Дмитрий Мережковский - Гроза прошла
ЯВЛЕНИЕ 2
Калиновский — очень изменился: у него здоровое румяное и радостное лицо. Елена — грустная и бледная, в простом черном платье. Петров — простодушный старичок в военном мундире. Он становится в торжественную позу перед Калиновским, который смущенно улыбается. Старцев, Стожаров, романистка, Висконти, жена критика и другие.
Некоторые из гостей. Здесь гораздо прохладнее… и можно курить. Говорите, Илья Ильич, мы слушаем, говорите же!..
Петров (самодовольно, скромно и торжественно). Два слова, господа, два слова… Мы собрались под сенью этой гостеприимной кровли, чтобы, так сказать, в семейном кружке отпраздновать громадное, небывалое увеличение подписки и расширение того честного издания, во главе которого стоит наш любезный хозяин, Игнатий Петрович Калиновский… Мы все, господа, как представители русского общества, обязаны всеми силами поддержке этого деятеля, который в незапятнанных руках несет знамя высоких принципов…
Критик (тихо романистке). Уф!.. Хороши два слова!.. Когда же он кончит…
Романистка. Тс!..
Петров (невозмутимо). Но для меня, как для педагога, важны главным образом те нравственные поучения, которые вытекают из личной жизни нашего глубокопочитаемого редактора.
Критик (негодуя). Черт!.. За душу тянет!
Петров (невозмутимо). Итак, перехожу к нравственным поучениям… Ровно 2 года тому назад я посетил Игнатия Петровича в его тогдашней бедной и тесной квартирке на Васильевском острове. Он был болен. Доктора предсказывали несомненную чахотку. Его материальное положение было ужасное, трагическое… Но такие люди, как он, господа, выходят из всякого положения победителями. И он вышел, сумел победить бедность и болезнь. Взгляните на него теперь: какая перемена! Перед вами новый человек, бодрый, полный энергии, с радостным взглядом на жизнь. Каким же чудом он обновился? Вот здесь-то и заключается высокое нравственное поучение, господа! Эта сила — не что иное, как воля и неутомимое трудолюбие!.. За них я подымаю мой бокал, за эти высокие качества души!.. Пусть и в дальнейшем руководит им воля и трудолюбие по славному пути к истине; добру и свету!
Некоторые из гостей. Браво, браво!.. Совершенно справедливо!..
Критик. Слава Богу! Кончил!
Все подходят к Калиновскому и чокаются.
Калиновский. Помилуйте! Это именно несправедливо… Я обязан не себе, а случаю…
Петров. Мы понимаем; что скромность…
Калиновский. Да нет же, нет, господа!.. Если бы моя жена совершенно неожиданно и очень кстати не получила наследства, я наверное, умер бы от чахотки…
Старцев — романист 30 лет, на вид сдержанный, хитрый и себе на уме, берет Калиновского под руку и отводит в сторону.
Старцев. Игнатии Петрович, ради Бога, на минутку! Необходимо с вами поговорить.
Калиновский. Опять вперед денег!..
Разговаривая, отходят.
Те же и жена критика — с румяным лицом, одетая крайне безвкусно и пестро, похожая на молоденькую мещаночку или горничную, выбегает стремительно из комнаты и бросается к мужу.
Жена критика. Сашенька!.. Ах. что же это такое… я не досмотрела!.. Зачем рядом с тобой ликер?.. (хочет убрать графинчик).
Критик (уже навеселе, торжественно). Прочь руки! Жена критика (умоляющим голосом). Голубчик Сашенька. тебе вредно…
Критик. Прочь, говорю, прочь!.. «Душа моя мрачна»!… Ты — женщина… Разве ты можешь понять?.. Пью не от веселия, а от горя пью, от горя за всю русскую литературу. Падение всеобщее… Да-с! Мы — последние могикане… После нас тьма, конец литературы!..
Разговаривают молодой беллетрист и Стожаров, писатель почтенных лет, но крайне легкомысленной наружности, одет слишком ярко и модно, играет моноклем.
Стожаров (играет моноклем). Мой друг Paul Bourget, помню, кажется, еще в присутствии Мопассана, который с ним вполне согласился, сказал о великих русских романистах: «Се sont des vrais genies, mais des genies barbares».[13] И верно, мы. русские — варвары… да-с? именно варвары… Нет европейской закваски… отрицание науки. Лев Толстой… Это возмутительно!..
Беллетрист. Ну, однако же Тургенева, например, нельзя назвать варваром…
Стожаров (горячится). Тургенев!.. Что это за авторитет!.. Подите вы с вашим Тургеневым!.. Позвольте вам заметить, что Тургенев устарел…
Беллетрист. То есть почему же?..
Стожаров (злобно). Угодно знать — почему… А потому что Толстой — романтик… Слава Богу, мы ушли далеко вперед от Тургенева. В литературу — позвольте вам заметить — введены новые, усовершенствованные приемы. Так писать в наше время нельзя, как писал Тургенев. Да я без всякой ложной скромности, не стесняясь, скажу про себя: я бы не начал теперь романа, как начинает Тургенев «Солнце взошло на ясное небо» или что-то в этом роде… Это — извините — допотопный прием!..
Беллетрист. Теперь у нас тоже распространились в беллетристике самые новейшие приемы натурализма…
Стожаров (снисходительно). А! В самом деле? Очень интересно (вставляет монокль и смотрит на собеседника внимательно и развязно). Вы по-видимому принадлежите к поколению 80-х годов?
Беллетрист (не без гордости). Да, к самому новому поколению…
Стожаров. Но к какому именно типу, к какому разряду или, так сказать, к какой формации? Я приехал из Парижа, чтобы изучить новое поколение… Вы кончили университет?
Беллетрист. Нет, я вышел из 4-го класса гимназии. Я считаю нашу русскую систему воспитания крайне несовершенной…
Разговаривая, отходят.
Старцев и Калиновский.
Калиновский (продолжая разговаривать). Вы у меня взяли авансом более восьмисот рублей…
Старцев. Что же делать? Я получил за роман 500 и — верите ли — через 2 недели — ни гроша. Главная беда с женой… Намедни купила лисью ротонду[14] — 200 рублей. Помните мою повесть — «Молодые побеги» — так целиком и ушла на лисью ротонду, ни копеечки не осталось…
Калиновский. Сколько вы хотите вперед?
Старцев. 500. Меньше невозможно!..
Калиновский. 500! Это ужасно! Вы еще и не начинали романа… (Отходят).
ЯВЛЕНИЕ 3
Елена и Висконти — известный знаток и любитель литературы; сам, однако, ни одной строки не писал; почти лысый, весьма приличный; петербургски-равнодушный и с отчасти брезгливым выражением лица.
Висконти. Ну оттуда я, конечно, в Рим прокатился…
Елена. Вы видели в Риме Палицына?
Висконти. Побывал у него в мастерской. Кстати, он приезжает на днях в Петербург.
Елена. Вот как! Ну что же? Он много работает?
Висконти. Кончает группу.
Елена. Показывал?
Висконти. О, да! Я в восторге! Вот настоящий художник и вместе с тем величайший пессимист, какого я когда-либо встречал в жизни…
Елена. Какой сюжет группы?
Висконти. «Смерть».
Критик (вмешивается в разговор). Охота вам этаким вздором восхищаться, да еще барыню совращать… Развратная эстетика!..
Висконти. Мне кажется, что Палицын не более эстетик, чем его учителя, уже несомненные гении — Микеланджело. Рафаэль.
Критик. И это слыхали… Не боимся мы ваших Микель-Анджелов и Рафаэлей!..
Елена. Да вы их не знаете… (Елена отходит и вступает в разговор с Калиновским).
Критик (ей вдогонку). И знать не хочу, милая барыня, и знать не хочу!.. Горжусь этим (к Висконти). Вы прочтите мою статью в «Народной совести», там я доказываю несомненно, так сказать, математически, что — «Четверть лошади» Бориса Ивановича Воздвиженскго![15] выше, гениальнее — да, да, смейтесь, а я все-таки повторю — неизмеримо гениальнее всех ваших Фетов, Майковых и Рафаэлей…
Елена и Калиновский.
Калиновский (продолжая разговаривать). Послушай, я право не понимаю — почему ты так хлопочешь о Карелине…
Тебе-то что?
Елена. Если угодно знать, вот что: вспомни только, как ровно год тому назад ты был так же беден, как теперь Карелин, ты лежал тоже больной и без гроша денег… Не делай того. в чем ты упрекал тогда самодовольных и богатых. Статья Карелина — талантливая…
Калиновский (с раздражением). Ах. Боже мой, да я вполне с тобой согласен: статья и умная, и блестящая, и талантливая. Но напечатать ее в своем журнале я не могу…
Елена. Это нетерпимость!..
Калиновский. Пусть — нетерпимость!.. Помни, милая моя, что литература прежде всего — борьба, да-с, борьба во имя принципов, идей и направлений… Пускай твой Карелин талантлив и даже, если хочешь, по-своему честен. Но он нам не ко двору. Он не нашего лагеря и не нашей партии.
Критик (почти пьяный). Славно, Игнаша, воистину славно обрезал. Именно — не ко двору!.. Дай мне пожать твою благородную руку!..
Елена. Игнатий, помнишь, ты мне говорил однажды: «Горе побежденным в литературе. Их растопчут!» Как это верно! Ложь и обман все ваши громкие слова о принципах. о направлениях!.. Ложь!.. Зачем вы лицемерите? Зачем вы притворяетесь?..
Калиновский. Елена, опомнись! Что ты говоришь?
Гости умолкают, собираются вокруг Елены и слушают ее в недоумении. А в соседней комнате, вокруг стола, веселый говор и звон бокалов. Там возобновляется пир.
