Евгений Замятин - Блоха
ТУЛЯК (глядит в стекло). А-а! Скачет-то! Хлещет-то! Кулачищи-то!
1-Й ХАЛДЕЙ. А вот-т, извольте видеть, приятное свидание нашего русского посла с ихним французским – в городе Париже, а может, и где поближе.
БОЙКАЯ ДЕВКА (глядит). Ишь ты! А чего же это они оба ревмя ревут?
1-Й ХАЛДЕЙ. А это, красавица, с радости, что семь годов не видались, на восьмом повстречались... А вот, пожалте, сражение в Китае: генерал Пей-чаю перешел на сторону генерала Чей-сына, а генерал Чей-сын перешел на сторону Пей-чая, вследствие чего произошла небывалая, блестящая победа.
ТУЛЯК. Хм... Чегой-то... непонятно выходит.
1-Й ХАЛДЕЙ. Чудак! А ты думаешь – я сам понимаю? А вот андерманир штук (хватает за шиворот Левшу и ставит его по другую сторону ящика): мой закадычный друг – знаменитый оружейник Левша, первый тульский богач, в одном кармане – блоха на аркане, а в другом – мощи тараканьи – пожалте на поклонение!
БОЙКАЯ ДЕВКА. Девки, девки! Левшу нашего в ящике показывают! Уй, гляди, гляди!
ЛЕВША (вырывается). Да ну-т-те... Пусти, ну! Дай я сам погляжу. (Обходит кругом, глядит в стекло раёшника.)
1-й Халдей подмигивает 3-му, тот скидывает верхнюю одежду и оказывается девкой Машкой.
1-Й ХАЛДЕЙ. Вот ан-ндер-манир: девка Машка, купецкая дочь, ей каждую ночь невмочь – об друге сердечном Левше скучает, днем ни питья, ни пищи не принимает, чем живет – неизвестно, а вид имеет прелестный.
ЛЕВША (в волнении глядит в одно стекло, в другое). Ух! Ух! Батюшки!
Заглядывает поверх ящика. Машка стоит, закрывшись рукавом.
Машка! Ой... Да никак и впрямь ты?
Туляки кругом хохочут.
ДЕВКА МАШКА. Известно, я.
ЛЕВША (радостно). Гы-ы! Машка, а Машка!
ДЕВКА МАШКА. Что?
ЛЕВША. Машка, пойдем обожаться.
ДЕВКА МАШКА. Пойдем.
Обнявшись, уходят налево за заборчик и там обожаются. Девки подталкивают друг друга локтями, глядят в щели, хихикают.
ДЕВКИ. Гли-кось, гли-кось: в губы! – Взасос! – Всласть!
1-Й ХАЛДЕЙ. Ан-ндерманир: тульский купец, Машкин отец, ума не богато, а гребет деньги лопатой. Пр-редставление продолжается! (Показывает рукой на забор.)
2-й Халдей в это время скинул с себя халдейскую одежду и, в купецком кафтане, расталкивая народ, идет к забору.
КУПЕЦ. Нагнись-посторонись, раздвинься, раздайся: ли не видишь, я своей персоной иду? Ну-кось пусти, чего тут у вас? (Глядит в щель, свирепеет.) Да это моя Машка – ах, шалава! Да это Левша – ах, кобель! (Бежит кругом, накидывается на Левшу.) Ты, рвань, голоштанник! Ты что ж мою девку скоромишь, а?
ЛЕВША (туда-сюда, тычется – убежать, бежать некуда. В отчаянии). Ой, вот те крест, женюсь я на Машке на твоей. (Крестится левой рукой.) Ну... вот сейчас женюсь. Ну – пойдем в церковь, пойдем!
КУПЕЦ. Левша косорукий! Креститься-то сперва обучись! «Женю-юсь!» Машка, подь сюда! (Наступает.)
ЛЕВША (обиделся). Оно хотя-хоть я и Левша, а ежели технически... Да-к мы это самое...
КУПЕЦ. Ух ты, рвань коричневая! Нет, ты сперва, голопузый, предоставь мне червонцев на сто рублей, да серебра на тридцать, да бумажками пуд и три четверти. Вот тогда сватайся. А то ишь ты! «Я женю-юсь»... беспортошник! Машка, подь сюда!
ДЕВКА МАШКА. Не пойду. (Прячется за Левшу.)
КУПЕЦ. Не пойдешь? (Наступает на Левшу.)
ЛЕВША (прячется за Машку). Эй, наших бьют! Эй! Силуян, сюда!
СИЛУЯН (выходит, засучивает рукава). Могу. Кого?
КУПЕЦ (сробевши). Мене.
Силуян, не торопясь, приготовляется бить Купца, расправляет у него бороду, плюет себе на ладонь. Вдруг – издали – песня, посвист. Силуян останавливается. Опрометью вбегают несколько ТУЛЯКОВ, кричат.
ТУЛЯКИ. Казаки-и! – Скачут!
Все – врассыпную, кто куда – к забору, под забор. С гиком и свистом влетают казаки на деревянных досках с лошадиными головами, с мочальными хвостами. ПЛАТОВ в санках, возле санок – свистовые с кнутами. Разогнались – Платов кричит: «Стой-стой-стой, дьяволы!» Из-под забора, из-за пригорков выглядывают головы – тройка остановилась – головы нырнули вниз.
ПЛАТОВ (стоит в санях, озирается грозно). А-а-а-а, нету? Попрятались тулячишки, в тараканьи норы забились? Эй, свистовые! Гони всех сюда!
СВИСТОВЫЕ (скачут, как зайцев – подымают спрятавшихся туляков). Э-эй, гони! гони! – Та-та-та-та-та! – Гони! Фью! – Эй-эй-эй!
Согнанные туляки, сгрудившись, выпирают вперед Егупыча – божественного вида старик, и Силуяна – быкобогатырь. Платов взлетает на сиденье саней и, хлебнув из фляги, выпятив грудь, начинает.
ПЛАТОВ. Вот, братцы, так и так. Как, значит, пришло нам время стать собственной грудью. В рассуждении, что, значит, наша матушка Расея. На поле-брани-отечества, согласно присяге. И ежели, например, ихняя аглицкая блоха супротив нашей, то, стал-быть, обязаны мы до своей последней капли все как один. И приказано мне передать вам его милостивое царское слово... (Орет.) Чтоб у меня была сделана! (Кротко.) Как, значит, он отец, мы – дети... (Орет.) А в случае ежели у меня – так во! (Грозит кулаком.) И, стал-быть, православные, поклянемся жизнь свою положить на месте преступления – все как один. Ма-алчать! Ур-ра!
Лошади у Свистовых шарахаются. Туляки выпихивают вперед Егупыча.
ЕГУПЫЧ (скидывает гречневик, прокашливается). Да оно конечно, мы его милостивое царское слово чувствуем. Ка-ак же! А только сомнительно нам, про что это ты говорил-то. Мы народ тихий, невоенный.
ПЛАТОВ (невоенным, человеческим голосом). Да это я так – для строгого порядка. А дело, братцы, вот: должны наши тульские мастера ихним разным Европам нос утереть. Как, значит, ихняя невозможная техника, а наша – тульская, то оно и выходит... Да. Ну, которые тут у вас есть самолучшие мастера? Говори, не бойся!
ТУЛЯКИ (выкрикивают). Левша! Левша! – Силуян! – Старик Егупыч! Левша! – Силуян! – Левша! Левша! Он, он у нас самый... – Левша!
ПЛАТОВ. А где же этот самый Левша?
ТУЛЯКИ. А вот он – с Машкой! – Мухрыш-то, ну вот – в картузе. – Он у нас самый...
ПЛАТОВ (Свистовым). Доставить его!
Левша старается унырнуть. Свистовые его ловят, волокут к Платову.
(глядит на Левшу). Н-да. Не тово... не казист... (Берет, открывает шкатулку.) Ну, мастера, глядите: тут вот оно все и есть.
Подходят Егупыч и Силуян.
ЕГУПЫЧ. Ах, ты мать... пресвятая, сподручница грешных – да это блоха никак?
СИЛУЯН. Живая – аль колелая?
ПЛАТОВ. То-то и есть, что не живая, а, стал-быть, подлецы эти англичане из чистой стали ее в изображении блохи построили... И, значит, в середке у ней, у гадины, завод с пружиной, и завести – она, стерва, пойдет танцевать. И как, значит, согласно присяге, то и пообещал я Царю: так и так, наши-де тульские еще и почище диковину сделают. Ну? Можете?
Оружейники переглядываются, перешептываются.
ЛЕВША (скинув картуз, почесываясь). Оно хотя-хоть, конечно... Кромя всего прочего... Но ежели, это самое, технически, например, так оно и не... и не то чтобы как, а вроде как как...
ПЛАТОВ (орет). Что-о? Я на вас голову прозакладывал, а вы... Да я вас – в кр-рохи пирожные! (Подымает кулачище.)
ЕГУПЫЧ. Ты, ваше превосходительство, говори словесно. Мы – народ невоенный, но против ихних мастеров, конечно, не уступим. А только аглицкая нация тоже не глупая, а довольно даже хитрая, и против нее надо взяться помоля Богу – подумавши, да. Ты нам эту блошку оставь, а сам поезжай на Тихий Дон с Богом, заживляй раны, за отечество приявшие, а когда будешь вертаться, авось мы к той поре свое дело сделаем.
ПЛАТОВ. Авось! А это слыхал: авоська веревки вьет, небоська петли затягивает? Нет, вы мне толком скажите: чего вы такое сделаете?
Оружейники шепчутся.
ЕГУПЫЧ. А уж что мы сделаем, того мы в одну минуту преждевременно сказать тебе не можем.
ПЛАТОВ (орет). Как, такие-сякие, не можете? Да как же я вам это аглицкое удивление оставлю, коли я не знаю, чего такое вы с ним сделаете?
ЕГУПЫЧ. Не оставляй, батюшка, – не хочешь, не оставляй: воля твоя. Бери с господом! Нам это хоть бы хны – нам все едино. И без этой блохи проживем: своих довольно.
ПЛАТОВ (освирепел). Да я всех... д... т... Ппашли вон!
