Владимир Набоков - Изобретение Вальса
ВАЛЬС:
Какая перемена вида! Был конус, Фудзияма, а теперь нечто вроде Столовой Горы[2]. Я выбрал ее не только по признаку изящной красоты, а также потому, что она была необитаема: камни, молочай, ящерицы... Ящерицы, впрочем, погибли.
МИНИСТР:
Послушайте, понимаете ли вы, что вы под арестом, что вас будут за это судить?
ВАЛЬС:
За это? Эге, шаг вперед. Значит, вы уже допускаете мысль, что я могу взорвать гору?
МИНИСТР:
Я ничего не допускаю. Но рассудок мой отказывается рассматривать этот... это... словом, эту катастрофу как простое совпадение. Можно предсказать затмение, но не... Нет-нет, стихийные катастрофы не происходят ровно в полдень, это противно математике, логике, теории вероятности.
ВАЛЬС:
И потому вы заключаете, что это сделал я.
МИНИСТР:
Если вы подложили динамита и ваши сообщники произвели взрыв, вас сошлют на каторгу, — вот и все, что я могу заключить. Полковник! (Звонит.) Полковник! (Входит Полковник.) Донесение какое-нибудь получено?
ПОЛКОВНИК:
Извольте.
МИНИСТР:
Давайте сюда... Ну, вот... “Начисто снесена верхняя половина горы, именуемой в просторечии...” — дурацкое многословие... — “...или, иными словами, пирамида в 610 метров высоты и в 1415 метров ширины базы. В уцелевшем основании горы образовался кратер глубиной в 200 с лишком метров. Взорванная часть обратилась в мельчайшую пыль, осевшую на нижних склонах горы и до сих пор, как туман, стоящую над полями у ее подножья. В близлежащих селах и даже на окраине города в домах выбиты стекла, но человеческих жертв покамест не обнаружено. В городе царит сильное возбуждение, и многие покинули свои жилища, опасаясь подземных толчков...” Прекрасно.
ВАЛЬС:
Как я вам уже говорил, я в технике профан, но, мне кажется, вы злоупотребляете моим невежеством, когда заявляете, что я или мои сообщники произвели втайне сложнейший подкоп. Кроме того, не верю, что вы, дока, действительно думаете, что такого рода взрыв может быть вызван посредством динамита.
МИНИСТР:
Послушайте, полковник, допросите этого человека, я с ним не могу говорить. Он меня нарочно сбивает.
ПОЛКОВНИК:
К вашим услугам. Итак, вы утверждаете, господин Вальс, что вы непричастны к этому делу?
МИНИСТР:
Наоборот, наоборот! Вы не с того бока... Наоборот же: он говорит, что...
ПОЛКОВНИК:
Ага. Итак, вы сознаетесь, господин Вальс, что данное дело не обошлось без вашего участия?
МИНИСТР:
Нет, это невозможно... Что это вы, право, ставите вопрос криво! Человек утверждает, что он вызвал этот взрыв посредством своей машины.
ВАЛЬС:
Эх, дети, дети... Когда вы наконец поумнеете?
ПОЛКОВНИК:
Итак, господин Вальс... Ну, о чем мне его еще спросить?
МИНИСТР:
Господин Вальс, слушайте... Я старый человек... я видел в свое время смерть на поле битвы, я много испытал и много перевидел... Не скрываю от вас: то, что сейчас случилось, наполнило меня ужасом, и самые фантастические мысли одолевают меня...
ВАЛЬС:
А вы свой портсигар нашли, полковник?
ПОЛКОВНИК:
Не ваше дело. И вообще — позволю себе сделать маленькое предложение: вы, ваше высокопревосходительство, утомились, вы сейчас отдохнете, позавтракаете, а я этого господина отправлю в сумасшедший дом. Затем соберем ученую комиссию, и в два счета она дознается до истинной геологической причины катастрофы.
МИНИСТР: (к Вальсу)
Извините его... Он в самом деле дитя, — и притом дитя не очень умное. Я к вам обращаюсь сейчас как старый человек, обремененный печалью и предчувствиями... Я хочу знать правду, — какова бы ни была эта правда... Не скрывайте ее от меня, не обманывайте старика!
ВАЛЬС:
Я вам сказал правду за час до опыта. Теперь вы убедились, что я не лгал. Ваш секретарь прав: успокойтесь и хорошенько все обдумайте. Уверяю вас, что, несмотря на кажущуюся жестокость моего орудия, я человек гуманный, — гораздо более гуманный, чем вы даже можете вообразить. Вы говорите, что вы в жизни многое претерпели; позвольте вам сказать, что моя жизнь состояла из таких материальных лишений, из таких нравственных мук, что теперь, когда все готово измениться, я еще чувствую за спиной стужу прошлого, как после ненастной ночи все чувствуешь зловещий холодок в утренних тенях блестящего сада. Мне жаль вас, сочувствую рвущей боли, которую всяк испытывает, когда привычный мир, привычный уклад жизни рушится вокруг. Но план свой я обязан выполнить.
МИНИСТР:
Что он говорит... Боже мой, что он говорит...
ПОЛКОВНИК:
Мое мнение вам известно. Безумец пользуется понятным волнением, которое в вас возбудило бедственное озорство природы. Представляю себе, что делается в городе, улицы запружены, я вряд ли попаду на свидание...
МИНИСТР:
Послушайте меня... я — старый человек... У меня...
Из шкафа выходит Сон, журналист. Его может играть женщина.
СОН:
Не могу больше слушать эту канитель. Да-да, господин министр, сознаю, что мое появление не совсем прилично, но не буду вам напоминать, сколько я исполнил ваших секретных поручений в газетной области и как крепко умею держать красный язык за белыми зубами. Коллега Вальс, моя фамилия Сон, — не путайте меня с фельетонистом Зоном, это совсем другой коленкор. Руку!
ПОЛКОВНИК:
Бесстыдник! Вывести его?
МИНИСТР:
Мне все равно. Оставьте... Душа в смятении... Я сейчас рад всякому советнику.
ВАЛЬС:
Вот вам моя рука. Только — почему вы меня назвали коллегой? Я в газетах никогда не писал, а свои юношеские стихи я сжег.
СОН:
О, я употребил этот термин в более глубоком смысле. Я чую в вас родственную душу, — энергию, находчивость, жар приключений... Не сомневаюсь, что когда-нибудь потом, на досуге, вы мне объясните, как вы угадали точное время этого интересного явления, столь изменившего наш прославленный пейзаж... а сейчас я, конечно, готов поверить, что вы изобрели соответствующую машину. Господин министр, мое чутье подсказывает мне, что этот человек не безумец.
МИНИСТР: (к полковнику)
Видите, не я один так думаю.
ПОЛКОВНИК:
Пока его не осмотрит врач, я придерживаюсь своего первоначального мнения.
СОН:
Вот и чудно. Каждый пускай придерживается своего мнения, и будем играть.
ВАЛЬС:
Да, будем играть. Полковник меня считает параноиком, министр — едва ли не бесом, а вы — шарлатаном. Я, разумеется, остаюсь при мнении особом.
МИНИСТР:
Видите ли, Сон... в каком мы странном положении...
СОН:
Дорогой министр, в жизни ничего странного не бывает. Вы стоите перед известным фактом, и этот факт нужно принять или же расписаться в своей умственной некомпетенции. Предлагаю следующее: пускай будут произведены еще испытания. Ведь это вы сможете организовать, господин Вальс?
ВАЛЬС:
Да, придется. По-видимому, почва еще недостаточно подготовлена.
СОН:
Ну, с почвой-то вы обращаетесь довольно своеобразно. (К министру.) Что же, как вы относитесь к моему предложению?
МИНИСТР:
Я думаю. Я думаю.
СОН:
Лучше не думайте, будет только хуже.
ПОЛКОВНИК: (к Вальсу).
Нет, пожалуйста, отодвиньтесь. Я хочу быть рядом с моим начальником.
ВАЛЬС:
Мне здесь удобнее.
ПОЛКОВНИК:
А я вам говорю...
СОН:
Господа, не ссорьтесь. (К министру.) Ну что, додумали?
МИНИСТР:
Ответственность колоссальна... решимости никакой... возможность оказаться в смешном положении — невыносима... президент выпустит на меня общественное мнение... меня разорвут...
ВАЛЬС:
Это теперь совершенно не важно. Я спрашиваю вас, желаете ли вы еще демонстраций или вам достаточно сегодняшней? Вот в чем вопрос.
ПОЛКОВНИК:
Я не позволяю так разговаривать с моим министром...
СОН:
Господа, все мы немножко взволнованы, и потому некоторая резкость речи простительна. (К министру.) Кончайте думать, пожалуйста.
МИНИСТР:
...А посоветоваться не с кем... Боязно эту тайну разгласить... Боязно...
СОН:
Это так просто: составьте комиссию из верных людей, и будем играть. Полковник, оставьте этот стул, право же, не до мелочей...
ПОЛКОВНИК:
Я не хочу, чтобы он там сидел.
СОН:
Оставьте, оставьте. Итак, господин министр?
