Антон Чехов - Том 11. Пьесы 1878-1888
Тихон. Извините, ваше сиятельство, это у нас дурачок… юродивенький… Но вы не пужайтесь, не обидит… Только извините, барыня, я за десять рублей не согласен… За пятнадцать, ежели угодно…
Марья Егоровна. Хорошо, только поскорей!..
Тихон. Сею минутою… Мигом мы это самое… (Вытаскивает из-под прилавка веревки.) Сею минутою…
Пауза.
Борцов (вглядывается в Марью Егоровну). Мари… Маша…
Марья Егоровна (глядя на Борцова). Что еще?
Борцов. Мари… Это ты? Откуда ты?
Марья Егоровна, узнав Борцова, вскрикивает и отскакивает на середину кабака. (Идет за ней.)
Мари, это я… Я! (Хохочет.) Моя жена! Мари! Да где же я нахожусь? Люди, огня!
Марья Егоровна. Отойдите прочь! Лжете, это не вы! Невозможно! (Закрывает лицо руками.) Это ложь, глупость!
Борцов. Голос, движения… Мари, это я! Сейчас я перестану… быть пьян… Голова кружится… Боже мой! Постой, постой… я ничего не понимаю. (Кричит.) Жена! (Падает к ее ногам и рыдает.)
Около супругов собирается группа.
Марья Егоровна. Отойдите прочь! (Кучеру.) Денис, едем! Я не могу здесь долее оставаться!
Мерик (вскакивает и пристально вглядывается ей в лицо).
Партрет! (Хватает ее за руку.) Она самая! Эй, народ! Жена баринова!
Марья Егоровна. Пошел прочь, мужик! (Старается вырвать у него свою руку.) Денис, что же ты смотришь? (Денис и Тихон подбегают к ней и хватают Мерика под руки.) Это разбойничий вертеп! Пусти же руку! Не боюсь я!.. Подите прочь!
Мерик. Постой, сейчас отпущу… Дай мне сказать тебе одно только слово… Одно слово, чтоб ты поняла… Постой… (Оборачивается к Тихону и Денису.) Прочь вы, хамы, не держите! Не выпущу, покеда слова не скажу! Постой… сейчас. (Бьет себя кулаком по лбу.) Нет, не дал бог разума! Не могу я тебе этого слова придумать!
Марья Егоровна (вырывает руку). Поди ты прочь! Пьяницы… Едем, Денис! (Хочет идти к двери.)
Мерик (загораживает ей дорогу). Ну, погляди ты на него хоть одним глазом! Приголубь ты его хоть одним словечком ласковым. Богом молю!
Марья Егоровна. Возьмите от меня этого… юродивого.
Мерик. Так пропадай же ты, проклятая, пропадом! (Взмахивает топором.) Страшное волнение. Все вскакивают с шумом и криком ужаса. Савва становится между Мериком и Марьей Егоровной… Денис с силой отталкивает в сторону Мерика и выносит свою барыню из кабака. После этого все стоят как вкопанные. Продолжительная пауза.
Борцов (ловит в воздухе руками). Мари… Где же ты, Мари!
Назаровна. Боже мой, боже мой… Душеньку мою надорвали вы, убивцы! И что за ночь окаянная!
Мерик (опуская руку с топором). Убил я ее, аль нет?..
Тихон. Благодари бога, цела твоя голова…
Мерик. Не убил, стало быть… (Пошатываясь, идет к своей постели.) Не привела судьба помереть от краденого топора… (Падает на постель и рыдает.) Тоска! Злая моя тоска! Пожалейте меня, люди православные!
Занавес
Лебединая песня (Калхас)*
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Василий Васильич Светловидов, комик, старик 68-ми лет.
Никита Иваныч, суфлер, старик.
Действие происходит на сцене провинциального театра, ночью, после спектакля. Пустая сцена провинциального театра средней руки. Направо ряд некрашеных, грубо сколоченных дверей, ведущих в уборные; левый план и глубина сцены завалены хламом. Посреди сцены опрокинутый табурет. — Ночь. Темно.
IСветловидов в костюме Калхаса, со свечой в руке, выходит из уборной и хохочет.
Светловидов. Вот так фунт! Вот так штука. В уборной уснул! Спектакль давно уже кончился, все из театра ушли, а я преспокойнейшим манером храповицкого задаю. Ах, старый хрен, старый хрен! Старая ты собака! Так, значит, налимонился, что сидя уснул! Умница! Хвалю, мамочка. (Кричит.) Егорка! Егорка, черт! Петрушка! Заснули, черти, в рот вам дышло, сто чертей и одна ведьма! Егорка! (Поднимает табурет, садится на него и ставит свечу на пол.) Ничего не слышно… Только эхо и отвечает… Егорка и Петрушка получили с меня сегодня за усердие по трешнице, — их теперь и с собаками не сыщешь… Ушли и, должно быть, подлецы, театр заперли… (Крутит головой.) Пьян! Уф! Сколько я сегодня ради бенефиса влил в себя этого винища и пивища, боже мой! Во всем теле перегар стоит, а во рту двунадесять языков ночуют… Противно…
Пауза. Глупо… Напился старый дуралей и сам не знает, с какой радости… Уф, боже мой!.. И поясницу ломит, и башка трещит, и знобит всего, а на душе холодно и темно, как в погребе. Если здоровья не жаль, то хоть бы старость-то свою пощадил, Шут Иваныч…
Пауза. Старость… Как ни финти, как ни храбрись и ни ломай дурака, а уж жизнь прожита… шестьдесят восемь лет уже тю-тю, мое почтение! Не воротишь… Всё уж выпито из бутылки и осталось чуть-чуть на донышке… Осталась одна гуща… Так-то… Такие-то дела, Васюша… Хочешь — не хочешь, а роль мертвеца пора уже репетировать. Смерть-матушка не за горами… (Глядит вперед себя.) Однако служил я на сцене 45 лет, а театр вижу ночью, кажется, только в первый раз… Да, в первый раз… А ведь курьезно, волк его заешь… (Подходит к рампе.) Ничего не видать… Ну, суфлерскую будку немножко видно… вот эту литерную ложу, пюпитр… а всё остальное — тьма! Черная бездонная яма, точно могила, в которой прячется сама смерть… Брр!.. холодно! Из залы дует, как из каминной трубы… Вот где самое настоящее место духов вызывать! Жутко, черт подери… По спине мурашки забегали… (Кричит.) Егорка! Петрушка! Где вы, черти? Господи, что ж это я нечистого поминаю? Ах, боже мой, брось ты эти слова, брось ты пить, ведь уж стар, помирать пора… В 68 лет люди к заутрене ходят, к смерти готовятся, а ты… О, господи! Нечистые слова, пьяная рожа, этот шутовской костюм… Просто не глядел бы! Пойду скорее одеваться… Жутко! Ведь этак ежели всю ночь здесь просидеть, то со страху помереть можно… (Идет к своей уборной.) В это время из самой крайней уборной в глубине сцены показывается
Никита Иваныч
в белом халате.
IIСветловидов и Никита Иваныч.
Светловидов (увидев Никиту Иваныча, вскрикивает от ужаса и пятится назад). Кто ты? Зачем? Кого ты? (Топочет ногами.) Кто ты?
Никита Иваныч. Это я-с!
Светловидов. Кто ты?
Никита Иваныч (медленно приближаясь к нему). Это я-с… Суфлер, Никита Иваныч… Василь Васильич, это я-с!..
Светловидов (опускается в изнеможении на табурет, тяжело дышит и дрожит всем телом). Боже мой! Кто это? Это ты… ты, Никитушка? За… зачем ты здесь?
Никита Иваныч. Я здесь ночую в уборных-с. Только вы, сделайте милость, не сказывайте Алексею Фомичу-с… Больше ночевать негде, верьте богу-с…
Светловидов. Ты, Никитушка… Боже мой, боже мой! Вызывали шестнадцать раз, поднесли три венка и много вещей… все в восторге были, но ни одна душа не разбудила пьяного старика и не свезла его домой… Я старик, Никитушка… Мне 68 лет… Болен! Томится слабый дух мой… (Припадает к руке суфлера и плачет.) Не уходи, Никитушка… Стар, немощен, помирать надо… Страшно, страшно!..
Никита Иваныч (нежно и почтительно). Вам, Василь Васильич, домой пора-с!
Светловидов. Не пойду! Нет у меня дома, — нет, нет, нет!
Никита Иваныч. Господи! Уж забыли, где и живете!
Светловидов. Не хочу туда, не хочу! Там я один… никого у меня нет, Никитушка, ни родных, ни старухи, ни деток… Один, как ветер в поле… Помру, и некому будет помянуть… Страшно мне одному… Некому меня согреть, обласкать, пьяного в постель уложить… Чей я? Кому я нужен? Кто меня любит? Никто меня не любит, Никитушка!
Никита Иваныч (сквозь слезы). Публика вас любит, Василь Васильич!
Светловидов. Публика ушла, спит и забыла про своего шута! Нет, никому я не нужен, никто меня не любит… Ни жены у меня, ни детей…
Никита Иваныч. Эва, о чем горюете…
Светловидов. Ведь я человек, ведь я живой, у меня в жилах кровь течет, а не вода. Я дворянин, Никитушка, хорошего рода… Пока в эту яму не попал, на военной служил, в артиллерии… Какой я молодец был, красавец, какой честный, смелый, горячий! Боже, куда же это всё девалось? Никитушка, а потом каким я актером был, а? (Поднявшись, опирается на руку суфлера.) Куда всё это девалось, где оно, то время? Боже мой! Поглядел нынче в эту яму — я всё вспомнил, всё! Яма-то эта съела у меня 45 лет жизни, и какой жизни, Никитушка! Гляжу в яму сейчас и вижу всё до последней черточки, как твое лицо. Восторги молодости, вера, пыл, любовь женщин! Женщины, Никитушка!
