Иван Елагин - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2: Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи

На площадях танцуют и казнят!
Я мог бы так начать венок сонетов.
Но мне скучна с сонетами возня.
Чистосердечно признаюсь, что я
Не из числа усидчивых поэтов.

На площадях вожди с трибун кричат,
На площадях солдаты маршируют.
Но не всегда на площадях парад:
В базарный день на площадях торгуют.

Для танцев я немного староват,
И нет во мне влечения к парадам.
Казнить — меня, конечно, не казнят,
Но и с вождями не посадят рядом.

Что ж, остается только торговать!
И, может быть, я выбрал часть благую.
Вот я стою на площади опять,
Стихом, душою, строчкою торгую.

Не нужен ли кому-нибудь закат,
Какого нету у других поэтов, —
У горизонта дымно-розоват,
А выше в небе — темно-фиолетов?

Не надо ли кому-нибудь тоски?
Мы все живем, в тоске своей увязнув,
Но от моей тоски — твои виски
Засеребрятся серебром соблазнов.

Скорее, покупатель мой, спеши!
Я продаю товар себе в убыток.
Не хочешь ли билет в театр души,
Который я зову театром пыток?

Пускай спектакль слегка аляповат,
Пускай в нем декорации лубочны,
Но там слова на сцене говорят,
Которые неумолимо точны.

И может быть, то главное, о чём
Ты только вскользь догадывался глухо, –
Там на подмостках с площадным шутом
Разыгрывает площадная шлюха.

Я там веду с собою разговор,
В моем театре я распорядитель,
И композитор я, и осветитель,
И декоратор я, и режиссёр,
И драматург я, и актер, и зритель.

Чайна Таун! Экзотика!
В трех кварталах — восток.
Китаянка под зонтиком.
С веерами лоток.

Живописные лавки.
Толкотня — не пройти.
Гребни, брошки, булавки
Из слоновой кости.

Безделушки-подарочки
Да цветные фонарики,
И влюбленные парочки
Ходят, взявшися за руки.

А турист из гостиницы
От музеев устал,
И он радостно ринется
В этот шумный квартал.

Неудачники разные,
Экзотический сброд
Оглушительно празднуют
Свой смешной Новый Год.

Пиротехники взрывчатой
Искры, сполохи, звон,
И веселый, пупырчатый
С красной пастью дракон!

А чуть-чуть за заборами,
Непростительно рядом —
Небоскрёбы с конторами
Или гавань со складом.

Временами мне кажется,
Что я — город шутих,
Защищаемый тяжестью
Небоскрёбов чужих;

Что бывает заманчиво
И ко мне подойти,
Посмотреть на болванчика
Из слоновой кости.

Интерес только денежный —
Или сбыт, или спрос.
Что дракон-то всамделишный,
Кто ж поверит всерьёз?!

А что смертно продрогли мы,
По земле проносясь, —
Это так — иероглифы,
Отвлечённая вязь.

И по мне, как по пристани,
Комментируя вид,
Бойко ходит с туристами
Предприимчивый гид.

Я запомнил мой праздник мгновенный.
Звёзды шли над моей головой.
Для меня в этом зале вселенной
Фильм пускали цветной, звуковой.

Мир шумел надо мной водопадом
И ронял за звездою звезду,
И смеялись друзья мои рядом
Чуть не в каждом соседнем ряду.

Только стал я поглядывать хмуро,
Только стал я зевать от тоски:
Слишком часто уж дура-цензура
Вырезает из фильма куски.

А друзья? Как осталось их мало!
Тот ушёл, а того увели.
Вот уже их почти что не стало,
Точно сдуло куда-то с земли!

Приближается дело к развязке,
И куда ни взгляну — предо мной
Умирают трагически краски,
Погасают одна за одной!

Наступает бесцветная скука.
Вот и звук обрывается вдруг,
И со звуком — со скоростью звука
Целый мир исчезает вокруг.

И, наверное, в самом финале
Билетёр, зажигающий свет,
Будет рад, что в просмотровом зале
Никаких уже зрителей нет.

Гаснут лампы постепенно.
Стихла музыка. Пора.
На округлую арену
Хлынули прожектора.

Замаячили медведи
В голубом луче густом,
И в вечернем платье леди
Дирижирует хлыстом.

А медведи косолапы
И на роликах смешны,
А у клоуна-растяпы
С треском падают штаны!

Звонко хлопают копыта
В наступившей тишине,
По арене три джигита
На одном летят коне!

…Луна сегодня нанята
Сопутствовать стиху.
Вон жизнь моя натянута
Как проволока вверху!

Деревья, трубы, кровельки,
Ворона на кресте.
А я иду по проволоке
На страшной высоте!

…Артиллерия ахает,
Дым столбами встаёт,
Верховые в папахах
Разогнали народ.

Машут саблями бешено
И кричат на скаку,
Моя люлька подвешена
На крюках к потолку.

Может, вместо этого
Плыл над головой
Небосвод брезентовый —
Купол цирковой!

Вместо бедной квартирки,
Вместо стирки белья —
Там, под куполом цирка,
Колыбелька моя!

Жонглёр кидает обручи
И ловит в тот же миг,
Жонглёр на этом поприще
Великого достиг!

Смотрите, настоящие
Творит он чудеса —
Бросает вверх горящие
Четыре колеса!

Моё же местожительство
Я сам не знаю где,
Летят, горя, правительства
В бесовской чехарде!

Что сделаешь, — с эпохою
Столкнулся таковой,
И я над суматохою
Качаюсь цирковой.

Луна ныряет в облаке,
Как ягодка во мху,
А я на тонкой проволоке
Качаюсь наверху.

Вон акробат с трапеции
Летит вниз головой,
Подхвачен по инерции
Трапецией другой.

Однако непременные
Условья таковы,
Чтобы внизу ареною
Прогуливались львы!

Ступаю нерешительно.
Вот-вот я упаду!
Как головокружительно
Жилось мне в том-году!

Казалось — вовсе лишнее
Мое житьё-бытьё:
Под проволокой хищное
Шатается зверьё!

(И, занятый уборкой,
Внизу бежит бочком
Лауреат с ведёрком,
С услужливым совком!

Там вурдалак во френче
Ведет локомотив,
Рычаг как можно крепче
Когтями ухватив!

А клоун — кто он?
Жилет как радуга.
Походит клоун
На Карла Радека!

Любому ясно, чай,
Что пуля клоуну,
Как ни паясничай,
Приуготована!)

Луна бросает промельки
Продрогшему стиху,
А я иду по проволоке
Под куполом вверху.

Вот бегут по арене
Боевые слоны —
Это столпотворенье,
Это грохот войны!

За слона ухватиться
И бежать наравне,
Как бегут пехотинцы,
Прижимаясь к броне.

Непременно сирена
Загудит с вышины,
И, гремя, на арену
Пушку вкатят слоны.

А жерло в три обхвата!
Выше зданий-громад!
И туда-то, меня-то
Запихнут, как снаряд!

Пробезумствует выстрел —
И куда-то, Бог весть,
Пролечу я со свистом
Через цирк — через весь,

Пролечу исступлённо,
Как летит метеор,
До мостов над Гудзоном,
До Великих озёр,

До холмов Сан-Франциско,
До вермонтских холмов…
Остаётся приписка —
Только несколько слов:

Ночь вагонами брякала,
Ночь звенела дождём,
Надымила, наплакала,
Наврала обо всём.

Я скажу языком неположенным,
Да и слов не хочу я возвышенных.
Называть тебя мало художником —
Поджигатель ты и злоумышленник!

Потому что не кистью, не краскою —
Головешками воспламенёнными
Петуха подпускаешь ты красного,
А зовешь его «Вазой с пионами».

А на этот пейзаж посмотрите-ка —
Что за пламя в осенних кустарниках!
Приглашать сюда надо не критика —
Вызывать сюда надо пожарников!

Медь какого-то чайника старого,
А такое сверкание чёртово!
Это ты поразбрасывал зарева
На своё полотно натюрмортово!

На холсте, как в драконовом логове,
Полыхает пунцово, гранатово, —
Это ты со своими поджогами
Начудил у сарая дощатого.

И не ты ли — все тюбики по боку —
И собравши всю силу огромную,
По закатному беглому облаку
Саданул зажигательной бомбою?

Вон и поле с коровою рыжею,
Как с костром, на дороге разложенным…
Оттого-то и смысла не вижу я
Называть тебя просто художником.

А захочется стать мне законником
И названьем блеснуть обстоятельным —
Назову тебя огнепоклонником,
Поджигателем, бомбометателем!

В октябре закаты
Плавают по саду.
Я опять за карты
С осенью засяду.

Начинаю сдачу
Жестом обозлённым.
Карты так и скачут
На сукне зелёном.

У нее всё черва,
У нее всё бубна,
И она, наверно,
Выиграет крупно!

Ну, а мне ложится
Карта, что подобна
Полуночной птице
На плите надгробной.

У меня всё трефа,
У меня всё пика,
Не везет свирепо,
Продуваюсь дико!

Оказались масти
У неё повыше.
Попрошу я счастья
У летучей мыши!

Попрошу удачи
Я у чёрной кошки,
Всё я порастрачу
До последней крошки!

Карты у неё-то
Кружатся по саду,
С этим банкомётом
Никакого сладу!

А мои над чёрной
Угольною ямой!
А мои со вздорной
Пиковою дамой!

Осень вся смеётся
В груде ассигнаций,
Как со дна колодца
С нею мне тягаться?

И себя я снова
Чувствую бессильным.
Я с тузом трефовым,
Как с крестом могильным!

У неё-то клёны
С бубною да с червой,
У меня — ворона
На сосне вечерней.

И король мой с чернью,
А у ней — с багрянцем.
Надо бы, наверно,
Мне играть с оглядцей.

Если с мастью чёрной,
То всегда в убытке.
Может, передёрну?
Я на это прыткий.

Иль помечу ногтем,
Благо глаз намётан,
Мне-то — бочка с дёгтем,
Ей-то — бочка с мёдом.

У меня-то сажа,
У неё — румяна!
Разве же я слажу
С нею без обмана?

Вся она как праздник!
Вина по витринам!
И портвейном дразнит,
И бенедиктином!

И она так грозно
Движется к победе
В колыханье бронзы,
Золота и меди!

А со мною гарь-то!
Тачка с антрацитом!
Раз такая карта —
Значит, быть мне битым!

А на ней обновы
С охрой и кармином!
Даже туз бубновый
У неё с рубином!

У неё валеты
В пламенных кафтанах,
Дамы разодеты
В бархатах багряных.

На душе так гадко!
Так себя мне жалко!
У меня девятка
Вроде катафалка:

Шествующих восемь.
Гроб посередине.
На погосте осень
В рыжем кринолине.

Я себе, однако,
Сколько насдавал-то
Чугуна и шлака,
Мрака и асфальта!

Я смотрю на трефу,
Я смотрю на пику,
Растерялся, сдрейфил,
Сбился с панталыку!

Выиграет, стерва,
Выиграет крупно —
У неё всё черва!
У неё всё бубна!

Не от того вы лечили меня, доктора.
Острые звёзды глядят на меня со двора.
Может быть, мне на звезду убираться пора?
Не от того вы лечили меня, доктора!

Стих обдавал меня гудом и жаром костра.
Спрячьте таблетки, термометры et cetera!
Разве таблеткой унять лихорадку пера?
Не от того вы лечили меня, доктора!

Сердце моё ударяло по краю ребра,
Сердце звенело моё, как звенит баккара!
Треснет, как колокол, сердце от звона нутра.
Не от того вы лечили меня, доктора!

И от вливания крови не жду я добра —
Кровь своих зорь перелили в меня вечера.
Может быть, просто кончается крови игра?
Не от того вы лечили меня, доктора!

Ложечкой в рот вы ещё мне влезали вчера.
Рот — это радостный дар, а не просто дыра!
Рот разрывает осколками слова-ядра.
Не от того вы лечили меня, доктора!

Звёзды качнутся — большие, как прожектора.
Я эти звёзды созвездием звал Топора…
Это за мною придут мои звёзды — пора!
Не от того вы лечили меня, доктора!

В окна ошарашивает ветер сквозной,
А кондуктор спрашивает билет проездной.

Всё вытаскиваю из карманов подряд.
Колеса лязгают, колеса гремят.

Осень донашивает рвань с желтизной,
А кондуктор спрашивает билет проездной.

А я-то заспанный, с виду босяк,
Никакого паспорта, никаких бумаг.

А закат окрашивает небо за сосной,
А кондуктор спрашивает билет проездной.

Ищу за рубахою, лезу в сапог,
Охаю, ахаю, от пота взмок!

Ноги подкашивает страх затяжной.
А кондуктор спрашивает билет проездной.

И так мне боязно, от страху обмяк,
Ссадят с поезда прямо в овраг!

А лес завораживает своей тишиной,
А кондуктор спрашивает билет проездной.

До самых седин всё тот же бред:
— А ну, гражданин, предъявите билет!

Каждым утром, только встаю,
Входит кондуктор в спальню мою,

И, охорашивая усы с сединой,
Кондуктор спрашивает билет проездной.

Как мёртвою хваткой, я сдавлен тоской,
Сбегу без оглядки на берег морской,

В блещущий, пляжевый, солнечный зной,
Только не спрашивай билет проездной!

…Куда ни поеду — как приставной —
Кондуктор по следу ходит за мной.

Когда-нибудь эту я кончу игру,
Как жил без билета, так и умру,

И тело бросят за вечной стеной,
И ангелы спросят билет проездной.

Очередной обидою
Непоправимо раненный,
Мучительно завидую
Монете отчеканенной.

Я отчеканен начерно!
Есть от чего расстроиться!
На мне не обозначено,
Какого я достоинства.

И я в большом унынии
Прикидываю тщательно:
Кружок я алюминия,
Медяшка? Или платина?

Эпоха — это складчина.
В ней каждый как монетина.
За что же мной заплачено?
Добро ли приобретено?

В грядущем из песчаника
Извергнутый раскопкою,
Я стану для жестяника
Какой-нибудь заклёпкою?

Или музейной ценностью
Я окажусь за давностью?
Так лучше кончить тленностью,
Забвенностью, бесславностью!

В затонах одиночества
Такие есть плавучести!..
Наверное, захочется
Совсем другой мне участи.

Выпрашивал я, кажется,
Себе судьбу отдельную —
Звенел с тревожной тяжестью
Струной виолончельною.

Мечта сулила лучшее.
Плохая, знать, провидица!
Блистательного случая
Как будто не предвидится.

При всем моем неверии
Я знаю, что я собранный
Не где-то на конвейере,
А выделки особенной!

Туман клубится
Над этажами.
Идут убийцы,
Блестя ножами.

Всё, может, даже —
Обман по сути.
Дома — миражи.
Миражи — люди.

И мы могильной
Летим пустыней
В автомобильной
Своей кабине.

Упорно старым
Гремим железом.
А тротуары —
Головорезам.

Бандит, старуху
Ножом истыкав,
Ушёл. Всё глухо.
Не слышно криков.

Звезды сиянье
На мёртвых рельсах.
Что марсиане
С твоим Уэльсом?!.

Россия под зубовный скрежет
Еще проходит обработку —
Опять кому-то глотку режут,
Кому-то затыкают глотку.

История не бьет баклуши,
В ней продолжают громоздиться
Перелицованные души.
И передушенные лица.

С перевала вновь на перевал
Без конца тащусь в каком-то трансе.
Я бы ноги ей переломал,
Этой самой Музе Дальних Странствий!

Мне б такую музу, чтоб была
Мудрой и спокойной домоседкой,
Чтоб сидела тихо у стола,
А в окно к ней клён стучался веткой.

Чтоб с порогом дома крепла связь,
Чтобы стен родных поила сила…
Мне б ту музу встретить, что, смеясь,
В гости к Карлу Ларсону ходила.

Рисовал он двор свой и забор,
Рисовал жену, детей, собаку,
Рисовал светло, наперекор
Всякому возвышенному мраку.

У меня есть тоже дом и сад
С вишнею, шиповником, сиренью.
Пусть они сейчас прошелестят,
Словно ветер, по стихотворенью.

Клён стоит почти что у дверей.
Я о нём хотел бы в строчке этой
Так сказать, чтоб шум его ветвей
Был услышан целою планетой.

Вон жена сидит наискосок,
Чистит подстаканники из меди.
Вон девятилетний мой сынок
Проезжает на велосипеде.

Я бы, написав десяток строк,
Времени остановил теченье,
Если б я по-ларсоновски мог
Сделать солнечное освещенье.

По узкому спуску, скрипя, дребезжа,
Сосед выезжает из гаража.

И вот он сейчас пропадёт за углом,
Как будто он канет в небесный пролом,

Как будто он рухнет куда-то в закат,
И листья сухие за ним полетят.

Казалось бы — рядом годами живём,
А разве я что-нибудь знаю о нём?

О чём он мечтает, вздыхает о чём
За тёмной стеною, увитой плющом?

Зачем он умчался за тот поворот,
Куда он столбы световые несёт?

Куда он поплыл между звёзд и ветвей
В кабине своей, в одиночке своей?

И я для него, верно, тоже не в счёт,
Хотя он при встрече рукой мне махнёт,

А если столкнут обстоятельства нас,
Он скажет незначащих несколько фраз.

И хоть мы живём во вселенной одной,
Но каждый рождён под своею звездой,

И между тобою и мною, сосед,
Мильон световых простирается лет,

Такая же даль между мной и тобой,
Как между моей и твоею звездой!..

Осталось ждать совсем немножко.
Загрохотавший самолёт
Сейчас на взлётную дорожку
Тяжеловато поползёт.

Мелькнет внизу реки аорта,
И ты по небу поплывёшь,
А голубь над аэропортом
Так архаически хорош!

А облака то мчатся ниже,
То вырастают по бокам,
И Бог, наверное, на лыжах
Идет по этим облакам.

Мы в самолете из бумажных кружек
Пьём кофе, заедая чем-то сдобным.
Мы в облаках ныряем неуклюжих
По пропастям и выступам сугробным.

Я слышу, как мои соседи слева
Судачат о законах пенсионных.
Ни на копейку не волнует небо
Людей, непоправимо приземлённых.

А я когда-то рвался в эмпиреи,
В загадочность заоблачного мира.
А может быть, они меня мудрее —
Вот эти два солидных пассажира.

Мне, может быть, пора уже смиренно
Приняться за моё земное дело
И позабыть о том, как вдохновенно
За самолётом облако летело.

А раз уж самолёт пришёлся к слову,
То если к самолету присмотреться,
Легко поверить Ильфу и Петрову,
Что это только транспортное средство.

Пора покончить с болтовней мистичной
И позабыть про вечные загадки,
А если думать, то о методичной,
Спокойной, своевременной посадке.

А рядом в блеске золотистых лезвий
Горит закат огромною иконой,
А я сижу такой смиренно-трезвый,
Такой погасший, скучный, умудренный.

Не говори про ангельский хорал
И про рыданье траурное клавиш.
Могила — нескончаемый провал.
Ты не поправишь, что не так сказал,
И что не так подумал — не поправишь, –
Тут больше ни убавишь, ни прибавишь!
Неважно у могильного колодца —
Покойник преуспел иль сплоховал.
Он без твоих упрёков обойдётся
И обойдётся без твоих похвал.

Я тоже устал от нелепицы всякой,
Живу, как амфибия, — жизнью двоякой.

Живу в настоящем, дремотно-заросшем
Как будто гигантской омелою — прошлым.

Меня ты увидел к окошку прильнувшим,
Ты видел, как я проплываю минувшим.

А если тебе улыбаться я стану,
То это я в фильме плыву по экрану.

А если в словах моих грусть иль весёлость,
То это на плёнку записанный голос.

Тут даже и тень моя тоже фальшива —
Неверная, лунная тень негатива.

А в нескольких метрах лимонно горящий
Качается в ветре фонарь настоящий.

И я на углу, на ночной остановке
Стою настоящий, нескладный, неловкий.

И я подымусь по ступеньке в автобус
И сяду, живущим сейчас уподобясь.

И в раму оконную вполоборота
Я вставлю себя, как вставляется фото.

Маршрут у автобуса этого странный, —
Повсюду наставила память капканы.

Меня ты увидел к окошку прильнувшим,
Ты видел, как я проплываю в минувшем.

Люди и зданья бросают меня
В тёмную воду вчерашнего дня.

На меня наплывает опять
Слов мерцающих столпотворенье.
Подмывает меня написать
Сумасшедшее стихотворенье.

Я качаюсь, как будто во сне.
А какое-то дикое слово
Поднялось, как дельфин на волне, —
И пропало, и выплыло снова.

Чемодан… чемодан… чемодан…
И меня пробирает до дрожи.
Для чего и зачем он мне дан —
Чемодан из сверкающей кожи?

Чтоб торжественно сесть в самолёт?
Чтоб явиться в гостиницу важно?
Свет гостиница люстрами льёт
Ослепительно, многоэтажно!

Или бред нескончаемый мой:
Будто я в обстоятельствах странных,
Будто я возвратился домой,
Чтоб забыть обо всех чемоданах.

Иль, быть может, всё это обман.
Просто не было слов настоящих,
И совсем это не чемодан,
А из досок сколоченный ящик.

Облака под луною бочком
Пробегают, как будто их гонят.
Верно, в ящике длинном таком
Ничего не хранят, а хоронят.

Вот и ужас стоит надо мной,
Над моей головой обреченной —
Арзамасский, толстовский, бессонный,
Красный, белый, квадратный, ночной.

Худощавым подростком
Я остался стоять у киоска,
И стою до сих пор очарованный
Со стаканом воды газированной.

Человек под каштаном
С друзьями простился вчера.
На рассвете туманном
Уводили его со двора.

Уходил он с кошёлкой,
Набитой нехитрым добром.
За ворота ушёл как,
Так и сгинул в тумане сыром.

В шелестеньи ветвей зашифровано,
Сколько за ночь друзей арестовано.

Та звезда, что оторванно на небе
Где-то горит там,
Может рухнуть на землю когда-нибудь
Метеоритом.

И звезда эта будет
Готовиться к праздничной встрече.
Мы не звёзды. Мы люди.
Себя обнадёживать нечем.

Я и тот человек,
Что ушёл на рассвете туманном,
Разлучились навек.
На земле не сойтись никогда нам.

Где-то в ямине трюма
Я на койке лежал подвесной
И я слушал, как с шумом
Ударяет волна за волной.

В шебуршении пенном,
В мелькании чёрных зеркал
Плыл и плыл я на судне военном,
И я тоже навеки пропал.

Но в бушующих блёстках
Всплывает из пены взволнованной
Паренёк у киоска
Со стаканом воды газированной.

И пока океаны
Миражи свои не растратили,
Человек всё стоит у каштана,
А вокруг человека приятели.

И над ним распростёрта
Та ветка — шумит, как шумела.
Воскрешение мёртвых —
Наше общее с деревом дело.