Гульнара Ахметзянова - Моя защита. Роман-пьеса
Вася. Зачем до больницы?
Таня. Почему вы ничего не едите?
Вася. А что случилось?
Толик. В смысле?
Вася. В больницу-то зачем?
Толик. Так, до работы Таниной.
Вася (удивленно). Ты что, работу сменила?
Таня. Да. Кому принести голубцы?
Толик. Мне.
Таня. Вася, тебе принести?
Вася. А вино еще есть?
Таня. Не придумывай. (Уходит.)
Вася. Толь, будь другом, сходи.
Толик. Может, хватит?
Вася. Ну что ты как не свой? (Пауза.) Вижу же, что и сам выпить хочешь. Не надо у женщины на поводу идти, а то ведь и на шею сядет, оглянуться не успеешь.
Таня (входит с тарелками, ставит перед каждым). Толя, не надо.
Вася. Все будет нормально. Я отвечаю. И вообще настоящие мужики водку пьют, а ты со своим пойлом-компотом.
Таня. Ты опять напьешься.
Вася. Еще одну бутылку — и все, на этом я закругляюсь, ухожу домой, вам не мешаю. А то что за праздник? (Пауза.) И что я, по-твоему, не могу со своим будущим родственником выпить нормально? Вспомнить друзей, погибших в Чечне. (Толику.) Ты служил?
Толик. Ну да.
Вася. И где?
Толик. В Приморском крае.
Вася. Где уссурийские тигры?
Толик. В Уссурийске.
Вася (Тане). Вот видишь, нам есть о чем поговорить. Я в Чечне служил, ты меня поймешь. Это те, кто косит, ни хрена не понимают, а понтов выше крыши. У меня там друг погиб, на мине подорвался. Всё перед моими глазами, как сейчас помню всё. (Опускает голову, закрывает лицо ладонями, недолгая пауза.) Как же мне хреново… Хреново-то как! (Пауза.) Толь, ну будь ты человеком!
Толик. Хорошо.
Толик встает, выходит в прихожую, обувается, Таня останавливается за ним. Толик выходит на лестничную площадку, быстро спускается вниз по лестнице. Выходит на улицу. Магазин расположен в пяти минутах ходьбы от дома. Толик идет в противоположную сторону.
Толик(звонит по сотовому). Тань, мне надо срочно отлучиться на пару часиков… Ну как зачем? По работе… Все, я поехал.
4Еще минут пять назад шел дождь, потом падают отдельные капли, и вот он совсем прекращается, так же неожиданно, как и начался. Я стою на балконе, курю. Тишина. Да это и понятно, ночь как-никак. В черном небе, мигая красным огоньком, летит самолет. Докурив почти до фильтра, размахнувшись, бросаю окурок в сторону дороги, он летит сквозь дерево и, ударяясь о ветви, разбрызгивает ярко-красные искры, пока не оказывается на дороге. Еще издалека слышится звук прибывающего поезда, но я уже знаю, что он промчится мимо, скорые поезда не останавливаются на промежуточных станциях. За столько лет жизни в этом доме, хоть из него и не видно железной дороги, я определяю поезда по звуку. Пассажирские время от времени поскрипывают, будто раздумывая, но тоже проходят мимо. Товарняки тоже не останавливаются, но их можно сразу опознать по долгому грохоту.
Вот в такую же тихую, ничего, казалось бы, не предвещающую летнюю ночь неожиданно три месяца назад в моей жизни появилась Таня. Прошло три месяца, а я до сих пор все помню: стоял, курил, бесконечно грохотал товарняк, начинал действовать на нервы, и вдруг такая тревога охватила меня, как никогда в жизни. Будто надо немедленно бежать, будто не успеваю куда-то, будто если сейчас немедленно не выйду из этой квартиры, то что-то важное в жизни упущу. Думаю, с каждым такое бывает. Я быстро закрыл балконное окно, забежал в квартиру, бегом оделся, будто боялся передумать, взял денег и пулей выскочил из квартиры. Иду по тротуару по привычке, как на работу, в сторону центра, на улице ни души, только из некоторых дворов слышатся пьяные выкрики. Иду быстро и целенаправленно, ну как будто на самом деле куда-то очень спешу, и никакой опаски за себя, точно каждую ночь вот так брожу. Иду, иду и вдруг останавливаюсь. Куда это я шлепаю посреди ночи, совсем, что ли, крыша поехала? И в этот момент слышу сзади скрип колес на дороге. Из машины выскакивает женщина в белом халатике, в руке чемоданчик черный, машина тут же уезжает, а она идет по краю дороги, ревет навзрыд. Я притаился в тени дома, а она прошла и не заметила. Что же, думаю, произошло, может, помочь чем надо, как окликнуть и не напугать? Иду за ней, она каблучками цок-цок-цок, что меня и не слышно за ней, а она резко как повернется и давай на меня кричать: «Чё надо! Я не боюсь тебя!» А у самой волосы растрепаны, тушь вся растеклась, глаза выпучены, трясет ее всю от злости, ну настоящая ведьма. Ужас, думаю, какой, во сне приснится — не отмашешься трусами, да я возьми и скажи ей все, что думаю, в глаза. Она стоит, глазами хлопает. Потом на меня: «Дурак!» — поворачивается и уходит вперед. Я за ней: «Что произошло?» Молчит. Я: «Может, помочь чем?» Молчит. Вижу бар через дорогу, иллюминациями светится. Я снова: «Может, выпить хочешь?» — «Хочу», — говорит. Зашли мы с ней в бар, она — в туалет, а я — стол занимать. Сижу, заказал выпивку, закуску, жду. Подходит, а ее и не узнать: умылась, волосы причесала, халат, видимо, в чемоданчик убрала, а сама в блузочке, в юбочке выше колен, ничего себе такая. Села напротив меня. Серьезная. Налил молча коньяк, выпили, закусили. Снова налил, снова молча выпили. И так пока всю бутылку не опустошили. Мне захорошело, а ей хоть бы хрен, такая же серьезная и трезвая. Я: «Проблемы?» Молчит. Нельзя, говорю, в себе держать, от этого болезни всякие. Молчит. Принесли нам еще бутылку коньяка. Выпили по разу. Пойду я, говорю, не буду тебе мешать. А она: «Мальчик умер». Недоумеваю: «Какой мальчик?» Она грустно, так грустно: «Парень, ему всего восемнадцать лет было. Совсем мальчик. У меня на руках». Про себя размышляю: белый халат, чемоданчик, значит, по-любому, фельдшерица какая-нибудь, да еще пацан на руках помер. Она снова: «Сердце остановилось. Раз — и всё. Разве я виновата?» Я пожал плечами, но сразу же поправился, что в жизни всякое бывает и не надо винить себя. Она уже перестала плакать, только время от времени всхлипывала. Я взял бутылку со стола и говорю: «Пойдем отсюда?» Она, не спросив, куда и зачем, поднялась и направилась к выходу. Я — за ней. Так мы молча шли по тротуару, на перекрестке она остановила машину и назвала адрес водителю, после чего села в машину, я, не спрашивая разрешения, уселся рядом, она никак не отреагировала. Мы молча доехали до ее дома, я расплатился, она вышла из машины, я ее догнал возле подъезда девятиэтажки. На прощание спросил ее номер квартиры, она ответила, а я, как пятнадцатилетний пацан, чмокнул ее в щеку и пожал руку. Она быстро прошла к двери и скрылась в подъезде. После чего я спохватился, что не знаю даже, как ее зовут, не спросил номер телефона, не спросил, можно ли прийти к ней в гости, — ничего не спросил. Но железная дверь захлопнулась, и было уже поздно. Я только знал, что улица Восточная, заметил на доме табличку с номером пять, квартира сто тридцать. А еще с ее уходом защемило внутри, будто бы потерял что-то необходимое.
5Толик сквозь сон слышит непрекращающийся звук звонка. Он просыпается, переворачивается на кровати, смотрит на часы — ровно полдень. Вставать не торопится. Раздается повторный звонок. Толик соскакивает с кровати, шустро натягивает спортивные штаны, торопится в прихожую. Смотрит в глазок, открывает дверь.
Толик. Ты чего с утра пораньше?
Брат. Солнце не взошло, а негры в поле. А ты чё дрыхнешь?
Толик. Отстань.
Брат. По закону шариата ты мне, конечно, как старшему брату, никогда бы так не ответил. Никакого уважения. Я тут мелкой говорю, налей отцу чай, а она мне — у тебя что, рук нет? Попросил, не помню что уже, принести, так она мне, что у нее ноги, видите ли, не казенные. Представляешь? (Пауза.) От нее же стакана воды под старую жопу не дождешься. (Подходит к окну.) Метет, сука, пыль поднимает, видит, что я иду, а он один хрен метет, блин, так руки и чесались метлой этой ему по башке настучать.
Толик (зевает). Что опять не так?
Брат. Бесят они меня! Бесят эти чурки! Вон, посмотри, как он пыль поднимает. Бесят своим присутствием, и всё тут.
Толик. Тебе нервы надо лечить.
Брат (достает бутылку водки). За чем же дело стоит?
Толик. С каких это пор ты с утра пьешь?
Брат. С сегодняшнего.
Толик. Ну ты простой такой, взял и за меня решил. Может, у меня свои планы. Позвонил бы хоть, что ли.
Брат. А я звонил, я не ты, чтобы так просто припереться. Звоню-звоню, а ты не отвечаешь. Я даже беспокоиться начал. Заглянул к тебе на работу, выходной, говорят, у тебя. А ты, солнце в зените — а ты все дрыхнешь.
