Александр Островский - Том 7. Пьесы 1873-1876
Мурзавецкая. А не лжешь ли ты?
Мурзавецкий. Же ву засюр. Только вы ей ни-ни! Она просила, чтоб это дело пока осталось антр ну дё.[26]
Мурзавецкая. А что, если правда? Да понимаешь ли ты, как это важно для нас?
Мурзавецкий (серьезно). Очень, ма тант, важно, очень.
Мурзавецкая. Право, мне что-то уж не верится; уж больно хорошо. А впрочем, лукавый-то чего не делает!
Мурзавецкий. Верно, ма тант, она моя.
Мурзавецкая. Поезжай, поезжай! Только ты скорей возвращайся от нее, я тебя буду ждать. Не усну ведь я ни за что, ты подумай!
Входят Купавина, Глафира, Анфуса.
Явление седьмоеМурзавецкая, Мурзавецкий, Купавина, Глафира, Анфуса.
Мурзавецкая. Спасибо этому дому, поедем к другому! Прощайте, крали! Уж не знаю, скоро ли попаду к тебе.
Купавина. Я сама к вам заеду.
Мурзавецкий. Но я, ма тант, скоро буду у мадам Купавиной. Я обязан быть.
Мурзавецкая. Ну, и ладно. (Купавиной.) А ты его принимай хорошенько! Вот я и узнаю твое расположение ко мне: коли ласково его принимать будешь, значит, меня любишь; коли ты его обидишь, значит, меня хотела обидеть. Прощайте! Всего не переговоришь.
Уходят Мурзавецкая, Мурзавецкий, Купавина, Анфуса. Входит Глафира.
Явление восьмоеГлафира садится, вынимает из кармана маленькую книжку и погружается в чтение. Входит Купавина.
Купавина. Наконец-то я залучила вас к себе.
Глафира. Ах, это вы? (Опускает книгу.) Я давно собиралась к вам; сельская природа так располагает к благочестивым размышлениям.
Купавина. Надеюсь, что вы у меня погостите подольше.
Глафира. Очень благодарна; но боюсь, что вы со мной соскучитесь: я плохая собеседница, я люблю уединение.
Купавина. А я слышала, что вы в Петербурге жили весело.
Глафира. Ваша правда. Я тогда еще не понимала жизни; теперь я смотрю на вещи гораздо серьезнее, житейская суета не имеет для меня никакой цены.
Купавина. Когда же вы успели так изменить свой образ мыслей?
Глафира. Я молода еще, конечно; но под руководством такой женщины, которую почти можно назвать святой, я в короткое время успела сделать много для своей души.
Купавина. А вы кстати приехали.
Глафира. Почему же?
Купавина. Мне нужно посоветоваться, а не с кем было. Вы мне не откажете?
Глафира. Рада служить вам всем, чем могу. Откройте мне свою душу! Впрочем, не надо, я догадываюсь. Вы женщина светская, значит, легкомысленная, — вы влюблены?
Купавина. Вы почти угадали.
Глафира. Мне жаль вас.
Купавина. Отчего же?
Глафира. Оттого, что это грех.
Купавина. Небольшой, я думаю.
Глафира. Ну, это судя по человеку, которого вы любите. Богат он или беден?
Купавина. Богат.
Глафира. Так большой грех.
Купавина. Я его люблю не за богатство.
Глафира. Да он-то будет очень рад вашему богатству. А если б вы не навязывались с своей любовью к богатому человеку, может быть, он женился бы на бедной девушке и осчастливил ее. А то если и богатые женщины хватаются за богатых, так что ж нам-то, бедным девушкам, останется! Я ошиблась, сказавши: «нам», — мне ничего не нужно, я говорю вообще.
Купавина. Что же мне делать?
Глафира. Возьмите власть над собой, разлюбите его! И если уж вы без любви жить не можете, так полюбите бедного человека, греха будет меньше. Его разлюбить легко, стоит только вглядеться в него хорошенько.
Купавина. В кого? Разве вы его знаете?
Глафира. Конечно, знаю.
Купавина. Сомневаюсь.
Глафира. Вы плохо хитрите, ваш секрет известен всем: вы любите Лыняева.
Купавина. Вы ошибаетесь.
Глафира (живо). Ошибаюсь? Вы говорите, что я ошибаюсь?
Купавина. Да, уверяю вас.
Глафира. Так вы любите не его?
Купавина. Нет. С чего вам в голову пришло?
Глафира. Говорите правду! Я вас умоляю, говорите правду!
Купавина. Да подумайте хорошенько! Ну, что мне в нем?
Глафира. Так извините меня, извините! Довольно играть комедию. Любите кого угодно и сколько вам угодно. Какую я гнусную роль играла перед вами! Ведь я приставлена к вам шпионом, и я взяла эту роль с удовольствием.
Купавина. Зачем же?
Глафира. Я думала, что вы моя соперница.
Купавина. Так вы сами любите Лыняева?
Глафира. Люблю? О нет, зачем же! Но я хочу выйти за него замуж, — это моя единственная надежда, единственная мечта.
Купавина. Но что же значит ваш костюм, ваше поведение, ваши проповеди?
Глафира. Мой костюм, поведение, проповеди — все это маска. Я буду с вами откровенна, только помогите мне.
Купавина. С удовольствием.
Глафира. Я действительно жила в Петербурге очень весело: моя сестра замужем за молодым человеком, очень ловким; он вдруг составил себе большое состояние. Нас окружали только люди богатые: адвокаты, банкиры, акционеры. Мы с сестрой жили в каком-то чаду: катанье по Невскому, в бархате, в соболях; роскошные обеды дома или в ресторанах, всегда в обществе; опера, французский театр, а чаще всего Буфф; пикники, маскарады… Конечно, такая жизнь не серьезна; но кто испытал ее, тому здешняя, копеечная, невыносима. Ах, как невыносима, если бы вы знали!
Купавина. Что заставило вас уехать из Петербурга?
Глафира. Я не знаю, что сделалось. Что-то произошло вдруг для нас с сестрой неожиданное. Сестра о чем-то плакала, стали всё распродавать, меня отправили к Меропе Давыдовне, а сами скрылись куда-то, исчезли, кажется, за границу. Конечно, я сама виновата, очень виновата: мне надо было там ловить жениха, — это было очень легко; а я закружилась, завертелась, как глупая девчонка; я себе этого никогда не прощу.
Купавина. Зачем же вы ходите в черном?
Глафира. А в чем же мне ходить? В старых полинялых обносках, давно вышедших из моды? Грубая черная одежда по крайней мере оригинальна и обращает на тебя внимание; притом же и улыбнуться кому-нибудь и смело окинуть глазами гораздо эффектнее из-под черного платка, чем из-под старомодной шляпки. Но носить это платье можно недолго и только с известной целью; а если вообразить, что придется всю жизнь таскать эту ветошь… О! это можно с ума сойти.
Купавина. Я удивляюсь, как Меропа Давыдовна не найдет вам приличной партии; она такая мастерица пристраивать своих родных.
Глафира. Нет; для меня она ничего не сделает. У ней во всем расчет! Она ловкая женщина, она сумеет выдать и за богатого человека, но только с тем, чтобы взять потом в свои руки и пользоваться всем, чем можно, и еще твердить постоянно, что она вот как облагодетельствовала.
Купавина. Да, это правда.
Глафира. Мы с ней видим друг друга насквозь, и она хорошо знает, что если я вырвусь от нее замуж, так она только меня и видела. Впрочем, я ей очень благодарна.
Купавина. За что же?
Глафира. Я научилась от нее многому полезному, многому такому, что бедной женщине необходимо в жизни.
Купавина. Именно?
Глафира. Выучилась хитрить, не говорить даром ни одного слова, не иметь стыда, когда чего-нибудь добиваешься, выучилась бесцеремонному обращению, просто наглости, которая у ханжей идет за откровенность и простоту. Жертву я нашла: Лыняев — единственный человек, за которым я могу жить так, как мне хочется, как я привыкла; всякая другая жизнь для меня тягость, бремя, несчастие — хуже смерти. А я сама себе не враг, Евлампия Николаевна, и потому постараюсь во что бы то ни стало выйти за Лыняева; для этого я готова употребить все дозволенные и даже недозволенные средства. Мне кажется, я уж очень откровенна с вами. Извините меня!
Купавина. Нет, нет, я очень хорошо понимаю ваше положение. (Долго смотрит на Глафиру, потом обнимает ее.) Ах, если бы мне ваша энергия!
Глафира. А мне ваши деньги! (Смотрит прямо в глаза Купавиной.) Поможешь мне? Ты меня видишь девушкой, — посмотри женщиной, что из меня выдет!
Купавина. Все, что от меня зависит, я с радостью… Я хоть погляжу на замужнюю женщину, которая имеет свою волю. А я, бедная, и за тем мужем жила под строгой опекой, да и опять, должно быть, то же будет.
Глафира. Что за мрачные мысли!
Купавина. Так, видно, на роду написано. Я сужу по тому письму, которое мне написал мой возлюбленный. Вот об этом-то я и хотела посоветоваться с тобой.
