Амели Нотомб - Катилинарии. Пеплум. Топливо
Профессор. Уныние вас не согреет. Надо двигаться, Марина! Двигаться!
Марина. Зачем? Двигаться просто так, впустую? Движение ради движения?
Профессор. Именно так! Ваша цель – согреться, а движение будет средством.
Марина (вяло). Не знаю. По-моему, бесцельное движение не свойственно человеческой природе.
Профессор. А что такое человеческая природа?
Марина. Это то, чем занимаются люди.
Профессор. Превосходно! Вы напомнили мне декана математического факультета – когда его попросили дать определение математики, он ответил: «Это то, чем занимаются математики».
Марина. Ей-богу, хороший ответ.
Профессор. А чем занимаются люди, Марина?
Марина. Люди воюют. Война свойственна человеческой природе.
Профессор. С этим трудно спорить. А женщины – чем они занимаются?
Марина. Тем же, чем и мужчины.
Профессор. Разве вы воюете?
Марина. Мы все воюем, профессор.
Профессор. И в чем же состоит ваша война, Марина?
Марина. Моя война хуже всех. Чистая мука, изнурительная и без малейших шансов на подвиг: моя война состоит в том, что мне холодно. Вы читали Бернаноса?
Профессор. Студентка экзаменует профессора? Я не преподаю французскую литературу, но Бернаноса – да, читал.
Марина. Его перу принадлежит величайшая на свете истина в одной короткой фразе: «Ад – это холод».
Профессор. Да. Вряд ли он имел в виду то же, что и вы.
Марина. Не важно! Эта фраза верна во всех смыслах! Это истина, а не метафора! Мне осточертели метафоры. Ад – это холод. Значит, я в аду. И сказать больше нечего.
Профессор (решительно). И не надо говорить, надо делать. Ну-ка, шевелитесь, Марина! (Она сидит неподвижно, обхватив колени руками.) Если вам непременно нужна веская причина, чтобы двигаться, я найду их сотню. Смотрите, как в этой комнате грязно! Ну-ка возьмите щетку и тряпку да уберитесь хорошенько.
Марина. Еще чего? Я вам не уборщица!
Профессор. Нет, конечно! Я просто даю вам повод, коль скоро вам он необходим.
Марина. Очень удобный для вас повод.
Профессор. Цель-то не в этом! Нет, у вас типичная реакция бедных, вы так высоко ставите ваше достоинство, что становитесь его жертвой.
Марина. Естественно. Я и есть бедная, всегда была.
Профессор. А что, когда бедные люди страдают от холода, они сидят, не отрывая зада от стула?
Марина. Да. Надо быть богатым, чтобы иметь силы как-то реагировать. Когда бедные мерзнут, они поступают как воробьи: раздувают перышки, чтобы сохранить собственное тепло, и сидят неподвижно.
Профессор. Вы слишком тощая, чтобы походить на воробья, раздувшего перышки.
Марина. А у меня и перышек почти не осталось.
Профессор (резко встает). Да. Стало быть, воробьиная стратегия не для вас. (Подходит к Марине и протягивает ей руку.) Идемте.
Марина (вяло). Куда?
Профессор. Вы сказали, что не хотите танцевать одна. Так потанцуйте со мной.
Марина. Это же курам на смех.
Профессор. Благодарю.
Марина. И музыки нет!
Профессор. На войне как на войне! Пошли!
Он берет ее за руку и тащит. Завязывается борьба: она упирается, он все-таки стаскивает ее со стула и поднимает, перехватив за талию. Держит ее в позе танго. Она вырывается. Он ведет ее по комнате то ли в танго, то ли в борьбе. Борьба беззвучна, и оттого кажется особенно яростной. Наконец Марине удается вырваться; она бежит на другой конец комнаты и, застыв в углу, поворачивается к профессору. Она в бешенстве.
(Расхохотавшись.) Ну вот! Я уверен, что вам уже не так холодно.
Марина (возмущенно). И вам не стыдно?
Профессор. Напротив! Я же вас согрел.
Марина. Не согрели, а заледенили. От нелепости стынет кровь.
Профессор. Это вы нелепы! Кого вы тут передо мной изображаете? Оскорбленную невинность? Чем же я запятнал ваше неприкосновенное тельце?
Марина не отвечает, возвращается на прежнее место и садится, злобно глядя на профессора. Снова съеживается, обхватив колени руками.
Вы, может быть, вообразили, что я вас домогаюсь? (Молчание.) Увы, должен вас разочаровать, и не думаю. (Молчание.) Вы слишком тощая, чтобы возбудить желание.
Марина (вкрадчиво). Кто здесь говорит о желании, профессор?
Профессор (вдруг вспылив). Вы сами прекрасно знаете! Стоит мужчине и женщине оказаться в комнате наедине, люди только об этом и думают!
Марина (все так же вкрадчиво). Люди? Люди ничего не говорят. И немудрено: здесь никого нет, кроме нас с вами. О желании заговорили вы.
Профессор (со вздохом встает). Ладно, Марина, хватит. Не пытайтесь воспользоваться ситуацией. (Идет к книжным полкам и поворачивается к ней спиной.)
Марина. Как, интересно, я могу этой ситуацией воспользоваться?
Профессор (рассматривая книги). Ну-ну, стройте из себя дурочку, вам это очень идет.
Она пожимает плечами, встает, поднимает брошенную на пол книгу, идет к печке и опускается перед ней на колени. Ищет спички. Все это она делает открыто, не прячась. Профессор оборачивается и видит ее.
Могу я узнать, что вы затеваете?
Марина не отвечает, находит спички и собирается разорвать книгу.
Вы спятили?
Марина (с надрывом). Мне холодно. (По-прежнему стоит на коленях.)
Профессор. Это всем известно.
Марина (с надрывом). Нет, не известно! Если бы знали, если бы только знали, какой это кошмар, меня бы уже кто-нибудь согрел! Если бы вы могли себе представить, какие муки я терплю, вы бы сейчас же сожгли все ваши книги! Вы не знаете, никто не знает – никто, никто не допустил бы, чтобы человек мучился так, как я мучаюсь!
Профессор. Думаете, вы единственная?
Марина. Понятия не имею, и какая разница? Я в аду! (По-прежнему стоя на коленях, колотит кулаками по полу и кричит.) Я в аду! В аду! В аду! В аду!
Профессор (бросается на нее, навалившись сзади, зажимает ей рот обеими руками). Замолчите, ведьма! (Она вырывается, падает ничком, он падает на нее, но руки разжимает.)
Марина (сдавленным голосом). Почему я должна молчать? Все равно никто не слышит.
Профессор (все еще лежа на ней). Именно потому, что никто не слышит.
Марина. Значит, я никому не мешаю.
Профессор. Мешаете – мне.
Марина. Почему? Вам-то что?
Профессор (выпрямляется и встает, отпустив ее. Она остается сидеть на полу). Я не выношу женских истерик.
Марина (смеется злым смехом). Ах, бедняжка! Вынужден терпеть вопли истерички! (Сгибается и падает ничком от смеха.) Ах, какая печальная участь! (Смеется, но очень быстро ее смех переходит в судорожные рыдания.)
Профессор (стоит, глядя на нее с презрением). Ну вот, теперь слезы! И какой толк плакать?
Марина. Хочу и плачу! (Рыдает, потом, немного успокоившись, встает на колени. По ее щекам текут слезы.) И потом, от этого теплее. Вы замечали, профессор, что слезы всегда теплые? (Теперь она говорит очень тихо, собирает слезы пальцами, рассматривает их в ладони.) Как странно: почему слезы теплые? Откуда это тепло? Не может быть, чтобы из моего тела, потому что во мне все замерзло. Почему природа так распорядилась, чтобы слезы были теплыми?
Профессор (он уже сел). Теперь ударились в дебри метафизики! Почему Богу угодно, чтобы слезы были теплыми?
Марина (кротко). Я не говорю о Боге. Но это хорошо, что слезы теплые. Так хорошо! Вспоминается горячий душ, я его часто принимала до войны. Такой горячий, что ванная запотевала. Я бы все отдала, все и сверх того, за горячий-прегорячий душ.
Профессор. «Все и сверх того» – а что, собственно, вы можете отдать, крошка? Кроме одежды, что на вас, у вас ничего нет. А кому нужна ваша одежда?
Марина (вздрагивает). С одеждой я не расстанусь ни за какие сокровища!
Профессор. А вам их никто и не предлагает.
