Ксения Драгунская - Секрет русского камамбера
Мглова молчит.
МУХОВ. Что про Крюксона?
ГЕНВАРЁВ. Умер.
МГЛОВА. Интересно, от чего? Со смеху или от неожиданности?
МУХОВ. Умер он, надо полагать, от смерти.
ГЕНВАРЁВ. Ядом отравился.
МУХОВ. А может, под поливальную машину на Красной площади угодил?
ГЕНВАРЁВ. Отец пришёл, а он лежит, белой шалью накрытый. Отец думал, так, прикидывается, хвать — а у него уже пульс не слышно…
МУХОВ. Без дураков, что ли?
ГЕНВАРЁВ. Ну.
Мглова прижимает ладонь к губам, словно удерживая вопль.
МУХОВ. Да ты что?..
Мглова вскакивает и убегает.
ГЕНВАРЁВ. В одночасье.
МУХОВ. Да… (Закуривает) Да… Крюксон… Это такой человек… Такой парень… Я вот когда-то давно прочитал его статью в газете Останкинского молочного комбината… Статья совсем ещё студенческая, но уже чувствовалась крепкая рука, дар журналистский прямо-таки необычайный. Статья о том, что у нас утрачен секрет выделки русского камамбера. И мне, знаешь ли, понравилась именно вот эта смелость. Все ведь обычно вокруг да около: что-то вот у нас не заладилось с русским камамбером, а он честно, бескомпромиссно, с плеча — секрет утрачен, ёлки-палки… Да, Крюксон… Бедняга… Да…
ГЕНВАРЁВ. Он ведь один всё, у других вон, понимаешь, а у него всё через пень-колоду, и денег нет, и такое кругом безбабье… А тут еще горячую воду отключили, холодильник сдох…
МУХОВ (встрепенувшись). Фрося! Фрося! Подойди, душенька, сюда.
Появляется Мглова.
МУХОВ. Ну, голубушка. Отвечай. Где наш старый холодильник?
МГЛОВА. Ты что, Паша? Мы же вместе решили его Крюксону отдать, потому что у нас новый, а у него сломался…
МУХОВ. Ну. Решили. И дальше что?
МГЛОВА. Дальше? Наняла я одного там с длинным кузовом и отвезла Крюксону холодильник.
МУХОВ. Деньги он заплатил тебе?
МГЛОВА. Какие деньги за такое старье…
МУХОВ. Значит, ты подарила ему холодильник?
Мглова раздраженно пожимает плечами.
МУХОВ. Встань ровно и отвечай: подарила ты Крюксону холодильник или нет?
МГЛОВА. Ну, подарила!
МУХОВ. Так я и думал… Так и знал… Такому человеку… Старый холодильник… Генварёв, завари ей шоколаду…
ГЕНВАРЁВ (напугался). Паш, да ты что, Паш, не надо, Паш…
МГЛОВА. Я не люблю горячий шоколад.
МУХОВ. А вот Крюксона, душенька, никто не спрашивал, любит ли он, когда всякие фифы дарят ему старые холодильники… Генварёв, шоколаду!
Генварёв протягивает чашку шоколаду, Мглова сопротивляется, трепыхается, Мухов и Генварёв вливают ей в рот глоток шоколаду, она перестает трепыхаться, умолкает, обмякает, двое опускают ее на диван. Мглова лежит на диване без признаков жизни. Генварёв и Мухов смотрят на нее.
МУХОВ. Наконец-то отстанет со своим Пушкиным.
Пауза. Генварёв глядит в окно.
ГЕНВАРЁВ. Сейчас снег пойдёт.
МУХОВ. Да вроде не объявляли…
Опять пауза. Генварёв смотрит на тело Мгловой.
ГЕНВАРЁВ. Пожалуй, правильно. Приличный человек должен умереть в молодости.
МУХОВ. Мало того что бросила парня, в душу ему наплевала, так ещё и холодильник подарила вдогонку, чтобы уж вконец растоптать. Покойся, милая, до радостного утра…
ГЕНВАРЁВ. Нет, смолоду умереть — это совсем не то что в старости. Ну, допустим, помер ты уже в летах, и что? Припрется к тебе на похороны всякое старпёрство, полтора человека, и будут нудить… А так — соберутся друзья, выставят тебе на отходняк ящик шампанского по православному обычаю… Будь я сейчас молодым, непременно бы умер.
МУХОВ. Крюксон, бедный Крюксон, такой человек, чистое сердце, такой классный парень! Как он сидел в своей квартире, один на один с дарёным холодильником, который отвратительно жужжит… И никого нет — ни в квартире, ни в холодильнике. Или есть? В холодильнике сидят только плавленый сырок «Дружба» и маленькая бутылка пива. Они дрожат от холода. «Я люблю вас», — шепчет маленькая бутылка пива. Но сырок не отвечает, потому что он старый и глухой. Или бутылка пива ничего не говорит, потому что она заграничная и не знает по-русски?
Мухов умолкает и тихо печалится. Генварёв, утешая, похлопывает его по плечу.
МУХОВ. Ну, Бог с ними со всеми, ничего не попишешь, чего уж там, Генварёв, с Новым годом, давай выпьем…
Выпивают.
МУХОВ. Он ведь её королевой считал! (Запальчиво обращается к бездыханному телу Мгловой.) Он же королевой тебя считал, кочерга!
ГЕНВАРЁВ. Я вот давно хотел спросить тебя, Паша. Ты зачем вообще на Фросе женился?
МУХОВ. А чтобы Гириной неповадно было… Когда меня Гирина кинула, я же сам не свой был… Иду раз по Яузскому бульвару вниз и думаю: на ком бы жениться, чтобы Гириной насолить? А тут навстречу как раз эта чума гребёт. Ой, здравствуй, Паша. Ну здравствуй, душенька. А сам думаю: дай-ка я на ней женюсь, вот Гирина-то изведётся! И думаю, надо что-то хорошее сказать, ну, подъехать как-то, и говорю: какие у тебя, Фрося, хорошенькие ушки, выходи за меня! Хвать её на руки при всём честном народе и потащил вниз по Яузскому… Чуть не надорвался.
ГЕНВАРЁВ. А она что?
МУХОВ. А она плакала у меня на руках и говорила, что она недостойна и что влюбилась в меня ещё в детском саду…
ГЕНВАРЁВ. Нет, Гирина что?
МУХОВ. Гирина в Америку уехала. Стажироваться. И вот я теперь кричу ей через океан: «Эй! Гирина! Трепещи! Ревнуй! Страдай! Я женат! На Мгловой! У нее котлеты изо рта вываливаются, и компот в том числе…»
Пауза.
МУХОВ. Господи, как мне фигово было, когда Гирина меня кинула. Я же спать не мог, не мог спать, я спать боялся, потому что вдруг мне во сне приснится, что Гирина снова со мной, а потом просыпаться — такой облом… Я спать не мог, я все ночные клубы обегал, я только и делал, что трахался, трахался, трахался… И трахался, и трахался, а потом опять трахался…
Генварёв утешает и утихомиривает Мухова.
МУХОВ. Странно. Вот я вроде писатель… А сегодня поутру пять раз подряд не мог написать слово «балалайка»… Всё запутывался в этих «ла-ла»…
ГЕНВАРЁВ. А зачем тебе писать слово «балалайка»? Напиши лучше, как живёт наш брат учитель…
МУХОВ. Славный ты парень, Генварёв… И ничего, что ты читать не умеешь. Это даже здорово. Зато у тебя тонкие, красивые, как у музыканта, пальцы, ты умеешь орудовать сапёрной лопаткой, знаешь, как вести себя при массовых беспорядках и как уцелеть в случае эпидемии чумы… И свои знания ты передаешь детям… И это прекрасно! Учитель по основам безопасности жизни — это гордо, прекрасно звучит!
Генварёв и Мухов обнимаются, выпивают, закусывают, поют под гитару «Когда я пьян, а пьян всегда я, я вспоминаю вас…» и всё в таком духе.
Два санитара выкатывают на сцену железную каталку с Крюксоном. Останавливаются. Ставят Крюксону капельницу и уходят.
Некоторое время Генварёв и Мухов продолжают шумно ужинать, но постепенно их голоса стихают. Они сидят, пьют, закусывают, разговаривают, хохочут и поют под гитару уже безмолвно.
Крюксон привстает на каталке.
КРЮКСОН. Мглова растяпа, растеряша, у нее часто насморк, ей надо чаю с малиной, ей надо шаль с кисточками, если целовать Мглову в глаза, она щекочет губы ресницами, её глаза пахнут чем-то смешным и милым, ночью Мгловой снятся детские сны, она смеётся, как гномик, Мглова носит деревянные бусы, Мглова помешалась на Пушкине, она сочиняет сказки про Пушкина, Пушкин и кошки, жил-был Пушкин, и нет на белом свете ничего лучше винегрета, который мне приготовила Мглова, нет ничего лучше этого винегрета в моей жизни, нет и не будет… Я недостоин Мгловой, я не умею починить утюг, у меня всегда всё ломается, а соседи за стеной целыми днями отвратительно тискают клавесин… Зачем нужны все? Зачем огромный город, а в нём десять миллионов каких-то людей, зачем они, кому они нужны, даже странно, что их кто-то ждёт и любит, как можно их любить, если они не Мглова, мне нужна Мглова, никто, кроме Мгловой, я не могу жить без Мгловой, я не хочу жить без Мгловой, Мглооо-ооо-ооова!
Третья картина
Светлое утро, весна. Ветер колышит белую занавеску. В комнате Крюксона стол накрыт к завтраку. Много зелени и овощей. Творог, молоко, белый сервиз. Зелёное и белое. У окна Крюксон с девушкой. Это его невеста. Крюксон и невеста целуются, щекочут друг друга и щиплют. Разговаривают.
КРЮКСОН. Тютьки путьки масясюльки?
НЕВЕСТА. Потютяки пуньки ботютюськи!
КРЮКСОН. Люкиляки!
НЕВЕСТА. Кулькульки-кутьки-бутьки! (И дальше в том же духе, такой сюсюкающий идиотизм. Просто сплошное сюсю-пупу, тютьки-путьки.)
Звонок в дверь.
