Арбузов Николаевич - Таня
Таня. Не кричите, он летит обратно!
Все стоят у окна, кричат и машут руками. Таня размахивает полотенцем.
Михей. Ага!.. Испугался… Повернул.
Таня. Полетел к бульвару…
На улице музыка.
Возгласы. Где? Не вижу.
— Вон за тем домом…
— Нет!
Таня. Улетел. (Смотрит на пустую клетку.) Он был свидетелем самых счастливых наших дней… Помнишь, Герман? Бессонные ночи, бутерброды с колбасой, чертежи и надежды! (Тихо.) Теперь они осуществились.
Шаманова. Почему же так грустно, Танюша?
Таня. Когда осуществляются мечты, всегда бывает немного грустно.
Герман. Моя драга прошла все испытания. Прикажете плакать?
Таня. Ты опять не понял… Ну что ж.
Кто-то с силой ударил басовую струну.
Герман (Шамановой). Я налью вам чаю. (Идет к столу.)
Михей (с гитарой в руках). А ну-ка, братики, давайте нашу сибирскую…
Хор мужских голосов негромко поет протяжную сибирскую песню. Михей аккомпанирует на гитаре.
Шаманова подходит к Тане, кладет ей руку на плечо. Таня смотрит на нее. Некоторое время они молчат.
Шаманова. Татьяна… скажите мне, что с вами?
Таня молчит.
В вас тревога какая-то и настороженность… словно вы боитесь…
Таня. Я ничего не боюсь.
Шаманова. В двадцать лет — я ведь помню — голова полна всяческих мечтаний. Весёлые планы, надежды и множество желаний. Ведь верно?
Таня. Может быть.
Шаманова. А вот ваших желаний я не разберу. (Мягко.) Я много старше вас, и… поймите меня, нельзя быть равнодушной… даже к себе.
Таня (серьезно). Ей-богу?
Шаманова. Я завтра уезжаю. Совсем. Вероятно, мы никогда не увидимся… И мне очень не хочется расстаться с вами… вот так.
Таня. Вы уедете, и мы вас забудем… с Семен Семеновичем. (Увидела пустую клетку.) Ах да… (Пауза.) Значит, завтра?
Шаманова. А вы странная, Татьяна, словно потеряли что-то.
Таня. Да. А что один дурак потерял, сто умных не найдут. (Пауза.) Идите к столу, Герман налил вам чаю. (Отходит в сторону.)
Шаманова смотрит на часы.
Михей. Ну, за Семена Семеновича, за его дорогу! Что же вы совсем не пьете, хозяйка?
Герман. Оставь ее… Дуется, а почему — неизвестно.
Михей. Нет, не оставлю! (Ведет Таню к пианино.) Спой, светик, не стыдись.
Таня. Мне не хочется, Мишенька.
Герман. Зачем ломаться? Спой, ребята просят.
Возгласы. Просим Танюшу!
— Слово хозяйке!
— Тсс… Тишина…
Таня (поет).
Милее всех был Джеми, мой Джеми любимый,
Любил меня мой Джеми, так преданно любил.
Одним пороком он страдал, что сердца женского не знал,
Лукавых чар не понимал, увы, мне жаль, мне жаль.
Ах, если б только знал он, как верно и нежно
Его люблю и жажду опять свиданья с ним…
(Оборвала пение. Молчит. Медленно встает, держась за пианино.)
Герман (недоумевая). Танюша…
Таня (слабо улыбаясь). Да держи же меня, глупый, я свалюсь.
Шаманова. Что с вами?
Таня. Ничего не вижу… Все кружится…
Герман берет ее на руки и кладет на тахту.
Михей. А ну, братики, давайте в другую комнату… Живо, живо…
Все уходят. Герман протягивает Тане стакан воды.
Таня (приподнимает голову, пристально смотрит на Германа и вдруг заливается неудержимым хохотом). Герман, Герман, какой ты смешной… Ты даже не представляешь, какой ты смешной. (Задыхаясь от смеха.) Знаменитый муж принес стакан воды…
Герман. Так… ты нарочно притворилась… ты хочешь спровадить моих друзей…
Таня (улыбаясь). Час пробил, и я раскрою тебе страшную тайну. В ноги, супруг мой, в ноги…
Герман. Я не желаю слушать твои глупости! (Идет к двери.)
Таня. Но, Герман, я же хочу серьезно…
Хлопнула дверь.
(Одна.) Дурак. Он не стоит моей тайны. Правда, Семен Семенович? (Оглянулась.) Да… Уважаемый Семен странствует.
С улицы доносится веселая музыка; в комнату входит Дуся в карнавальном костюме, на лице у нее маска хохочущего клоуна.
(Испуганно.) А!.. Кто это?
Дуся (снимая маску). Это я, это я, Татьяна Алексеевна. Вы не пугайтесь!
Таня. Дуся?…
Дуся (звонко смеется). Уморительная маска… Я ее вам в подарок… День-то нынче какой! Я ведь первый раз в Москве при таком празднике.
Таня. А что это у вас за костюм, Дусенька?
Дуся. Костюмированный! Я вместе с братом, с его заводом, на демонстрацию ездила… (Торжественно.) На грузовике, Татьяна Алексеевна! Все думала, вас встречу.
Таня. Я не ходила. Нездоровится мне сегодня… А Герман с друзьями был на трибуне.
Дуся. Счастливый! Хотя на грузовике тоже очень весело.
Таня. А вы зачем пришли, Дусенька? Сегодня же у вас выходной.
Дуся. Я к вам по делу, Татьяна Алексеевна. Вы только не обижайтесь… (Мнется.) Я к вам очень большую любовь имею, но… давайте так поладим, что с пятнадцатого я от вас ухожу… До пятнадцатого я отработаю, ну, а там… ухожу… (Улыбаясь.) Братишка меня на завод тянет, а по вечерам у них техническая школа. Меня все ребята уговаривают. (Смущенно.) Я, Татьяна Алексеевна, учиться хочу… на инженера, как Герман Николаевич.
Таня. А вы думаете, так легко стать инженером?
Дуся. Зачем? Я понимаю, что трудно… Конечно, в городе я всего первый год и в деревне только начальную кончила… Да ведь бояться мне вовсе нечего, лет мне всего семнадцать, а стремление я имею самое большое. Что ж мне молодость-то по чужим людям терять…
Таня молча смотрит на нее, словно решает что-то важное. Вдруг обняла Дусю, поцеловала.
Что вы, Татьяна Алексеевна?…
Таня. Пустяки! (Тряхнула головой.) Вот что, Дусенька, если узнаете где-нибудь насчет домработницы или, еще лучше, няни (улыбнулась), дайте мой адрес.
Дуся (тоже улыбнувшись). А разве вы…
Таня (тихо). Да…
Дуся (оживляясь). Герман Николаевич небось рад?
Таня. Он еще не знает. Вы не говорите ему, Дуся, я сама скажу… Это ведь для него, только для него.
Дуся. Зачем же для него? Что ни говори — ребенок для матери первая радость.
Таня. Нет, Дуся, я не хотела… Мне ведь всего двадцать два года. И вдруг детеныш!
Дуся. Двадцать два года — это не всего, а уже, Татьяна Алексеевна.
Молчание. На улице гудит автомобиль.
Ну, я пошла — шофер знаки подает!.. Да. Еще у меня дело: братишка у нас к жене переехал, так что хозяйка комнату сдает, если будет жилец подходящий, пошлите…
Таня. Хорошо, Дусенька…
Дуся. А сейчас мы всей машиной в клуб едем. Там бал будет костюмированный и бой конфетти… (Оживляясь.) Вы разыграйте гостей-то. Маску наденьте и в простыню завернитесь, будто не вы… Или спрячьтесь где-нибудь, а потом страшным голосом…
Смеясь, уходят в коридор. С улицы слышится радио, воздух наполнен музыкой.
Из соседней комнаты выходит Шаманова, за ней Герман.
Шаманова. Нет, нет, завтра я качу восвояси, а дел не перечтешь. В Москве я бываю редко, а друзей и забот московских у меня вагон — надо бежать! (Улыбнулась.) Десять лет назад, когда кончала вуз, тоже вот бегала по Москве… в солдатской шинели и шапке с оборванным ухом… Представляете вид? На курсе у нас народ был обстрелянный, прямо с фронтов, серьезная публика… А теперь у всех бороды, опыт и дети…
Пауза.
Да… дети.
Герман. А у вас?
Шаманова. А у нас таковых нет.
Герман. Но ведь вы… вы были замужем?
Шаманова. Нет… Я, видите ли, в юности любила одного очень хорошего человека, но сначала нам обоим было некогда, а потом его убили басмачи… Это было в Бухаре, в двадцать шестом году. (Помолчав.) Семьи у меня никогда не было. Матери своей я не помню, а отец погиб на Лене в двенадцатом году. Такая жизнь — очень трудная штука, даже если работу любишь крепче всего. (Улыбнулась.) Впрочем… все образуется, верно? Если живешь по-настоящему, то завтрашний день всегда лучше вчерашнего.
