Евгений Гришковец - Сатисфакция (сборник)
Но мне в школе на уроке анатомии показали эти схемы, и я сразу испугался. Почему? А потому, что с тех пор мой организм разделился для меня на два организма. На тот организм, который я знаю, и на тот, который мне неведом.
А что значит «организм, который я знаю»? А это тот организм, который мне понятен. Я же знаю, сколько мы с моим организмом можем поднять килограммов, сколько можем пробежать, проплыть. Я знаю, в какой позе мы с моим туловищем любим спать, какая нам, на мой взгляд, подходит одежда. Я знаю, какую мы предпочитаем еду и от какой еды нам с моим телом становится плохо, а от какой еды мы с моим организмом перестаём помещаться в наши брюки. Это я знаю. Это мне понятно.
И где заканчивается понятный мне организм и начинается этот, с анатомических схем?
А ведь то, что изображено на этих схемах, у меня внутри. А то, что у меня внутри… Я всему этому не доверяю. Я всего этого боюсь. Потому что то, что у меня внутри, только и делает что грозит мне смертью!
И ещё, я ведь то, что у меня там, внутри, никак не контролирую… А это мне обидно!
К примеру… Вот я несколько часов назад принимал пищу. Попросту и точнее сказать, я ел. Ел еду, с удовольствием. И теперь у меня внутри, в животе, происходит некий процесс. И я догадываюсь, что этот процесс не закончился. Но я не могу его силой мысли, воли и желания ни ускорить, ни замедлить. Оттуда, изнутри меня, поступают мне сигналы о состоянии процесса. Поступает сигнал – и я иду исполнять.
Без вопросов!
А кому задавать эти вопросы?
Или у меня глаза моргают. Они сами моргают. Я не даю им команду моргать. Я об этом вообще не думаю. Даже если я захочу не моргать и постараюсь не моргать… Они же моргнут. Сами! Хотя я хочу не моргать.
Или лечили мне зуб и недолечили. Сказали: «Завтра придёшь, долечим». А в зубе осталась дырка с острым краем. И язык в эту дырку лезет и край этот острый ощупывает. Вот он лезет и лезет туда. Весь вечер. И не даёт мне покоя. И я приказываю языку: «Не лезь!» – и понимаю, что язык – это же часть меня. Это я. А он лезет.
Или щёлкаешь орешки, или ешь чипсы и думаешь: «Хватит уже. Надо остановиться. Должно же быть какое-то чувство меры». Но сам остановиться не можешь. И, чтобы прервать этот процесс, откладываешь пакет с чипсами в сторону. Но потом забылся, разговорился с друзьями, и рука сама раз – и в пакет, а потом раз – и в рот.
Сама!
Или ещё более тонкий пример…
Вот я не часто хожу в оперу.
Я, скажем, редко хожу в оперу. Потому что я нормальный человек. Я не знаток оперы. А в оперу приходишь, а там сплошь знатоки. Я себя среди них неловко чувствую. Но всё же бывает, что по случаю в опере оказываюсь.
И вот прибегаю я в оперу. Я – нормальный человек. Прибежал после каких-то дел, едва успел, усталый, голодный. Прибежал, а там ходят знатоки. Они такие хо-о-о-дят, ведут специальные разговоры: «Скажите, а кто сегодня исполняет такую-то партию?» – «Такая-то!» – «Да вы что, она уже вернулась из Милана?!» – «Уже вернулась, к вашему сведению». – «Как хорошо, что она вернулась!»
Я думаю: «Как хорошо, что она вернулась!», – и хотя я не знаю, о ком идёт речь, но если знатоки довольны, значит, и мне повезло. Но я-то думаю ещё и о том, что я голоден. А впереди четыре часа искусства. Четыре часа искусства на голодный желудок – это для нормального человека серьёзное испытание. И я бегу в буфет. А там тоже знатоки. Все пьют минеральную воду. Никто не ест. И я думаю: «Действительно! Не есть же я пришёл в оперу». Покупаю минеральной воды, выпиваю её на голодный желудок. А в этот момент звучит третий звонок, я иду в зал… И вот уже гаснет люстра. А я даже не успел прочитать программку и не знаю, о чём будет опера, но зато точно знаю, что из самой оперы ничего, что там к чему, и не пойму. Но начинается увертюра…
И эта увертюра такая прекрасная. И оркестр звучит прекрасно. И акустика в опере прекрасная. А скрипки звучат так нежно! И мне вдруг всё начинает нравиться. И я собой горжусь, что сейчас четыре часа искусства, на голодный желудок. Но я выдержу! И скрипки звучат уже почти невесомо. А я думаю о том, что не поздно стать знатоком и надо чаще ходить в оперу…
Но в тот момент, когда скрипки звучат совсем уже нежно и совершенно невесомо, почти беззвучно… у меня в голодном желудке минеральная вода перетекла с одного места в другое… Да ещё с таким звуком: «Бу-бу. Бу-бу». А в опере ещё такая акустика!.. В общем, получилось громче скрипок.
А впереди сидит знаток!
И этот знаток оборачивается ко мне вполоборота… Нет, не подумайте, он не сказал мне: «Побойтесь Бога, молодой человек» или «Что вы себе позволяете в опере!» Нет! Он оглянулся, посмотрел на меня презрительно, закатил глаза вверх, тяжело вздохнул, покачал головой, и ещё раз тяжело вздохнул, и отвернулся.
И для меня опера тут же закончилась.
Потому что с этого момента мне так хотелось сказать этому знатоку: «А вот нечего было на меня так смотреть! Это произошло не от моего дурного воспитания, я если б даже захотел такой звук сделать, у меня бы не получилось, я эти звуки не контролирую. Мы в другой ситуации ещё вас послушаем!» Но, разумеется, я ничего подобного не говорю. Сижу, краснею. А ведь это бессмысленно: в темноте же не видно, краснею я или нет. И мне стыдно. Хотя отчётливо понимаю, что звук этот сделал не я, а что-то там, внутри меня, что-то одно из того, что я видел на анатомических схемах ещё в школе. Оно там у меня внутри сжалось, но икнул-то я! И при этом для всех я это именно сделал.
А потому что со стороны все видят меня целиком. Видят, как я хожу, ем или сижу… Но главное, что все видят меня целиком. И к тому, что видят, много вопросов не возникает.
А у меня-то много вопросов! Я-то вижу себя иначе! Я же смотрю на себя из мозга. И могу себя видеть только по частям. Вот я могу видеть свои руки, плечи, живот, ноги. Могу видеть только то, что у меня впереди, а то, что у меня сзади, я вижу далеко не всё. (Отражение в зеркале – это не в счёт. Об этом я ещё скажу.) А то, что я вижу из мозга, вызывает у меня много вопросов. Например: а почему то, что я вижу, выглядит именно так? Могло бы быть получше! Или почему рост именно такой? И вообще всё могло быть другого пола. Вопросов масса.
Или вот, например, у меня на теле растут волосы. На груди, на руках, на ногах. Но я помню: в детстве я смотрел на руки, ноги – волос не было. Теперь выросли. Я не заказывал!!! А теперь вместе с этими волосами для всех это всё – я!
И смотрю я на свои теперешние руки, вот пальцы передо мной шевелятся, на правой руке (а я правша) пальцы более ловкие, чем на левой, но и на левой руке пальцы многое могут. А на ногах-то пальцы зачем? Что они могут? И даже если я захочу этими пальцами что-нибудь взять или нарисовать, они же ничего не сделают. Хотя эти же пальцы – это же часть меня. Для всех эти пальцы – это тоже я! А для меня эти пальцы – это мои пальцы. И на руках тоже мои пальцы, и руки мои, и ноги мои, и лицо моё, и глаза мои – всё, всё, всё, из чего я состою, – это всё моё. Даже сердце и то моё…
А где во всём этом моём я? Ну понимаете?! Вот этот вот Я?! Где?! Если всё моё, то где нахожусь Я?
Но если спокойно об этом подумать, проанализировать и уловить ощущения, то я чувствую и надеюсь, кто-нибудь со мной согласится… Я ощущаю, что я нахожусь где-то за глазами. Там… Внутри… За глазами. И сморю из-за глаз…
Но я-то уже знаю ещё из школьной программы анатомии, что там за глазами, внутри, находится мозг. То есть Я этот мозг и есть? Вот это вот странное, всё в складочку, серое, студенистое и мягкое… Это и есть Я? Как обидно и неприятно! Но вроде бы это и есть Я. Потому что мозг находится за глазами. И мы же к голове относимся бережнее, чем к другим частям тела! Значит, мозг – это Я…
Но, допустим, пришли мы с друзьями в кино. Немножко, конечно, опоздали. Забежали, когда фильм уже начался. Титры пропустили. А идёт какой-то новый американский фильм. И минуте на пятой после того, как мы пришли, появляется на экране героиня фильма. И я говорю друзьям: «О, ребята, эта актриса очень классная! Я её недавно в другом фильме видел. Но тот фильм широко на экранах не шёл. Но фильм просто супер! И актриса прекрасная, сейчас увидите. Вам надо обязательно тот фильм посмотреть! Как же он называется? И актриса просто одна из моих самых любимых. Как же её зовут? Чёрт! Вылетело из головы!..» И всё, и на этом фильм для меня заканчивается, и я полфильма думаю, как называется этот фильм, как зовут эту актрису. И фильм на экране проходит мимо. Но вспомнить не получается. А потом сидели, пили пиво. И пиво не радовало. Потому что я мучительно пытался вспомнить, как же зовут эту актрису, которая одна из моих любимых. И кто-то из друзей говорил: «Да перестань ты мучиться, нам вообще неинтересно!» А я отвечал: «Да нет, я пока не вспомню, не успокоюсь». А кто-то говорил: «Да забудь ты её!» А я, разведя широко руки в стороны, отвечал: «Да как же я могу её забыть, если я её вспомнить не могу!» Но так и не вспомнил. И вечер был испорчен… А потом в какое-то утро через неделю вдруг раз – и вспомнил. Проснулся и тут же вспомнил! И следующая мысль: «Тьфу, зачем?!» Но не звонить же друзьям! Не говорить же им: «Ребята, я вспомнил, как её зовут!»
