Луиджи Пиранделло - Генрих IV
Доктор. В Бонне, в Бонне!
Белькреди. Допустим, что в Бонне! Он ехал верхом, одетый в один из удивительных традиционных костюмов стариннейших студенческих обществ Германии. За ним следовал целый кортеж других студентов из дворян, тоже верхом и в костюмах. При виде этой картинки у меня явилась мысль. Потому что, надо вам сказать, в клубе собирались устроить большой маскарад по случаю карнавала. Я предложил эту историческую кавалькаду – лучше сказать, не историческую, а вавилонскую. Каждый из нас должен был выбрать персонажа того или другого века и изображать его: короля, или императора, или князя, рядом со своей дамой, королевой или императрицей, верхом на коне. Лошади, понятно, тоже должны были быть наряжены в стиле эпохи. И предложение было принято.
Синьора Матильда. Я получила приглашение от Беласси.
Белькреди. Если он сказал вам, что мысль принадлежала ему, он просто незаконно присвоил ее. Я говорю вам, что он даже не был в клубе в тот вечер, когда я внес предложение. И он (намекает на Генриха Четвертого) тоже не был.
Доктор. Тогда-то он и выбрал образ Генриха Четвертого?
Синьора Матильда. Потому что и я должна была выбрать себе какое-нибудь имя; даже не подумав, я заявила, что хочу быть маркизой Матильдой Тосканской.
Доктор. Но… я не понимаю, какая связь…
Синьора Матильда. Ах! Сначала и я не поняла, когда он сказал мне, что в таком случае он будет у моих ног, как Генрих Четвертый в Каноссе. Название «Каносса» было мне знакомо; но, по правде сказать, я не очень хорошо помнила всю эту историю; а когда перечла ее, готовясь к своей роли, мне показалось очень забавным, что я – вернейшая и усерднейшая союзница папы Григория Седьмого в ожесточенной борьбе с германским императором. Тогда я хорошо поняла, почему он, когда я уже выбрала роль его непримиримого врага, захотел, как Генрих Четвертый, быть со мной в паре в этой кавалькаде.
Доктор. А! Вероятно, потому, что…
Белькреди. Поймите, доктор, что он тогда настойчиво за ней ухаживал, а она (указывая на маркизу), естественно…
Синьора Матильда (подчеркивая с жаром). «Естественно»! Именно «естественно»! И тогда более чем когда-либо «естественно»!
Белькреди. Вот видите! (Показывая на нее.) Она его не выносила!
Синьора Матильда. Это неправда! Он никогда не был мне неприятен! Напротив! Но всякий раз, как кто-нибудь начинает серьезно ухаживать…
Белькреди (заканчивая)…вам хочется посмеяться над его глупостью!
Синьора Матильда. Нет, дорогой мой! В данном случае – нисколько! Потому что он никогда не был так глуп, как вы.
Белькреди. Я никогда не требовал к себе серьезного отношения.
Синьора Матильда. Я это хорошо знаю! Но с ним нельзя было шутить. (Другим тоном, доктору.) Дорогой доктор! Одно из несчастий для нас, женщин, когда вдруг за нами начинают неотступно следить чьи-то глаза и упорно обещают прочное чувство! (Разражается пронзительным смехом.) Ничего нет смешнее этого! Если бы мужчины видели себя с этой «прочностью» во взгляде… Мне всегда становилось смешно! А в то время – особенно. Теперь я могу сознаться: ведь с тех пор прошло больше двадцати лет. Если я тогда смеялась, то больше от страха. Возможно, что обещанию этих глаз надо было поверить. Хотя это было бы крайне опасно.
Доктор (с живым интересом, сосредоточенно). Вот-вот, именно это мне было бы интересно узнать. Очень опасно?
Синьора Матильда (легкомысленным тоном). Потому что он не был таким, как другие! Надо сказать, что и я… Ну да… тоже… тоже немного… по правде сказать, достаточно… (ищет более мягкого выражения) нетерпимо, да, нетерпимо отношусь ко всему умеренному и вялому! Но я была тогда слишком молода, понимаете? И женщина! Я закусила удила. Надо было иметь мужество, которого у меня недоставало. Я посмеялась над ним! С сожалением, с настоящим раздражением против себя самой, больше всего потому, что видела, как мой смех сливался со смехом остальных – всех тех глупцов, которые смеялись над ним.
Белькреди. Так же, как и надо мной.
Синьора Матильда. Ваша приниженность и кривляние всегда были смешны, дорогой мой, а он – никогда не был смешон. В этом большая разница! И потом, вам всегда смеются в лицо!
Белькреди. Я нахожу, что лучше в лицо, чем за спиной.
Доктор. К делу, вернемся к делу. Значит, он был уже несколько возбужден, насколько мне удалось понять?
Белькреди. Да, но так странно, доктор!
Доктор. А именно?
Белькреди. Как бы это сказать? Кто-то холодно возбужден.
Синьора Матильда. Ничего подобного! Такова его натура, доктор. Он был немного странный, конечно, но от избытка жизненных сил, вдохновенных порывов.
Белькреди. Я не говорю, что он симулировал возбужденность. Даже напротив, часто эта возбужденность была вполне искренней. Но я готов поклясться, доктор, что он сейчас же сам начинал видеть себя со стороны в этом состоянии. В этом вся штука! И я думаю, что это случалось с ним при каждом непроизвольном возбуждении. Больше того, я уверен, что он страдал от этого. Иногда он очень забавно сердился на самого себя.
Синьора Матильда. Это верно!
Белькреди (синьоре Матильде). А почему? (Доктору.) Конечно, потому, что этот взгляд со стороны сразу же разрушал в нем живую связь со своим собственным чувством; ведь он не притворялся, это чувство было искренним, и тем не менее он сразу же начинал его оценивать… ну, как бы это выразить… оценивать рассудком, стараясь разжечь в себе ту душевную искренность, которой ему не хватало. И он сочинял, преувеличивал, раздувал без удержу, чтобы оглушить себя, чтобы не видеть себя со стороны. Он казался непостоянным, тщеславным и… ну да, можно сказать, иногда даже смешным.
Доктор. А… может быть, необщительным?
Белькреди. Вовсе нет! Он был очень общительным! Большим мастером по части устройства живых картин, танцев, благотворительных спектаклей – для развлечения, понятно! Иногда он превосходно играл, могу вас уверить!
Ди Нолли. А сойдя с ума, он сделался великолепным и страшным актером!
Белькреди. И сразу же! Представьте себе, когда случилось это несчастье и он упал с лошади…
Доктор. Он ударился затылком, не правда ли?
Синьора Матильда. Ах, какой ужас! Он ехал рядом со мной, и я увидела его под копытами вставшей на дыбы лошади…
Белькреди. В первый момент мы не подумали, что он сильно ушибся. Конечно, все остановились, возникло замешательство; все бросились смотреть… но его сразу же подняли и отнесли в виллу.
Синьора Матильда. Никакого следа! Даже самой маленькой ранки! Ни одной капли крови!
Белькреди. Подумали, что он просто лишился чувств…
Синьора Матильда. А когда часа через два…
Белькреди…он вновь появился в салоне виллы, – я именно это хотел сказать…
Синьора Матильда. Ах, какое у него было лицо! Я сразу же заметила.
Белькреди. Ну, нет! Не говорите! Поймите, доктор, мы ничего не заметили.
Синьора Матильда. Потому что вы все были как сумасшедшие!
Белькреди. Каждый в шутку играл свою роль! Настоящее вавилонское столпотворение!
Синьора Матильда. Вы представляете себе, доктор, какой ужас охватил нас, когда мы увидели, что он играет свою роль всерьез?
Доктор. Ах, значит, и он тоже?…
Белькреди. Ну да! Он присоединился к нам. Мы думали, что он оправился и играет роль, как мы все… только лучше нас, потому что, как я уже говорил вам, он был мастером по этой части. Словом, мы думали, что он шутит.
Синьора Матильда. Начали хлестать его…
Белькреди. И тогда… у него было оружие, как полагается королю… он обнажил шпагу и бросился на двух или трех из присутствующих. Это был такой ужас!
Синьора Матильда. Я никогда не забуду этой сцены! Все наши глупые, искаженные лица в масках перед его ужасной маской, которая была уже не маской, а безумием!
Белькреди. Генрих Четвертый! Настоящий Генрих Четвертый, собственной персоной, в момент бешенства.
Синьора Матильда. Я думаю, доктор, на него подействовала навязчивая мысль о маскараде, которая занимала его целый месяц. Эту навязчивую мысль он и слил со своими действиями.
Белькреди. И все то, что он изучил, когда готовился. До самых малейших подробностей… до последних мелочей.
Доктор. Да, это часто бывает. Навязчивая идея одного мгновения зафиксировалась во время падения; удар в затылок был причиной сотрясения мозга. Эта идея зафиксировалась навсегда. Так можно стать идиотом, сумасшедшим.
Белькреди (Фриде и ди Полли). Вы понимаете, что он шутит, дорогие мои? (К ди Нолли.) Тебе было тогда четыре или пять лет. (Фриде.) Твоей матери кажется, что ты заменила ее здесь на портрете, – а тогда она даже и не думала, что произведет тебя на свет! У меня уже седые волосы, а вот он (показывает на портрет) – трах, шишка на затылке – и остановка. Он так и остался Генрихом Четвертым!
