Николай Некрасов - Осенняя скука
Ласуков. Жена твоя сыта?
Егор. Сыта.
Ласуков. Одета?
Егор. Одета.
Ласуков. Обута?
Егор. Обута.
Ласуков. Пригрета?
Егор. Пригрета.
Ласуков. Дети твои по миру не ходят?
Егор. Не ходят.
Ласуков. Сыты?
Егор. Сыты.
Ласуков. Одеты?
Егор. Одеты.
Ласуков. Обуты?
Егор. Обуты.
Ласуков. Пригреты?
Егор. Пригреты-с.
Ласуков. Подойди сюда.
Егор подходит.
Смотри. (Тряхнув шубу, он пускает на Егора тучи пыли и пуху.) Хороша?
Егор (глубокомысленно). Да, никак, ее моль поел!
Ласуков. Моль поел! Ты ходишь на чердак?
Егор. Случается.
Ласуков. Отчего же ты не посмотрел да не сказал, что вот де шуба валяется…
Егор. Да не мое дело.
Ласуков. Не твое дело? а есть, а спать, а пить -- твое дело?..
Егор. Когда спать! овса выдай, хлеб мерой прими, подводы наряди… А вот Ангип всё лежит…
Ласуков (кричит). Мериносов!
Является мальчик.
Позови Антипа.
Анисья (протяжно). Вот, право, таперича чем вздумали заниматься!
Ласуков. Э, что? уж лучше молчи!
Приходит Аптип -- высокий и плотный человек средних лет, в полушубке.
Ты всё лежишь?
Антип. Как можно-с! досуг ли лежать… лошадям корму задай, собакам замеси, дров наруби…
Ласуков. Ну, пошел! Поди сюда!
Антип подходит.
Полюбуйся. (К Анисье, ядовитым голосом, указывая на шубу.) Полюбуйся и ты…
Наступает глубокое молчание. Анисья, Егор, старуха Татьяна, Антип и мальчик в разных положениях стоят кругом остатков шубы, в облаке пыли и пуху. Свеча горит тускло. Ласуков сидит на краю дивана, с поникшей головой. Со двора доносится вой ветра и гул дождя.
Ласуков. Дармоеды! лежебоки! Только есть, пить, спать; а там про них хоть трава не расти… Какую шубу сгноили!.. Нет чтобы подумать: где-то баринова шуба? возьму-ка ее выколочу да переложу табаком… Куда! ни одному и в голову не пришло… Я так и знал!.. Что вы думаете, что я всё лежу да книгу читаю, так уж ничего и не вижу? всё вижу, всё! Я как снял весной шубу, тогда же подумал: вот только но прикажи я спрятать -- сгноят, непременно сгноят… Не на мое вышло?.. а? (Останавливается с вопросительным выражением.)
Анисья (среди общего молчания). Так зачем же вы тогда же не сказали? А вот таперича сами сердитесь!
Ласуков. Не сказал… зачем не сказал? Хороша и ты, голубушка! заботлива, нечего сказать! Семь месяцев гниет шуба, а ей и в голову не придет!.. ходит себе, точно ступа.
Анисья (зарыдав вдруг и утирая рукавом глаза). Уж коли вы таперича зачали таким манером со мной обращаться, так уж я и не знаю… (Уходит с гневом.)
Ласуков (сердито обращаясь к остальным). У вас ног нет?
Егор. Прикажете идти?
Ласуков. Идти. Поесть, напиться и лечь спать под тулупом. Что же вам больше делать?
Они молча уходят.
А ведь правду сказать, так и точно им больше делать нечего. Я один, а их у меня человек двадцать. Счастливые люди… спится им. (Зевает.) Овчинников!
Является мальчик.
Поет?
Мальчик. Поет-с.
Ласуков. Что ж не слыхать?..
Мальчик. Да за ветром… А, вот слышно!..
Ласуков (прислушивается). Поди скажи ему, чтоб перестал горло-то драть да спать бы ложился; а готовить вавтра ничего не надо: я болен.
Мальчик уходит.
(Ласуков закрывает глаза. Тишина.) Да, я болен, решительно болен. Только какая же у меня болезнь?.. до сей поры не определилась… я просто весь болен: и голова, и ноги, и желудок. Вот поди и выбирай лекарство! Тут в сам Энгалычев станет в тупик… (Кричит.) Кантемир!
Является мальчик.
Который час?
Мальчик уходит и возвращается.
‹Мальчик›. Четверть девятого.
Молчание.
Ласуков. Штрипку пришили?
Мальчик. Пришили.
Ласуков. Ты видел?
Мальчик. Нет-с; да я еще утром велел Митрею пришить.
Ласуков. Вели-ка показать.
Через несколько минут приходит Дмитрий, лысый человек средних лет, малого роста, с стальным наперстком на большом пальце. В руках его панталоны со штрипками.
Пришил?
Дмитрий. Пришил-с.
Ласуков. Покажи. (Мальчик светит. Ласуков рассматривает штрипку.) Хорошо. Неси!
Дмитрий идет. Постой!
Дмитрий останавливается.
Ты зачем у меня шубу сгноил?
Дмитрий. Какую шубу?
Ласуков. У тебя есть глаза?
Дмитрий. Есть-с.
Ласуков. Что ж ты ничего не видишь?
Дмитрий. Нет, я вижу-с.
Ласуков. Нет, не видишь.
Дмитрий. Как угодно-с.
Ласуков (кричит). Курослепов!
Является мальчик.
Покажи ему шубу.
Мальчик подводит портного к шубе, лежащей посреди пола. Дмитрий с удивлением и испугом осматривает ее.
Лентяи! лежебоки! Только есть!.. (Ленивый голос плохо повинуется ему. Не докончив выговора, он умолкает.)
Дмитрий. Ничего больше не изволите приказать?
Ласуков. Ступай.
Дмитрий уходит. Наступает тишина. Ласуков то закрывает, то открывает глаза, потягивается, зевает. Ветер продолжает выть, ставни скрипят, дождь стучит в крышу и окна.
Ветрогонов!
Является мальчик.
Ты что делаешь?
Мальчик. Ничего-с…
Ласуков. Который час?
Мальчик (уходит и возвращается). Тридцать пять минут девятого.
Ласуков. Тебе хочется спать?
Мальчик. Хочется.
Ласуков. И если тебя пустить, ты вот так сейчас и заснешь?
Мальчик. Засну-с.
Ласуков. Поди вон.
Мальчик уходит.
Попробую-ка и я. (Закрывает глаза и делает усилие заснуть.) Нет! спать, кажется, хочется, а попробуй лечь, целую ночь глаз не сомкнешь -- уж я испытал! Сонуля!
Является мальчик.
Подай Удина!
Мальчик приносит книгу. Ласуков берет ее и через минуту оставляет.
Вот и Удин советует не принимать решительных мер, пока болезнь не определится… А что же делать? (Постепенно им овладевает неестественная зевота. Он зевает с вариациями и фиоритурами, вытягивая бесконечные а-а-а-а-о-о-о-о-у-у-у.) Синебоков!
Является мальчик.
Который час?
Мальчик (уходит и возвращается). Сорок три минуты девятого! (Уходит.)
Тишина.
Ласуков. Токарев!
Является мальчик.
Подай станок!
Мальчик приносит небольшой токарный станок. Ласуков начинает пилить и строгать. Мальчик светит, стоя перед станком. Однообразное визжание подпилка скоро убаюкивает его. Он спит, слегка покачиваясь, натыкается животом на станок, толкает его. Ласуков дает ему щелчка и продолжает пилить. Постепенно рука его пилит слабее и слабее, наконец вовсе замирает над станком. Рука мальчика также ослабевает и раскрывается. Подсвечник с резким звоном падает на пол. Свечка гаснет. Мальчик вздрагивает и продолжает спать. Ласуков также вздрагивает, на минуту открывает глаза и, переложив голову со станка на подушку, также продолжает спать.
КОММЕНТАРИИ
Н. А. Некрасов никогда не включал свои драматические произведения в собрания сочинений. Мало того, они в большинстве, случаев вообще не печатались при его жизни. Из шестнадцати законченных пьес лишь семь были опубликованы самим автором; прочие остались в рукописях или списках и увидели свет преимущественно только в советское время.
Как известно, Некрасов очень сурово относился к своему раннему творчеству, о чем свидетельствуют его автобиографические записи. Но если о прозе и рецензиях Некрасов все же вспоминал, то о драматургии в его автобиографических записках нет ни строки: очевидно, он не считал ее достойной даже упоминания. Однако нельзя недооценивать значения драматургии Некрасова в эволюции его творчества.
В 1841--1843 гг. Некрасов активно выступает как театральный рецензент (см.: наст. изд., т. XI).
Уже в первых статьях и рецензиях достаточно отчетливо проявились симпатии и антипатии молодого автора. Он высмеивает, например (и чем дальше, тем все последовательнее и резче), реакционное охранительное направление в драматургии, литераторов булгаринского лагеря и -- в особенности -- самого Ф. В. Булгарина. Постоянный иронический тон театральных рецензий и обзоров Некрасова вполне объясним. Репертуарный уровень русской сцены 1840-х гг. в целом был низким. Редкие постановки "Горя от ума" и "Ревизора" не меняли положения. Основное место на сцене занимал пустой развлекательный водевиль, вызывавший резко критические отзывы еще у Гоголя и Белинского. Некрасов не отрицал водевиля как жанра. Он сам, высмеивая ремесленные поделки, в эти же годы выступал как водевилист, предпринимая попытки изменить до известной степени жанр, создать новый водевиль, который соединял бы традиционную легкость, остроумные куплеты, забавный запутанный сюжет с более острым общественно-социальным содержанием.
