Александр Островский - Сердце не камень
Вера Филипповна. Сюда прикажете чай подать или туда пойдете? Сюда и мужчины придут; вон, кажется, Потап Потапыч подвигается.
Аполлинария Панфиловна. Лучше мы к самовару присоединимся; я не люблю с мужчинами-то не привыкли мы вперемешку-то. Простору нет, разговор не тот; я в разговоре свободна, стеснять себя не люблю. Мужчины врут сами по себе, а мы сами по себе, и им свободней, и нам вольней. Любезное дело! А вместе одна канитель, а не разговор. Я с прибавлением люблю чай-то пить; неравно при мужчинах-то невзначай лишнее перельешь, так и совестно.
Вера Филипповна. Как вам угодно. Пожалуйте!
Уходят Аполлинария Панфиловна, Ольга, Вера Филипповна.
Входят Каркунов (в руках бумага и карандаш), Xалымов, Константин Каркунов.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Каркунов, Халымов и Константин Каркунов.
Константин. Помилуйте, дяденька!… К чему, к чему?… Ни к чему это не ведет.
Каркунов. Помолчи ты, помолчи! (Халымову.) Ах, кум ты мой милый, вот уж спасибо, вот уж спасибо!
Халымов. Да за что?
Каркунов. Как за что? Я тебе шепнул: «Приезжай, мол», – а ты и приехал.
Халымов. Да чудак: зовешь в гости, как не поехать! От хлеба-соли кто же отказывается!
Каркунов. Да я еще тебя хлебом-то не кормил. Я, как ты приехал, так за дело тебя; говорю: «Помоги!…»
Халымов. Да какое дело-то! Гроша оно медного не стоит; эка невидаль, завещание написать! Было б что отказывать; а коли есть, так нехитро: тут все твоя воля, что хочешь, то и пиши!
Каркунов. Нет, ты не говори! Вот у нас тут по соседству адвокатишка проживает, такой паршивенький; а и тот триста рублей просит.
Халымов. Еще мало запросил. Вольно ж тебе за адвокатами посылать.
Константин. Да помилуйте! Коли есть единственный… так к чему? Одни кляузы!
Каркунов. Погоди! Ты помолчи, помолчи.
Халымов. Взял лист, и пиши!
Каркунов. «Пиши», ишь ты! что я напишу, что я знаю! Как напьемся хорошенько, так «мыслете» писать наше дело; а перо-то возьмешь, так ведь надо, чтоб оно слушалось. А коли не слушается, так что ж ты тут! Ничего не поделаешь.
Халымов. А ты его возьми покрепче в руки-то, да и пиши спервоначалу с божьего благословения: во имя, а прочее…
Каркунов. Так, так, с божьего благословения; нельзя без этого, это уж первое дело. (Константину.) Ты незваный пришел, так вот тебе бумага и карандаш. Пиши! (Отдает бумагу и карандаш.) Пиши, что сказано.
Константин. Да позвольте! Коли я единственный…
Каркунов. Молчи, молчи!
Константин садится к столу.
Что ему писать-то?
Халымов. Потом пиши: «Во-первых…»
Каркунов. Константин, пиши: «Во-первых…»
Халымов. «Поручаю душу мою богу…»
Каркунов (вздыхая). Ох, ох! Да, да.
Константин пишет.
Халымов. «А грешное тело мое предать земле по христианскому обряду».
Каркунов. По христианскому, по христианскому, да, да, по христианскому, чтоб уж как следует.
Халымов. Теперь насчет певчих… Каких тебе будет приятнее: чудовских иль нешумовских?
Каркунов. Чудовских приятнее, друг ты мой любезный, приятнее.
Халымов. Ну, и пиши «чудовских».
Каркунов. Константин, запиши: «чудовских!»
Халымов. Теперь покров на гроб… хочешь парчовый, хочешь глазетовый. Нынче этот товар до тонкости доведен, в Париже на выставке был.
Каркунов. Над этим задумаешься, кум, задумаешься.
Xалымов. Да как не задумаешься; дело большого рассудка требует. А ты вели принести образчиков, да который тебе к лицу, тот и обозначь; узорчик повеселей выбери. Да вот еще забыли, прежде всего надо: «Находясь в здравом уме». что забыли-то! Да и вправду, в здравом мы уме аль нет?
Каркунов. В здравом, в здравом, куда хочешь. Константин, проставь впереди: «В здравом уме».
Константин. Ну, уж сомневаюсь!
Каркунов. Пиши, пиши, не твое дело!
Xалымов. «И твердой памяти».
Каркунов. Ну, насчет памяти… против прежнего не то.
Xалымов. Да ведь помнишь всех, кто тебе должен ?
Каркунов. Всех, всех, всех.
Xалымов. Значит, твердая. Может быть, забываешь, кому сам должен? Так не беда, напомнят. Ну, главное дело кончено, теперь уж пустяки. Вот пиши: «Любезной супруге моей, Вере Филипповне, за ее любовь ко мне и всегдашние попечения…»
Каркунов. Да, да, всегдашние попечения.
Xалымов. Ну, там что знаешь.
Каркунов. Пиши, Константин: «Все движимое и недвижимое имение и миллион денег».
Константин. Да позвольте, дяденька…
Каркунов. Молчи, молчи! Стоит, стоит, больше стоит.
Xалымов. Уж это твое дело.
Каркунов. Больше стоит, больше стоит. Только вот что, кум, ох…
Xалымов. что случилось ?
Каркунов. Оставлю я ей миллион, а она с моими деньгами-то замуж либо любовника.
Халымов. Да тебе-то что за дело! Уж там как знает, как ей лучше.
Каркунов. Нет, так нельзя, так нельзя: мои деньги-то. Она выйдет замуж, да еще подсмеется с мужем-то над стариком.
Халымов. Да и подсмеются, ничего не поделаешь.
Каркунов. Нет, вот как: любезной супруге моей, Вере Филипповне, коли не выйдет она замуж и не заведет любовника, миллион.
Халымов. Нельзя так написать-то, кум.
Каркунов. Отчего, кум?
Халымов. Скажут, что не в здравом рассудке.
Каркунов. Так мы этого писать не будем, не осрамим себя, кум, не осрамим. А вот что: я велю ей образ со стены снять да побожиться. Так, кум?
Халымов. Так, так. Да ведь и она не глупа, она образ-то, на котором божилась, повернет к стене либо вовсе из комнаты вынесет, чтобы свидетелей не было; да и сделает, что хочет.
Каркунов. Опять беда! Вот горе-то мое, горе!
Халымов. Ну, как не горе! Всю жизнь мучил жену, хочешь и после смерти потиранить, да никак не придумаешь. Да она честно жила с тобой?
Каркунов. Честно, честно. что тут говорить – святая!
Халымов. Всякий твой каприз, всякую блажь исполняла?
Каркунов. Исполняла, исполняла.
Халымов. Стоит это чего-нибудь?
Каркунов. Стоит, стоит, как не стоить!
Халымов. Ну, чего это стоит, то ты и дай ей; да уж и не печалься больше, пусть живет, как сама знает.
Каркунов. Нет, мало, мало. (Константину.) Да что тут! Пиши, без всяких условиев, миллион.
Константин. Уж это, дяденька, даже довольно глупо, позвольте вам сказать.
Каркунов. Ты молчи! Ты должен к дяде со всяким уважением.
Константин. Я со всяким уважением; а ежели что не умно, так поневоле скажешь «глупо».
Халымов. Пойдем дальше помаленьку! Теперь племяннику… «Племяннику моему, Константину Лукичу Каркунову, за его почтительность и хорошее поведение…»
Каркунов. Пиши, Константин: «Племяннику моему…»
Константин. Написал.
Каркунов. Вся моя торговля, фабричное заведение, опричь стен, товары, векселя и миллион денег.
Константин. Я так понимаю, что это только одна шутка с вашей стороны.
Каркунов. Только чтоб он вечно поминал меня, а свое пьянство и безобразие оставил.
Константин. Безобразием-то, дяденька, мы вместе занимались; ежели я и пьянствовал, так для вашего удовольствия.
Каркунов. И чтоб всю жизнь он чувствовал.
Xалымов. Опять ты с чувствами! А если он чувствовать не будет?
Каркунов. Тогда деньги отобрать.
Халымов. Нет, ты эти аллегории брось! Никто такого твоего завещания не утвердит.
Константин. Оставьте! Пущай не утвердят; тем лучше, все мне и достанется.
Каркунов. Ишь ты какой ловкий! Пиши: миллион! Миллион тебе – вот и все.
Константин. Одна только прокламация, больше ничего.
Халымов. Ну, еще что? Кому еще соблаговолишь?
Каркунов. Приказчику моему, Ерасту… Пиши: ему десять тысяч! Давай бумагу, ступай! Об остальном без тебя порешим.
Константин. Ну, дяденька, не ожидал. Кажется, знаете, какой я человек! Можно довериться без сумления. Стоит вам приказать словесно: выдай тому столько-то, тому столько-то – в точности исполню. Наследник у вас один я, а вы какую-то моду выдумали – завещание писать. Смешно даже.
Каркунов. Ну, хорошо, хорошо, ступай! Обижен не будешь.
