Леонид Андреев - Самсон в оковах
Ягаре. Благодарю, Самсон, я выпью. Само льется в горло!
Самсон. Само. Пей, я позволяю, но не задерживай чашу. Ягаре! – это чистое фарсисское вино, клянусь богом.
Ягаре. Они тебя боятся. Но какие люди!
Самсон. Они меня боятся. Они знают, что я могу сделать все, что хочу. Что ваши боги? Я скажу только слово, и Единый размечет их капища, развеет по ветру города и камни превратит в легковеющую пыль! Я пророк, я судия израильский, и мне стоит сказать только слово…
Ягаре. Теперь и я боюсь тебя, иудей!
Самсон. Тебя я не трону. Но я буду долго торговаться с ними, они меня не обманут, как молодую женщину на базаре, которую потом бьет муж. Не задерживай чашу, старик! А ты не знаешь, зачем я стал нужен им? Не ведут ли они снова войну с Египтом? Или с Сидоном? Я не люблю египтян.
Ягаре. Я ничего не знаю, Самсон, – откуда мне знать?
Самсон. А финикийцев я люблю, они всегда дарили мне пурпур и душистые трости. И филистимлян я люблю, они богатые и веселые. А иудеи – собаки!
Ягаре. Собаки! Ты скажи Галиалу: дайте мне тысячу сиклей золота, никак не меньше… тридцать перемен одежд…
За окном с пением и плясками проходят филистимские юноши и девы. В окно падает косой луч месяца.
Самсон. Молчи!.. Что это, старик? Как хорошо!
Ягаре. Идут на праздник. Прежде и мы ходили, Самсон, а? (Хихикает.)
Самсон. Молчи! Как хорошо… Нет, это очень хорошо! Я помню, какая бывает луна: дома белые и тени от них черны и теплы. Луна холодит. (Громко кричит.) Далила, ты ждешь меня?
Ягаре смеется. Самсон протягивает руки и громко зовет.
Далила! Ты ждешь меня?
Пение удаляется.
Ягаре. Давай петь и мы. (Поет козлиным голосом.) Возьми цитру, ходи по городу, забытая блудница. Играй складно, пой много песен, чтобы вспомнили о тебе. Играй складно…
Самсон. Молчи, шакал, и давай вина. Я пророк! Я меч господень! Я судия над Израилем! Захочу – и все вы поползете на брюхе к моим ногам. Вина! Ягаре! Светильник горит?
Ягаре. Да. Можно еще зажечь, у меня масла много.
Самсон. Нет. Потуши! Я хочу думать, что я не слеп, пусть здесь будет просто темно. Потушил?
Ягаре (обманывая и кому-то хитро подмаргивая). Потушил.
Самсон. Это ночь. Это просто темная ночь, и это пустыня вокруг меня. Ты слышишь, как воют шакалы? Это они пришли на труп льва, которого я убил. Но почему нет звезд? Ягаре! – почему нет звезд?
Ягаре. Небо в облаках, и звезд не видно. Не надо звезд! (Поет.) Возьми цитру, ходи по городу, забытая блудница. Играй складно…
Самсон. Если ты не замолчишь… собака! Почему нет ветра, я тебя спрашиваю? В пустыне всегда ветер, и лицо мое хочет ветра. Дуй, Ягаре!
Ягаре. Я не ветер. Не задерживай чашу.
Самсон. Дуй, а то я удушу тебя! Где ветер? Зажги светильник.
Ягаре. Горит твой светильник, не глупи.
Самсон. А почему темно? Я хочу видеть. Где свет? Я должен видеть свет – сейчас же!.. Слышишь! Где конец у тьмы? Я хочу схватить и разорвать ее, но у меня нет краев. Давай свет, собака!
Ягаре. Не глупи. Сейчас я зажгу все светильники. Возьми цитру, ходи…
Самсон. Зажигай все! Скорее! Я ничего не вижу. (Зажимает руками глаза.)
Ягаре, пошатываясь и напевая, идет на лестницу.
Занавес
Действие 2
Полная луна над древним Аскалоном.
Городская площадь, окруженная невысокими, восточного склада, белыми домами – с плоскими кровлями, с окнами, обращенными во внутренние дворы; у одного из домов каменная белая ограда, за которою купа дерев и одинокая, стройная, высокая пальма. На одной стороне дома и часть мостовой из плоских квадратных камней залиты неподвижным светом луны; тени другой стороны почти черны. В отверстие двух узеньких улиц, спадающих вниз, открываются глубокие смутные дали, призрачные в очаровании лунного света. В углу площади фонтан с сонно журчащей водой; посередине каменное, под навесом, круглое углубление, где среди массивных столбов покоятся теперь неподвижные тяжелые жернова; от улицы они отдалены редкими железными прутьями. Все это сооружение, за исключением навеса, находится в тени, и Самсона не видно. Тихо и пусто. Из ямы доносится глухой вздох, потом протяжное звяканье цепи, грузный перебор железных колец: то во сне повернулся на другой бок Самсон. И снова тихо; еле слышно плещется вода в фонтане. Что-то веселое напевая про себя, громко отбивая шаги по камню, поднимается из улички прохожий , пересекает площадь, но вдруг останавливается и молча, с глубоким вниманием смотрит в направлении темной ямы. Прохожий весь озарен луной; стоит долго и неподвижно, лицо немо и озабоченно, в глазах напряженный блеск лунного света. Бросает последний взгляд и медленно удаляется, не запевая больше, не стуча ногами. Тишина. Где-то далеко, у городской стены, перекликаются стражи; еще более далекий лай многочисленных псов, из-за чего-то подравшихся. Смолкают.
Негромко разговаривая, выходят на площадь трое граждан : два старика и третий молодой, высокий, красивый, по виду воин. Останавливаются на освещенном конце площади, далеко от ямы.
Воин Амморей (невольно звучным голосом). Да, я вижу. Я еще не заходил сюда, но теперь припоминаю. И все так же плещется фонтан. Но какой маленький наш Аскалон после прекрасной Ниневии! Там есть одна площадь…
Первый гражданин. Тише, Амморей! Он, кажется, спит.
Амморей. Можно разбудить. Эй, Самсон!..
Первый гражданин (хватая за руку). Оставь. Не надо.
Второй гражданин. Не бойся, Ахузаф! Рабы спят крепко, а у этого израильского скота мертвый сон. Но здесь ли он? Тише…
Прислушиваются. Из ямы доносится тот же глухой сонный вздох и продолжительное бряцание цепи. И снова тихо.
Амморей (улыбаясь). Гремит цепью, точно собака.
Второй гражданин. Да. Теперь его часто берут отсюда, и яма всю ночь остается пуста.
Амморей. Куда берут?
Второй гражданин. А мы разве знаем? Нам ничего не говорят.
Первый гражданин. Да, да, мне это не нравится. Мне многое не нравится из того, что я вижу и слышу.
Амморей (с легкой усмешкой). Прежде было лучше, почтенный Ахузаф?
Первый гражданин. Лучше.
Второй гражданин (осторожно). Я думаю, что царь Рефаим слишком стар. Ему восемьдесят два года, как и мне. Трудно в наши годы бороться с молодым. Ахимелек юн и доверчив, у него злые советники.
Первый гражданин. Да, худо, худо.
Амморей. А мне двадцать четыре года, и я бы хотел мечом сразиться с Самсоном. Вы качаете головами?
Первый гражданин. Да, худо, худо. Ты молод, Амморей, ты долго был на чужбине, и ты стал почти чужим нашему народу.
Амморей. Это неправда!
Первый гражданин. Да, да, Амморей, ты молод и отважен, как и внук нашего мудрого Рефаима, прекрасный, как солнце, но безумный Ахимелек…
Амморей. Кто смеет называть царевича безумным?
Второй гражданин. А кто смеет кричать, когда старцы не повышают голоса? Или так делается в Ниневии?
Амморей. Прости, Одоллам. Но я не понимаю…
Первый гражданин. Да, да, ты многого не понимаешь. Ты хочешь сразиться с Самсоном мечом, а он и меча никогда не носил, этот князь нищих, этот злой бес, буйный ветер из пустыни!
Амморей. Но как же он убивал мужей филистимских? Я слыхал: он их много побил.
Первый гражданин. Да, много. Не счесть. Он убил их гневом.
Амморей. Гневом? Я не понимаю, или вы шутите: как можно убить гневом?
Первый гражданин. Ты молод, Амморей.
Второй гражданин. Против меча есть меч, а что есть против волшебства и злых волхвований? Ты молод, Амморей.
Амморей (насмешливо). Но Дагон стар. Или израильский бог сильнее Дагона?
