Иван Буковчан - Антология современной словацкой драматургии
ЛАНЧАРИЧ. Да?
РИЕЧАН. Думаю, что так.
ЛАНЧАРИЧ. У меня еще много времени, зачем спешить? Всегда подрастают новые барышни, которых я могу, как я выражаюсь, положить под себя. И легче всего ложатся самые молоденькие. Когда им приспичит… так они уже не думают о морали. Они никогда не отговариваются, мол, нынче — нет, голова болит, у меня это самое… мигрень, поясница болит…
РИЕЧАН. Тебе бы надо жениться.
ЛАНЧАРИЧ. А-а-а-а… оставьте меня в покое! Стоит только один хомут надеть себе на шею, как уже никогда не узнаешь, что ты настоящий мужчина. Потому что замужняя уже не нуждается в хорошем мужике. Зачем? Ведь вы должны это знать лучше, чем я, ведь вы старше.
РИЕЧАН. Да… мужчина должен быть мужчиной. (Уходит.)
ЛАНЧАРИЧ. И к чему это он начал с этой женитьбой? Надеюсь, что он не собирается от меня избавиться? Мало я для тебя сделал… что ли?!
Картина 8Новый дом РИЕЧАНА.
КУКИ. Когда ты сердишься, ты напоминаешь мне ягненка.
ЭВА. Почему ягненка?
КУКИ. Ты делаешься похожей на ягненка. Так кротко, покорно сидишь… я бы даже сказал, что скучно. Тебя что-то беспокоит?
ЭВА. Сегодня мы были у врача.
КУКИ. Ой, с вами что-то случилось?
ЭВА. Ничего, ничего. Просто пошли показаться. Мама сказала, что теперь это модно, что так положено. Вот мы и пошли.
КУКИ. А мне прошлой ночью приснилась голая женщина! Она лежала в саду среди яблок, арбузов, красного перца… И грызла тыквенные семечки. Ты любишь тыквенные семечки?
ЭВА. Я больше люблю подсолнечные.
КУКИ. Мне всегда снятся такие необыкновенные сны. Если бы я тебе их рассказал, ты бы покраснела, как тот перец. Расскажи мне что-нибудь об этом Палё.
ЭВА. О каком?
КУКИ. Ну, о том, ученике… который тебя называл Эвчо.
ЭВА. Ага. Когда отец пошел в партизаны, то забрал его с собой. Они были вместе в горах. Когда мы сгорели, отец вернулся. Его закрыли в быстрицкой школе и там били…
КУКИ. Кого?
ЭВА. Но ведь я же говорю… отца били, и он потом лежал в амбаре. И вдруг он во тьме увидел, что на него смотрят два знакомых глаза.
КУКИ. Это был Палё?
ЭВА. Да. Палько поймали немцы. Отец откупился… Дедушка заплатил за него. А Палько отвезли в лагерь. Оттуда он уже не вернулся. Кто знает, где он сейчас лежит. У многих такая участь, даже могилы своей не имеют… (Расчувствовалась.)
Входит РИЕЧАН и наблюдает за парочкой.
КУКИ. Мир отвратительный! Отвратительный и несправедливый. Разве я кому-то сделал что-то плохое, почему у меня больные легкие?
ЭВА. Почему ты не покажешься врачу?
КУКИ (смеется). Ты и в самом деле этакий ягненочек!
ЭВА. Как это? Ты смеешься надо мной?
КУКИ. Нет. Даю клятву всемогущему пенициллину, что я люблю тебя. У тебя глаза словно терновые ягоды, Эвча…
ЭВА. Когда мы вместе, у меня так кружится голова. (Замечает отца.) Что вам нужно? Чего вы все следите, как вонючий кучер?! Кто вас сюда звал? Исчезните… чтобы мои глаза вас не видели!
РИЕЧАН выходит на улицу.
Улица, на которой расположена мясная лавка.
Стоя на коленях, передвигается ФИЛАДЕЛЬФИ, будто собака, что-то ищет.
РИЕЧАН. Вы что-то потеряли, пан Филадельфи?
ФИЛАДЕЛЬФИ. Да… потерял. Страшно важную вещь… пуговицу! Помогите мне ее найти.
Риечан наклоняет голову и учтиво помогает искать.
Мы пили в «Централе»… налакались до упаду. И Полгар, и этот албанский кондитер Беким. Потом мы начали о политике и по дороге домой подрались.
РИЕЧАН. Политика — худая вещь.
ФИЛАДЕЛЬФИ. Худая?.. Это мерзкая гидра. Одну голову ей отрубишь, две вырастают. Мне-то вы можете поверить. Я пережил здесь пять режимов! Законы меняются здесь чаще, чем грязные рубашки… то же самое и языки в учреждениях, и названия улиц. Сносятся памятники и сразу ставятся новые… и за один и тот же проступок могут один раз арестовать, а в другой раз дать должность. Без конца меняются границы, гимны, стоимость коней и стоимость жизни. Что-то в Европе зашевелится, а здесь уже слышится свист кнута. А как только свистнет, остается две возможности — бежать прочь или поднять руки… хенде хох, руки вверх!.. А-а-а-а, вот она! Нашел… Поздравляю тебя, моя дорогая, любимая пуговица! Ты застегиваешь воротник моей рубашки и делаешь из меня приличного человека. От всего сердца благодарю тебя.
РИЕЧАН. Вы — странный человек, пан Филадельфи.
ФИЛАДЕЛЬФИ. Странный. Пойду постучусь к Неле Лауковой. Она пришьет мне пуговицу, и после я буду нашептывать ей в уши и уговаривать ее, чтобы она сотворила со мной самые гнусные вещи. Гнусные и смешные… и расчудесные! (Уходит.)
Картина 9Дом РИЕЧАНА.
РИЕЧАНОВА. Штево! Штево, подойди сюда… быстро! У меня получилось. Здесь. Боже небесный, я сосчитала все, что мы приобрели, я все пересчитала, Штево, через наши руки прошел миллион! Мы — американцы… американцы!
РИЕЧАН. Зачем ты так кричишь? Не можешь потише?..
РИЕЧАНОВА. Штево, нам надо посоветоваться. Волент сказал, что настало время для того, чтобы начать то, о чем он уже говорил… Ты должен решить, что и как. Ну, я думаю, что с тобой всегда можно договориться.
РИЕЧАН. О чем договориться?
РИЕЧАНОВА. Скажи-ка, Волентик, мастер интересуется.
ЛАНЧАРИЧ. Мештерко, я повторю только то, что уже говорил в конце зимы, когда мы забили последнего хряка из собственного… ну, это… свинарника. Я предлагаю арендовать старый хутор, что находится среди акаций.
РИЕЧАН. Постой… Давайте спокойно сядем и поедим.
Все садятся за накрытый стол и начинают обедать.
Ну, говори… какой хутор и для чего?
ЛАНЧАРИЧ. Ну, хутор. Среди акаций. Туда вообще никто никогда не заглядывает. Немножко поправим, а потом из двух амбаров сделаем свинарники. Достанем корм — ведь вы меня знаете… а еще раздобудем старого батрака, он станет за ними ухаживать и сторожить. Представляете, как мы на этом разбогатеем?.. В общем-то, все уже готово, только надо сказать «да».
РИЕЧАН. Никаких свиней! Никакого подпольного хозяйства! Я не хочу никаких преступлений… Вы в своем уме? Вам все мало?
РИЕЧАНОВА. Боже правый, с тобой каши не сваришь.
РИЕЧАН. Чего ты злишься? По-моему, у тебя и так все есть! Так что… и не кричи всякие глупости!
РИЕЧАНОВА. Кто это кричит? Это ты орешь!
РИЕЧАН. Во сколько вы с Эвой вернулись с этого… курорта, а? С этого бала? Каждую неделю вы ходите на танцульки… и возвращаетесь под утро.
ЭВА. Отец, вы чавкаете.
РИЕЧАН. Что?
ЭВА. Чавкаете и прихлебываете.
РИЕЧАН (пытается есть более прилично). Я ничего не говорю, можно ездить на курорт, но не каждую же неделю?.. И до утра танцевать эти танго? И мне — ни слова!
РИЕЧАНОВА. А что мы должны тебе говорить? Мы что, должны обо всем трубить, что с Эвой делаем?
РИЕЧАН. Хоть бы сказали мне у-у-ух!
РИЕЧАНОВА. Хорошо, скажу тебе у-у-ух, а ты сразу вскочишь, как будто тебе выстрелили в задницу. У-у-ух! Подумаешь, немного развлеклись, не бойся, я за Эвкой присматриваю, со мной она не пропадет. А ты посмотри на себя, кретин! Не ходить же ей вместе с тобой?
РИЕЧАН. Ладно, ладно… ходите, развлекайтесь, но только не всю ночь. Ведь ты знаешь, что я не против, ходите, ведь и на курорте тоже надо побывать.
РИЕЧАНОВА. Ну, так чего же ты хочешь?
РИЕЧАН. Я хочу, чтобы мы жили как когда-то.
РИЕЧАНОВА. Ну и как же? Как первобытные обезьяны, что ли? По-твоему, я должна нарядиться в сарафан и, как чокнутая, взвизгивать?[42]
РИЕЧАН. Я хочу, чтобы мы жили так, как прежде, достойно, чтобы про меня говорили… что, мол, этот Риечан честный торговец. А посему… никакого хутора в акациях не будет! Никакого свинства. Поняла? И ты, Волент, понял?
ЛАНЧАРИЧ. Раз говорите — «нет», значит, будет — нет!
РИЕЧАНОВА. Постой… Штефан, ты хочешь сказать, что Волент плохо торгует?
РИЕЧАН. Плохо? Я этого не говорил, но…
РИЕЧАНОВА. Это еще что за «но»?! А может, я плохо веду бумаги? Наши счета, мой дорогой, налоговый инспектор может вертеть-крутить — хоть так, хоть этак — все равно ничего не найдет. Ведь я умею вести дела!
