Борис Акунин - Весь мир театр
— А зачем? — подумав, спросил Девяткин.
— Давайте договоримся. — Фандорин вежливо улыбнулся. — Если я поручаю вам что-то, вы не раздумываете и не спрашиваете «зачем», а просто делаете это. Иначе наша з-затея может плохо кончиться.
— Как в армии? Приказы не обсуждаются, но исполняются? Слушаюсь.
Ассистент попросил командира показать еще раз, а потом, к удивлению Эраста Петровича, с первой же попытки довольно похоже изобразил боевой клич Сухаревских лиходеев.
— Браво, Жорж. У вас талант.
— Я ведь актер. Подражать — моя профессия.
К ночи, после усердных упражнений, Жорж достиг истинного мастерства, что и продемонстрировал со всей старательностью.
— Д-довольно! Уши заложило. — Эраст Петрович отнял руку от руля и жестом остановил увлекшегося свистуна. — У вас отлично получается. Царь и его охрана будут в полной уверенности, что на них напали Сухаревские. Повторите еще раз, что вы будете делать.
— Слушаюсь. — Девяткин по-военному кинул ладонь к лихо заломленному картузу, который был ему выдан специально для операции. Подобными головными уборами щеголяют фартовые с Сухаревки — в отличие от хитровских, предпочитающих кепки-восьмиклинки, или грачевских, у которых шиком считается ходить с непокрытой головой.
— Я сижу в кустах с юго-западной стороны от дома…
— Там, где я вас размещу, — уточнил Фандорин.
— Там, где вы меня разместите. Смотрю на часы. Ровно через 300 секунд начинаю свистеть. Когда из дома выскочат люди, два раза палю. — Ассистент достал из-за пояса офицерский «наган». — В воздух.
— Не просто в воздух, а вертикально вверх, спрятавшись за стволом дерева. Иначе «пинчеры» определят ваше местонахождение по вспышкам и откроют п-прицельный огонь.
— Так точно.
— Потом?
— Потом начинаю отход в сторону Яузы, время от времени стреляя.
— По-прежнему в воздух. В наши намерения не входит никого убивать. Вы просто должны увести за собой охранников.
— Так точно. В тактике это называется «привлечением на себя главных сил противника».
— Вот-вот. — Эраст Петрович с сомнением покосился на пассажира. — Ради Бога, не давайте им сокращать дистанцию. Не б-бравируйте. Ваше дело — утянуть их за собой до речки, а там вы перестаете стрелять и просто убегаете. Всё. На этом ваша миссия окончена.
Девяткин с достоинством возразил:
— Господин Фандорин, я офицер российской армии. В тактических целях я могу произвести ложное отступление, однако бегать, да еще от какой-то шпаны, не считаю возможным. Поверьте, я способен на большее.
«Что я делаю? — спросил себя Эраст Петрович. — Подвергаю риску жизнь дилетанта. И все из-за того, что по-идиотски надулся на Масу. Не отменить ли операцию, пока не поздно?»
— А впрочем, дисциплина есть дисциплина. Приказ будет выполнен, — вздохнул Девяткин. — Но пообещайте: если вам понадобится помощь, вы свистнете мне по-сухаревски, и я немедленно кинусь на выручку.
— Отлично. Д-договорились. Если я не свистнул, значит, вы мне не нужны, — облегченно сказал Фандорин. — Но волноваться не о чем. Никаких осложнений не будет. Поверьте моему опыту.
— Вы командир, вам видней, — коротко ответил отставной поручик, и Эраст Петрович почти совсем успокоился.
Теперь, согласно психологической науке, чтоб снять лишнюю нервозность, следовало завести разговор на какую-нибудь отвлеченную тему. Ехать до Сокольнического парка оставалось минут десять. Пошел мелкий дождь — для операции это было кстати.
— Мне кажется странным, что человек вашего склада оставил военную службу ради подмостков, — сказал Фандорин легким тоном, словно они ехали на какое-нибудь светское мероприятие. — Мундир вам, вероятно, был к лицу, а военная карьера прекрасно подходит к вашему характеру. Ведь вы идеалист, романтик. А существование театрального режиссера, каким вы желаете стать, в конечном итоге сводится к весьма п-прозаичным материям: хороша ли пьеса, сделает ли она кассу, пойдет ли на ваших актеров публика. Статус театра определяется не уровнем искусства, а ценой билета. Ной Ноевич или тот же Станиславский почитаются гениями, потому что у них на афише написано: «Цена на места возвышенная».
Отвлечь собеседника посторонней темой удалось. Девяткин горячо воскликнул:
— О, как вы заблуждаетесь! Я театроцентрист. Для меня не просто весь мир — театр, для меня театр — центр мироздания, его идеальная модель, лишенная пошлых и ненужных примесей! Да, тут, как и в обычном мире, всё имеет свою цену. Но в том-то и дело, что она возвышенная. Возвышеннее, чем цена жалкой реальности. Когда я на сцене, всё остальное перестает существовать! Ничто не имеет значения — ни зрители в зале, ни город за стенами театра, ни страна, ни земной шар! Это как подлинная любовь, когда тебе на всем белом свете нужна только одна женщина. Ты готов любить в ней всё человечество, а без нее человечество для тебя ничего не стоит и ничего не значит.
— Вы несколько п-преувеличиваете, но я понимаю, что вы имеете в виду, — сумрачно заметил Эраст Петрович.
Жорж пробурчал:
— Я никогда не преувеличиваю. Я человек точный.
— Ну, тогда в точности исполните всё, как д-договорились. Мы приехали. Дальше пешком.
Идти было довольно далеко. От Сокольничьего проспекта к Оленьей мызе вела длинная аллея. Ехать по ней на авто, само собой, было невозможно — в ночной тиши гул мотора переполошил бы охрану. Двигались молча. Каждый думал о своем. А может быть, об одном и том же, вдруг подумалось Фандорину. То есть об одной и той же…
Из-за низких туч, из-за тягучего дождика дороги было не видно. Фонарик зажигать Эраст Петрович поостерегся. В кромешной тьме даже слабый отсвет виден издалека. Ориентировались по силуэтам высаженных вдоль аллеи тополей. Шли хоть и рядом, но не в шаг. Вдруг Девяткин глухо вскрикнул и исчез — в буквальном смысле. Провалился.
— Что с вами?!
— Я здесь…
Голова в картузе возникла прямо из земли.
— Тут канава. Дайте руку…
Поперек дороги действительно зачем-то была прорыта узкая канава. На проезжей части ее перекрывали доски, но на обочине, по которой двигались сообщники, покрытия не было. Эрасту Петровичу повезло — он перешагнул и не заметил, а нога Жоржа угодила аккурат в дыру.
— Ничего, я цел… — Ассистент кряхтя выкарабкался наружу. — Благодарю вас.
Маленький инцидент, кажется, не вывел Девяткина из равновесия. Эраст Петрович отдал должное крепости нервов бывшего сапера. Отряхивая одежду, тот задумчиво сказал:
— Еще недавно я счел бы это падение недобрым предзнаменованием, сигналом нерасположенности Рока. Помните, я говорил вам, что привык свято доверяться фатуму. Но я пересмотрел свои взгляды. В том, что вы перешагнули через канаву, а я упал, нет ничего фатального. Просто вы более везучи, чем я. Знаете, теперь я думаю, что никакого Рока не существует. Рок слеп. Зряч только Художник! Всё решает и определяет твоя собственная воля.
— Я более или менее того же мнения, однако, если вы уже привели в порядок свой т-туалет, давайте двигаться. И ради Бога, смотрите под ноги!
Когда вдали, посреди небольшой поляны, показался дом, тускло светясь занавешенными окнами, Эраст Петрович сошел с обочины в кусты. Ему хотелось поскорей окончить это нетрудное, но затянувшееся дело.
— Будьте здесь, — шепнул он Девяткину, оставляя его на краю поляны, за старой березой. — Вот вам мои часы, они с фосфоресцирующими стрелками. Ровно пять минут.
— Будет исполнено.
Жорж бодро взмахнул «наганом».
Сняв кожаную куртку и кепи, Фандорин остался в черном гимнастическом трико. Пригнулся, выбежал на поляну, потом вовсе распластался, пополз, отсчитывая секунды. На двухсотой он уже был на нужной позиции, в пятнадцати шагах от крыльца, где скучал часовой.
План с выманиванием «пинчеров» был предельно примитивен, но Фандорин всегда руководствовался правилом: не нужно усложнять то, что не требует сложности. Ему противостояли не шпионы, не диверсанты, даже не банда убийц. Эти мазурики не привыкли вести войну, их поведение в критической ситуации легко предсказуемо. Очевидно, Царь не очень-то опасается прямого нападения — иначе не селился бы в таком глухом месте. Залогом безопасности они со Свистом считают мобильность Конторы и отдаленность от городских кварталов. Тем большим сюрпризом для этих господ будет визит Сухаревских, которых они считают побежденными.
Не подвел бы только «театроцентрист»…
Не подвел. Когда Эраст Петрович досчитал до трехсот, из кустов донесся лихой свист. Молодец Жорж сумел исполнить сухаревский клич в трех разных регистрах, будто соловьев-разбойников было несколько. Именно так и повели бы себя люди Циркача, если б прознали, где находится Контора, и спьяну, среди ночи, решили поквитаться с обидчиками. Примчались бы на лихачах в парк, но по мере приближения к Конторе воинственность у них повыветрилась бы. На то, чтобы грозно свистнуть из кустов, куражу хватило бы, однако на открытое место, под пули «пинчеров» никто бы не полез.
