Виктор Розов - В добрый час! Гнездо глухаря
Наталья Гавриловна. Может быть, чаю выпьете?
Валентина Дмитриевна. Нет-нет, что вы! Я где-то что-то перехватила, не беспокойтесь.
Наталья Гавриловна. Вы где остановились?
Валентина Дмитриевна. Я?.. Я… у подруги, даже можно сказать, у родственницы. (Вытирая слезы.) Пожалуйста, извините меня…
Наталья Гавриловна вышла.
Я с просьбой, Степа. Степан Алексеевич, с огромной просьбой.
Судаков. Нет уж, давай – Степан, без всяких Алексеевичей.
Валентина Дмитриевна. Спасибо. Как-то неловко… такой человек… Я бы никогда, никогда не воспользовалась знакомством с тобой, поверь мне, я очень самолюбивая.
Судаков. Что у тебя?
Валентина Дмитриевна. Беда, настоящая беда… Видишь ли, у меня трое детей… и все отлично… Все мальчики. Один – механизатор. И очень ценят. Премии, награды. Там у меня уж внук и внучка. Другой пошел по партийной линии, хотя кончил индустриальный. А младший – просто не поймешь в кого. И тоже все хорошо было, ровно… ленинский стипендиат. Он не с нами, он в Томске в институте. Но это же недалеко, рядом. И зачем-то понадобилось ему в Польшу ехать на пятом-то курсе. В каникулы, конечно, в зимние, в эти… Я точно чувствовала. Но деньги на путевку собрали. Группой они… Ради Бога, прости, я все слова, что тебе сказать хотела, наизусть выучила, а сейчас путаюсь.
Судаков. Ничего, ничего…
Наталья Гавриловна (принесла чай, еду). Присаживайтесь.
Валентина Дмитриевна (почти механически пересела к столу и, рассказывая, тоже механически с жадностью ест, будто вот-вот отойдет поезд). Ну, думаю, пусть едет. Да и муж, отец Дмитрия, говорит: «Пускай посмотрит, дружеская страна, не страшно». А то взрывы, угоны, провокации. В Америку или там в Англию, не приведи Бог, я бы ни за что не пустила. Ну поехал он. Писем, конечно, никаких, да я и знала: две недели всего, даже двенадцать дней. Возвращается цел-невредим, но, знаете, другой, совсем другой. Всегда веселый, даже, я бы сказала, задорный, все шутки, розыгрыши, танцы, вроде тебя, Степа, помнишь? (Всем.) Ой, какой он заводила был, мы его нарочно старостой выбирали, всех покрывал… Что такое? Молчит. Это он-то молчит! А потом специально приехал к нам с отцом, все рассказал… Группой они поехали. И я тебе по секрету скажу: руководитель их, тоже молодой человек, велел от группы не отрываться, возвращаться вовремя, ну на всякий случай все-таки. Это правильно. А он там… даже сказать страшно… но ты должен знать все, все. И я его не защищаю, нет, поступил он ужасно. Короче говоря, познакомился с какой-то польской девушкой. То, се, она как раз русский язык изучала. Ну, молодость, сам знаешь. Помнишь? Ты ведь тоже сумасшедший был. (Наталье Гавриловне.) Между прочим, ваш Степа – моя первая любовь, первый поцелуй. Нет-нет, так, легкий, не любовь, предвестие. (Степану Алексеевичу.) Ты помнишь, нет?
Судаков. Что-то такое… вроде…
Валентина Дмитриевна. Все равно… Дима увлекся и забыл, все забыл, даже инструкцию руководителя. Она его к ним в дом пригласила, а это километров пятьдесят от Кракова. Они Краков осматривали два дня. Вечер, поздно, уже ночь наступает, вся группа в сборе, а Димки нет. Ты представляешь? Руководитель с ума сходит, сам не знает, что делать, а Димочка мой является на следующее утро. А?.. Я тебе чем угодно клянусь, Степа, Дима парень отличный, выдержанный, сознательный, конечно, комсомолец, общественник, а по этой части… По-моему, ему жениться пора… А теперь вот уже о самом ужасе… Написали ему характеристику о его проступке, прислали в институт, и Диму не допускают к защите диплома. Я – туда, я – сюда. «Нет» не говорят, но и «да» не произносят. Сказали: пусть защищает на следующий год. Зачем? А если и на будущий год не разрешат? Ты знаешь, меня уже и не диплом страшит, а сам Дима. Другой, совсем другой. Молодые ведь, знаешь, странные. Мрачный, колкости говорит. Даже, знаешь, злые колкости. Они, знаешь, свои личные обиды моментально на всю жизнь переносят, и уже вся наша замечательная действительность им в каком-то искривленном зеркале представляется. Степан, скажи, он действительно совершил преступление? Я, конечно, не прошу тебя нарушать закон, я бы никогда не посмела, пусть несет наказание. Степа, он совершил что-то ужасное?
Егор. Проступок, конечно, есть.
Пров. Пусть ваш сын напишет в газету.
Валентина Дмитриевна. В какую газету? Зачем?.. Это нельзя. Нельзя.
Судаков. Я сделаю, Валя.
Валентина Дмитриевна. Что?
Судаков. Я все сделаю, Валя. Твой Дима будет защищать диплом.
Валентина Дмитриевна. Степа! (Вдруг упала перед Степаном Алексеевичем на колени.)
Судаков (вскочил). Встань, Валя, немедленно встань, с ума сошла!
Валентина Дмитриевна. Прости меня, прости…
Судаков. Ты поезжай домой завтра же. Все уладится. У тебя есть деньги на билет?
Валентина Дмитриевна. Конечно. Парфен очень хорошо зарабатывает.
Судаков. Оставь свой адрес, фамилию ректора и, если знаешь, фамилию руководителя группы, которая в Польшу ездила, и когда, какого числа.
Валентина Дмитриевна (достает из сумки бумаги). У меня здесь все приготовлено. (Тихо.) Там в характеристике написано… Я сама не видела, конечно, но мне под большим секретом передали… будто Дима хотел бежать в Болгарию. Когда я об этом Диме сказала, он долго и странно на меня смотрел, потом пошел на кухню, открыл холодильник, достал пол-литра водки… Судаков. Я все сделаю, Валя.
Валентина Дмитриевна. Я хотела отнять, но он прямо из горлышка… (Закрыла лицо руками.)
Наталья Гавриловна. Валентина Дмитриевна, может быть, останетесь у нас ночевать?
Валентина Дмитриевна. Что вы, что вы!.. Степа, я и так всегда тебя помнила. Но если ты добьешься, чтобы Диме дали защитить диплом, я готова пойти в церковь, поставить за тебя свечку, чтобы тебе и твоим близким всегда, вечно было хорошо. Самое главное, чтобы Дима знал: есть справедливость. До свидания.
Все прощаются.
Да, забыла. Я привезла тебе на память нашу фотографию. (Достает.) Вот… Это мы все на лесозаготовках. Смешные. В тридцатых годах снимались. Хорошее было время, верно? До свидания.
Судаков. До свидания, Валя.
Валентина Дмитриевна уходит. Все стоят, молча рассматривают фотографию.
Пров (в стороне, тихо).
Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек…
(Подошел ко всем и тоже рассматривает фотографию.) Папа, а где ты?
Судаков. Вот. (Показывает пальцем.)
Пров. Какая у тебя, папа, потрясающая улыбка была.
Наталья Гавриловна. Завтра же. Не забудь. Судаков. Какой-то перестраховщик, сукин сын, от усердия напортачил. Ну, мелкая душонка, ну, тварь! Позвоню Опалихину, он распутает. Кстати, Опалихин как раз у меня в загранпоездку просился.
Входит Искра.
Искра. Пойду немного погуляю.
Наталья Гавриловна. Вот и умница. А ужинать?
Искра. Я поела. Прошка, иди, там все горячее.
Пров ушел.
Егор (жене). Много не ходи, лучше посиди в скверике.
Искра ушла. Ушел, видимо на свою половину, и Егор.
Судаков и Наталья Гавриловна остались одни.
Судаков. Покалякала бы ты с ней. Нельзя же так.
Наталья Гавриловна. Неужели ты думаешь, не говорила?
Судаков. Ну?
Наталья Гавриловна. У нее какая-то травма. Она сама не ожидала. Твердит – теперь у нее никогда не будет детей.
Судаков. К врачу своди, к невропатологу. У нас там, говорят, лучшие силы. Может, к гипнотизеру.
Наталья Гавриловна. Ты заметил, она на своей половине почти не бывает, все здесь.
Судаков. Ну когда мне замечать, Наташа…
Наталья Гавриловна. Степа!
Судаков. Что?
Наталья Гавриловна. По-моему, Георгий хочет оставить Искру.
Судаков. Как – оставить? Что же он – из нашего дома уйдет?
Наталья Гавриловна. Вполне возможно.
Судаков. Глупости! Ну какие ты глупости говоришь, просто удивительно. Как это – уйдет? Во-первых, он бы мне первому об этом сказал.
Наталья Гавриловна. Не думаю.
Судаков. Уверен. А во-вторых, это чепуха, собачья чушь. Как это тебе в голову взбрело? Искра сказала?
Наталья Гавриловна. Нет. Ты же знаешь, Искра все в себе носит.
