Юрий Визбор - Том 2. Проза и драматургия
— Надо продумать систему, как поднять сюда бензин, на эту верхотуру, — сказал Бомбовоз.
Калач удивленно посмотрел на него.
— Так я сяду внизу. О чем разговор?
Необыкновенный человек командовал этим вертолетом. Редчайшим качеством обладал: что говорил, то и делал.
Тост Таси
Тася вошла в комнату и аж отшатнулась: так заорали все «ура!», или еще чего-то, только красные губы, потрескавшиеся, дрожали от крика! А внесла-то она в комнату не лебедя белого на блюде, не селедку сосьвинскую, не бок осетровый со слезой на панцире. Всего-то ничего — внесла кастрюлю вареной картошки, и пар шел — руку припекало. Гурьев подбежал, кастрюлю у Таси отнял и вальсировал с картошкой, перекидывая ее с одной руки на другую, и нюхая пар живой, и откидывая голову назад в полном счастье. И ели хорошо, дружно, слова говорили вольно, и не было, пожалуй, во всей Арктике от мыса Дежнева до мыса Мери Хармсуорт зимовки счастливей, чем бухта Светлая. И Тася вдруг встала за столом и обняла мужа за горячую шею.
— Граждане, — сказала она, — я вам скажу от чистого сердца: если бы не Калач Михаил Петрович — фиг бы мы были здесь с Людкой и с продуктами! Он, как Бог, свалился с неба на нас! «Ах ты, — говорит капитану, — мерзавец! Ты что ж тут кейфуешь, а люди убиваются из-за твоей безответственности! Грузи на вертолет все, что есть на корабле самого лучшего!» Тот капитан-то только рот раскроет демагогию сказать, Михаил Петрович его матерком, матерком прополощет, и тот как миленький бежит все исполнять, как надо! В общем, за летчиков, чтоб им тыщу лет жилось и имели они все, что хотели!
— Правильно! — заорали за столом, только самой Тасе от этой речи ничего хорошего не вышло.
Сначала взял ее муж под руку так крепко, что она даже помидор выронила на стол.
— Чего это ты про этого летуна разговорилась? — тихо спросил он, а в глазах дымилось подозрение.
— Спятил ты, Кирюша, видать, — сказала Тася, — на что это он мне тыщу лет сдался?
А потом к Кириллу подошел Гурьев, который отвел его в сторону и там долго объяснял ему, что его жена теперь не просто жена, а член зимовочного коллектива, и как важно будет, что он не просто ей теперь будет мужем… то есть и мужем, конечно, но еще и воспитателем, потому что человек она новый, и специальность такая, как повариха, для зимовки нужная и дефицитная, но надо было прямо в первую минуту встречи сообщить жене, что на зимовке полностью искоренен мат и даже всякое упоминание о нем.
Накликаем, ребята, нордовый ветер!
Вертолетную антенну подцепили к старой, зимовочной. Слышно Москву было прекрасно.
— Здравствуй, Галя! — сказал в микрофон Калач. — Это я, Калач, приветствую тебя из просторов Арктики.
— Здравствуйте, Михаил Петрович! — сказала далекая Галя.
— Кто из начальства у себя?
— Неудачно позвонили, Михаил Петрович. Все начальники отделов на совещании в другом здании. Может, вам верхнее начальство дать?
— А кто дома?
— Виктор Ильич. Для вас у меня новости есть.
— Потом. Ну, соедини меня с Виктором Ильичом.
— Не в духе, — предупредила Галя.
— Соедини.
В рации что-то защелкало, Виктор Ильич поднял трубку, но говорил не с Калачом, а с кем-то другим, бубнил еле слышно:
— А ты объясни ему… объясни… — Потом громко привычно закричал: — Слушаю!
— Здравствуйте, Виктор Ильич! Калач приветствует вас из Арктики.
— Михаил Петрович, дорогой, где ты там пропал? Сахаров в колокол бьет по всему западному сектору Арктики. Мы тут уж хотели, грешным делом, поисковиков отправлять. Донесли мне о твоем самоуправстве, дело благородное, однако мы немного поразбираемся в нем, как это ты без разрешения Москвы на прогулки отправляешься. Ты где находишься?
— Нахожусь на старой циглеровской зимовке. Имею вынужденную посадку. Неприятность некоторая у меня вышла, о чем и хочу доложить и посоветоваться. Оставили мы на острове Ли Смитта человека одного, нашего радиста. Оставлен он там ввиду чрезвычайных обстоятельств, о которых стыдно мне на всю Арктику рассказывать, и ввиду совершенного им самим должностного преступления. Северная оконечность острова Ли Смитта, фамилия радиста Берковец.
— Это что-то уже из ряда вон. Что-то из похождений пиратов. Как это оставили? Как это ссадили? Кто ссадил?
— Я ссадил.
— Ясно. Товарищ Калач, повторите, будьте любезны, координаты оставленного человека.
— Остров Ли Смитта, северная оконечность, побережье. Более точно сказать не могу, совершали там вынужденную посадку.
— Значит, решение с вами будет такое: отстраняю вас от полетов до дальнейших распоряжений. Машину сдадите второму пилоту. Пригласите его к рации.
— Силен! — сказал Калач и сунул микрофон Леве.
Лева хмуро сказал:
— Второй пилот Яновер слушает вас.
— Товарищ Яновер, вы назначаетесь командиром экипажа до дальнейших распоряжений. Можете ли вы сейчас снять человека с острова Ли Смитта?
— Я, Виктор Ильич, должен внести некоторую ясность в этот вопрос. Решение о том, чтобы оставить Берковца на острове, принял не только командир, но и весь экипаж… Кроме бортмеханика Янишевского…
Бомбовоз вырвал микрофон у Левы.
— Это неправда, — сказал он. — Говорит бортмеханик Янишевский. Я тоже присоединился к этому… решению. Передаю микрофон второму пилоту.
— Я повторяю, — сказал Виктор Ильич, — второй пилот, можете ли вы сейчас взлететь и снять человека с острова? У вас ресурс есть?
— Понял вас, — сказал Лева. — Во-первых, я никуда не взлечу без командира, товарища Калача. А во-вторых, мы не можем отсюда уйти по метеоусловиям. Ресурс у нас есть.
— Давайте разговаривать определеннее, это что — отказ выполнить мой приказ, товарищ Яновер?
— Это желание разделить с командиром ответственность за совершенное, если такая ответственность вообще существует. Ознакомившись с подробностями дела, вы поймете побудительные причины, заставившие нас поступить таким образом.
— Да что вы там мне выкрутасничаете в словесах?! — закричали из Москвы. — «Побудительные причины»! Там человек один на острове сидит, и черт знает что с ним происходит, а вы мне про побудительные причины толкуете! Что это за самосуд над своим товарищем? Если он совершил должностное преступление, то будет наказан, но не вами, дорогие, а управлением или народным судом! А не товарищем Калачом! Говорю вам совершенно определенно: вы все будете отстранены от полетов до разбирательства этого дела. Но суть сейчас в том, чтобы человека спасти, а не заниматься психоанализом!
Николай Федорович протиснулся к рации и сказал Леве:
— Дай-ка я поговорю…
Он нажал кнопку микрофона.
— Виктор! Это Николай Федорович говорит.
— Здравствуй, Николай Федорович! Рад тебя слышать.
— Ты не пори горячку. Из Москвы можно отстранить всех за одну секунду, а Арктики оттуда не видать. Сам знаешь. Пока мы все вместе здесь — будем летать с Михаил Петровичем, сомнения нет. Может, мы действительно совершили промашку, не за тем к тебе обратились, чтобы парня оговорить, а самим оправдаться. Мы тут сами сидим по уши в непогоде. Сорок миллиметров льда на винтах. Мы к тебе обратились вот зачем: если мы не сможем взлететь в ближайшие шесть часов, надо направить на Ли Смитт машину. А мы в обледенение лететь не можем. Вот такие дела и такая наша к тебе просьба.
— Почему это вы не можете летать? Что за новости? Антиобледенительная система отказала?
— Нет. Спирта нет. Выпил его наш радист.
— Что-то не верится, извини, Николай Федорович. Шестьдесят литров!
— Помогали ему помощники. А может, продал. Поэтому и ссыпались мы на этот Ли Смитт, ничего не подозревая о несчастье.
— Ну и подлец! — сказал Виктор Ильич.
В эфире наступила тишина, тягостная пауза. Только Бомбовоз, вылезший из машины, все постукивал по кузову вертолета, сбивая резиновым жгутиком лед с бортов и стекол.
— Михаил Петрович, — сказал Виктор Ильич, — в общем, действуй по обстановке. Ты сейчас — ближайший борт к этому острову. Так что постарайся. Я сейчас дам команду в радиобюро, чтобы они каждый час тебя вызывали. Сам энергию не трать… У тебя бензин-то есть?
— Да, — сказал Калач, — взяли мы здесь, из старого склада ГСМ.
— Ах, да… ну ладно, у меня тут Аркадий Жемчужный, привет тебе передает… Переключаю тебя на Галю, она тебе чего-то интересное расскажет. Успехов желаю, Михаил Петрович.
— До связи, — недовольно сказал Калач.
Щелкнули в эфире переключатели селектора.
— Здесь Диксон, — сказал чей-то голос, — вы не кончили, товарищ Калач?
— Нет, подождите.
— Михаил Петрович, это я, Галя. Значит, новости такие… Сейчас я посмотрю в блокнот, у меня все для вас специально выписано. Первое: наши комсомольцы два раза были у вас, помыли полы во всей квартире, все везде убрали, пропылесосили, угол в ванной разобрали. «Волгу» вашу отогнали в мастерские и сделали ей профилактику. И конечно, поставили обратно в гараж. Второе: дочка ваша Света сдала историческую грамматику на «хорошо». Записалась она в отряд, едут на практику восемнадцатого числа. Адрес будет у меня, как только они туда приедут. Вася, как вы велели, уехал на дачу к Евгению Львовичу, очень довольный, звонил мне, купается в Москве-реке. Собирает там целыми днями — это по моим агентурным сведениям — какой-то немыслимый приемник. Здоровье хорошее, не болеет. Сережа тоже здоров. Теперь новости по управлению. Отдел ваш переводят в новое здание, уже его закончили, только стекла невымытые. Вернулся Двуреченский из Азии, премию отхватил за работу. Кравчук Василий Федорович на пенсию ушел. Тут целый митинг был.
