Вольфганг Борхерт - За дверью
СЦЕНА II
Комната. Вечер. Скрипит и захлопывается дверь. Бэкманн. Она.Она. Ну вот, а теперь я хочу поглядеть на свой улов при свете. Ой ты! (Смеется.) Господи, что это?
Бэкманн. Это? Очки. Да. Смейтесь. Это мои очки. К сожаленью.
Она. По-вашему, это очки? Вы что, разыгрываете меня?
Бэкманн. Это мои очки. Вы правы: конечно, они смешны. С этим серым металлом вокруг стекол. И потом, эти серые тесемки за ушами. И серая перемычка на носу. Лицо выходит совсем серое, обмундировочное. Лицо ржавого робота. Противогазное лицо. Но это ж противогазные очки.
Она. Противогазные?
Бэкманн. Противогазные. Их выдают солдатам-очкарикам. Чтоб они под противогазом тоже все видели.
Она. И что Вы с ними носитесь? У Вас что, нормальных нет?
Бэкманн. Нет. То есть были. Их разбили. Эти, конечно, нелепы, но я и таким рад. Знаю, они на редкость мерзкие. Иногда я даже выхожу из себя, если меня высмеивают. Но вообще-то мне все равно. Без них я не могу. Совершенно теряюсь. Правда, без них я совсем беспомощный.
Она. Да? Так Вы без очков беспомощны. (Радостно, мягко.) Дайте-ка мне эту вашу конструкцию. Вот так – что скажете? Нет, отдам, когда будете уходить. И мне спокойней, когда я знаю, что Вы беспомощны. Намного спокойней. А без очков Вы совсем другой. По-моему, Вы кислый такой оттого, что все видите через эти серые противогазные очки.
Бэкманн. А теперь у меня все расплывается. Отдайте. Так я ничего не вижу. Даже вы теперь как издалека. И нечетко.
Она. Вот хорошо. Этого мне и надо. Да и Вам так лучше. В этих очках вы похожи на призрак.
Бэкманн. Может, я и есть призрак, тот, вчерашний, которого сегодня никто и видеть не хочет. Призрак войны, на время переделанный для мира.
Она (тепло, сердечно). И какой призрак – серый, замшелый! У вас, кажется, изнутри эти, противогазные, надеты, рыбка Вы пучеглазая. Оставьте очки мне. Пусть один вечерок у вас перед глазами все порасплывается.Вам полезно. Хоть брюки-то Вам подошли? Ну, как на Вас. Вот еще куртка, возьмите.
Бэкманн. Ага! Сначала выудили меня из воды, а теперь снова хотите утопить. Да эта куртка – на Геркулеса. У какого великана вы ее стащили?
Она. Великан – это мой муж. Был мой муж.
Бэкманн. Муж?
Она. Да. А Вы думали, я мужской одеждой приторговываю?
Бэкманн. И где он? Ваш муж?
Она (тихо, зло). Умер с голоду, замерз, убит – я что, знаю? Под Сталинградом пропал. Уже три года.
Бэкманн (механически). Под Сталинградом? Конечно, под Сталинградом. Конечно. Там многих убили. Под Сталинградом. Но кое-кто вернулся. И вернувшиеся теперь носят вещи тех, кто никогда не придет. Тот, кто был Вашим мужем, этим великаном, кто носил это, – он убит. А я – я вернулся и надел его вещи. Здорово, да? Нет разве? А куртка его мне так велика, что я в ней просто утонул. (Нервно.) Надо ее снять. Нет надо. Отдайте мои мокрые вещи. Я в этой куртке погибну. Она меня задушит, эта куртка. В этой куртке я просто насмешка. Жуткая, вульгарная насмешка войны. Я не хочу эту куртку.
Она (тепло, отчаянно). Тише, рыбка. Прекратите, прошу. Ты мне так нравишься, рыбка. Даже с этой твоей стрижкой. Ее ты тоже из России привез, да? Очки, больную ногу и еще этот коротюсенький ежик. Видишь, я догадалась. Ты не думай, рыбка, что я смеюсь над тобой. Нет, рыбка, нет. Ты так чудесно печален, бедный серый призрак, в широкой куртке, с ежиком этим, с больной ногой. Ты не думай, рыбка моя, не думай. Мне тут смеяться не над чем. Нет, рыбка, ты такой печальный, ты замечательно печальный. Я просто рыдать готова, когда ты смотришь на меня своими тоскливыми глазами. Молчишь. Скажи что-нибудь, рыбка, пожалуйста. Хоть что-нибудь. Чепуху какую-нибудь, только скажи. Ну же, рыбка, так тихо вокруг, страшно. Скажи хоть слово, чтоб не так одиноко было. Прошу тебя, человекорыбка, раскрой рот. И что ты стоишь там весь вечер? Подойди. Сядь. Вот сюда, рядом со мной. Не так далеко, рыбка. Ты спокойно можешь сесть поближе, ты же меня совсем плохо видишь. Ну иди, хочешь, закрой глаза. Садись и что-нибудь скажи, просто скажи. Разве не чувствуешь, как беспросветно тихо вокруг?
Бэкманн (смущен). Мне нравится видеть тебя. Тебя – да. Но я все время боюсь опять упасть. Упасть вниз, слышишь, вот что.
Она. Ах так. Вниз-вверх. Назад-вперед. Может, завтра оба мы будем в воде, белые и распухшие. Тихенькие и холодные. Но сегодня в нас есть еще тепло. Сегодня, слышишь? Рыбка, отвечай, рыбка. Сегодня вечером ты не уплывешь от меня, слышишь. Тихо. Я не поверю ни слову. И дверь – дверь я лучше запру на ключ.
Бэкманн. Хватит. Я никакая не рыба, и дверь тебе не надо запирать. Нет же, Бог свидетель, я не рыба.
Она (нежно). Рыба ты рыба! Серый, мокрый, восставший призрак.
Бэкманн (отсутствующе). Тяжело. Тону. Задыхаюсь. Это потому что плохо вижу. Все так нечетко. И оно меня душит.
Она (испуганно). Что ты? Что с тобой? Что?
Бэкманн(с нарастающим страхом). Я сейчас с ума сойду. Отдай мне очки. Скорее. Это все оттого, что туман перед глазами. Вот! У меня чувство, будто у тебя за спиной – человек. Уже давно. Высокий. Просто Геркулес. Великан, знаешь. Но это потому что я без очков – и он одноногий, этот великан. Он приближается, приближается, гигант на одной ноге и двух костылях. Слышишь: тук-тук. Тук-тук. Это костыли. Теперь он прямо за тобой. Ты не чувствуешь затылком его дыхание? Дай мне очки, я не хочу больше это видеть! Дай, он теперь совсем рядом с тобой.
Она (вскрикивает и отшатывается. Скрипит и захлопывается дверь. Затем слышен громкий стук костылей: «тук-тук»).
Бэкманн (шепотом). Великан!
Одноногий (монотонно). Что ты тут делаешь. Ты? В моих штанах? На моей постели? С моей женой?
Бэкманн (остолбенело). В твоих штанах? На твоей постели? С твоей женой?
Одноногий (все так же монотонно и апатично). Да, ты, что ты тут делаешь?
Бэкманн (чуть слышно, с запинкой). Вчера я так же спрашивал того, кто был с моей женой. В моей рубашке. В моей постели. «Ты, что ты тут делаешь?» – спросил я. А он пожал плечами и сказал: «Правда, что я тут делаю?». Так он ответил. Тогда я закрыл дверь спальни. Нет, сперва опять погасил свет. И потом оказался за дверью.
Одноногий. Подними голову. Еще. (Глухо.) Бэкманн!
Бэкманн. Да. Я. Бэкманн. Я думал, ты меня не узнаешь.
Одноногий (тихо, но с чудовищным упреком). Бэкманн… Бэкманн… Бэкманн!
Бэкманн (мучительно). Замолчи ты. Не называй меня так. Я больше не хочу так зваться. Замолчи!
Одноногий (бубнит). Бэкманн, Бэкманн.
Бэкманн (кричит). Это не я! Я не хочу им быть. Не хочу больше быть Бэкманном.
Он бросается вон. Скрипит и захлопывается дверь. Слышно, как свистит ветер и человек убегает по пустынной улице прочь.
Другой. Стой! Бэкманн!
Бэкманн. Кто тут?
Другой. Я. Другой.
Бэкманн. Опять ты?
Другой. Опять я, Бэкманн. Всегда я, Бэкманн.
Бэкманн. Чего тебе? Отстань.
Другой. Нет, Бэкманн. Это дорога к Эльбе. Пойдем, улица здесь, выше.
Бэкманн. Отстань. Я иду к Эльбе.
Другой. Нет, Бэкманн. Пошли. Ты идешь по улице дальше.
Бэкманн. По улице дальше! Жить дальше? Идти дальше? Есть, спать – все?
Другой. Идем, Бэкманн.
Бэкманн (больше апатии, чем гнева). Не называй меня так. Я не хочу больше быть Бэкманном. Теперь меня никак не зовут. Я должен жить дальше там, где есть этот человек – где есть одноногий, который стал таким из-за меня. У которого одна нога, потому что унтер-офицер Бэкманн сказал ему: «Обер-ефрейтор Бауэр, Вы удерживаете Ваши позиции до последнего, без обсуждений». Я должен жить дальше там, где есть этот одноногий, который все время повторяет «Бэкманн»? Бесконечно «Бэкманн»! Вечно «Бэкманн»! И произносит это как «гроб». Произносит как «убийство», как «шакал»! Он это произносит как «конец всему»! Глухо, злобно, отчаянно. А ты говоришь, я должен жить дальше? Вчера вечером я оказался за дверью. Сегодня – за дверью. Всегда – за дверью. И двери закрыты. А у меня обе ноги болят и устали. И в животе урчит. И холодно ночью, аж кровь стынет. И одноногий все время зовет меня. И я больше не могу уснуть. Куда мне еще идти? Оставь меня.
Другой. Идем, Бэкманн. Идем дальше по улице. Мы найдем одного человека. И ты отдашь ему.
