонса, ну скажите вы ему! Ну ничего же не случилось, ну неудачно… вышло… Это же естественно, все бабы хотят, чтобы их мужья были дома! Ну что такого, ну что в этом такого, вы мне объясните?!
Алонсо морщится от боли в спине. Бросает снимать портреты, бредет, скособочась, по направлению к креслу; в этот момент приоткрывается дверь и появляется Фелиса.
ФЕЛИСА: Сеньор… Алонсо. Я пришла, чтобы сказать… я сейчас уйду. Дело в том, что Панчита только что… отчим ее опять избил… и Панчита только что… повесилась.
Фелиса уходит. Тишина; занимается рассвет.
САНЧО: Сеньор и господин мой… Ну же… поедем. Утро, я слышу, как призывно ревет в конюшне мой Серый… Поедем! Берите копье, надевайте латы… В путь. Мы отправимся по холодку, потом встанет солнце… И вы увидите — еще до вечера мы успеем кого-нибудь спасти. Мы спасем! Мы всех спасем! Мы больше никому не дадим погибнуть! Поедемте, мой Дон Кихот… Ну же!!
