Георгий Горин - Формула любви (Повести и пьесы для театра и кино)
— Ну? — Да!
— Хороший мальчик? — оживился Томас.
— Двенадцать килограмм.
— Бегает?
— Зачем? Ходит.
— Болтает?
— Молчит.
— Умный мальчик. Далеко пойдет.
— Знаешь что, — сказал Мюнхгаузен, — едем ко мне. Покажу дом… Для Марты это будет сюрприз…
Свет от канделябра расцветил тысячами огней хрустальные вазы, засветились ажурной голубизной фарфоровые сервизы и украшенные позолотой статуэтки.
Мюнхгаузен вел Томаса по залу, уставленному антикварной мебелью.
— Мебель павловская… из России, — хвастал захмелевший барон. — Это саксонский фарфор… Это китайский… А вон там — индийский… Только руками ничего не трогай. Это там… в том доме все было шаляй-валяй, а здесь порядок!
— Извините, конечно, господин, Миллер, — Томас печально посмотрел на Мюнхгаузена. — А не скучно?
— Что? — не понял барон.
— Не скучно вам здесь?
— Почему? — пожал плечами барон. — У меня музыка есть… — он подошел к огромной шарманке, взялся за ручку. — Музыкантов я прогнал. Ящик надежней! Все ноты правильно берет и в нужной тональности…
Он закрутил ручку, раздалось невнятное бренчание, которое доставило Мюнхгаузену видимое удовольствие.
— Марта, Марта! — громко позвал он. — Иди к нам!
В дверях появился испуганный мажордом в расшитой золотом ливрее.
Его взгляд насторожил Мюнхгаузена. Он бросил шарманку:
— Где Марта?
Мажордом не ответил, отвел испуганный взгляд. Побежали быстрые тени. Мюнхгаузен с горящим канделябром вошел в огромную темную комнату.
Повсюду были следы торопливых сборов. В распахнутом шкафу все платья висели на своих местах. Но на огромном зеркале губной помадой было начертано: «Прости, дорогой, но мне все осточертело. Больше так жить не могу. Прощай. Марта».
Мюнхгаузен приблизился к зеркалу. В его тусклых глазах вдруг появился какой-то странный лихорадочный блеск.
В комнату вошел Томас, изумленно уставился на фарфоровые вазы, стоявшие на подставках.
— И это саксонский? — спросил он, указывая на одну из ваз.
— Нет, — ответил барон. — Это дневнеиндийский.
— Да как же вы их различаете?
— По звону! — объяснил Мюнхгаузен и с силой запустил вазу в зеркало. Осколки разлетелись в разные стороны. — Слышишь? А это — саксонский! — Взял вторую вазу и с силой шарахнул ее об стену.
— Точно! Саксонский, — удовлетворенно кивнул Томас.
Мажордом выскочил в коридор и замер от ужаса. Вслед ему донесся новый удар и звон разбитой посуды.
— Китайский, — заключил мажордом.
Баронесса прошла через гостиную к огромной картине, изображающей героического Мюнхгаузена на вздыбленном коне, и поправила стоящие возле картины цветы.
С кресла поднялся ожидающий ее молодой офицер и ринулся к ней с букетом в руках.
— Как вы сюда попали, Вилли? — спросила баронесса с улыбкой.
— Через дверь, естественно, — поклонился офицер.
— Какая проза! — поморщилась баронесса. — Я же вам, кажется объясняла… Существуют определенные традиции.
— Момент! — Офицер тотчас бросился прочь из дома.
Баронесса прошла в свой будуар и выбросила через окно веревочную лестницу.
Сверху было видно, как по ней стал быстро взбираться мужчина.
Баронесса приняла несколько рискованную, но эффектную позу.
— Ты спешишь ко мне?
— Да! — раздался голос за окном, и на подоконник влез Мюнхгаузен.
Баронесса вскрикнула, инстинктивно запахнула пеньюар.
— Не волнуйся, свои! — Мюнхгаузен спрыгнул в комнату.
— Карл! — ужаснулась баронесса. — Какое безрассудство!.. Тебя могли увидеть… Кто-нибудь из прислуги.
— Ничего страшного! — подмигнул ей Мюнхгаузен. — Сочтут за обыкновенное привидение.
— Что тебе надо?
— Поговорить с тобой.
— Сегодня? Мюнхгаузен кивнул.
— Ты сошел с ума! — Баронесса нервно заметалась по комнате. — Я занята. Завтра годовщина твоей смерти. Ты хочешь испортить нам праздник? Это нечестно. Ты обещал… Сюда идут! Боже милостивый, умоляю тебя, поговорим в другой раз…
— Хорошо. Сегодня в полночь у памятника.
— У памятника кому?
— Мне! — Барон направился к окну. В окне появилась физиономия офицера.
— Я здесь, — радостно сообщил он.
— Очень приятно, — вежливо сказал Мюнхгаузен. — Прошу! Офицер спрыгнул с подоконника, барон занял его место и быстро начал спускаться по веревочной лестнице.
Несколько мгновений офицер оставался неподвижным, затем бросился к окну:
— Ой! Разве вы не умерли?
— Умер, — спокойно отозвался барон.
— Слава Богу, — офицер вытер вспотевший лоб. — Я чуть было не испугался!
Рамкопф с победоносным видом оглядел студенческую аудиторию:
— Таким образом, господа, мой научный трактат разрушает последние возражения моих оппонентов и свидетельствует о том, каким порой извилистым путем шагает истина во второй половине восемнадцатого столетия, иными словами, в наше время. — Он откашлялся и подошел к огромной схеме — плакату, на котором был изображен барон Мюнхгаузен, утопающий вместе с конем в болоте. — Перед нами уже ставшая классической схема вытягивания самого себя из болота за волосы, гениально проделанная в свое время незабвенным бароном! Нынешние схоласты и демагоги и сегодня еще кое-где твердят: не-воз-мож-но! — Рамкопф усмехнулся. — Как близкий человек покойного, я неоднократно видел этот взлет своими собственными глазами… Как ученый и теоретик утверждаю: главное — правильный вектор приложения рычага! Берется голова, — Рамкопф указал на схему, — берется рука…
Неожиданно из-за схемы появилась чья-то рука и взяла его за шиворот.
— После чего рука подтягивает туловище вверх, — объяснил Рамкопф.
Появившаяся рука подняла Рамкопфа и утащила за схему. Здесь он нос к носу встретился с Мюнхгаузеном.
— Ровно в полночь! — прошептал барон. — У моего памятника. Важный разговор. Быть обязательно. — И он разжал ладонь.
Рамкопф шлепнулся на пол на глазах изумленной аудитории. Студенты вскочили со своих мест.
— Вот и все, — сказал Рамкопф, вставая с пола. — Видите, как просто. Есть вопросы?
В ответ раздался гром аплодисментов.
Кабанчик бежал по лесу, сопровождаемый далеким улюлюканьем охотников и лаем собак. Неожиданно на него накинули сеть, и кабанчик беспомощно забарахтался в веревках, которые держали егеря.
На лесную поляну верхом на лошади выскочил бургомистр, недовольно посмотрел на кабанчика и егерей.
— Господин бургомистр, — быстро доложил старший. — Его величество герцог опять промахнулись. Четвертый раз гоним этого кабанчика мимо его величества, а его величество, извините за выражение, мажет и мажет.
— Прикажете прогнать в пятый раз? — спросил другой егерь.
— Нет, — сказал бургомистр. — Неудобно… он уже запомнил его в лицо.
— Кто кого?
— Герцог кабанчика! — строго пояснил бургомистр. — Позор! И это — королевская охота! Докатились! С одним кабанчиком справиться не можем…
— Осмелюсь доложить, господин бургомистр, — заметил старший, — его величество вообще в этот раз лесом недоволен. Вот если бы, говорит, подстрелить медведя!
— Где я ему возьму медведя? — в отчаянии воскликнул бургомистр.
— Разве у цыган одолжить? — предложил кто-то из егерей.
— Одалживайте! — крикнул бургомистр и спрыгнул с лошади. — Через полчаса медведь должен быть в лесу! Все!
Егеря бросились к лошадям.
Бургомистр, тяжело вздохнув, уселся в тени развесистого дуба.
Тотчас чья-то заботливая рука протянула ему флягу. Бургомистр охотно принял ее и сделал несколько глотков:
— С ума можно сойти!
Он вернул флягу ее владельцу. Им оказался сидящий под тем же дубом барон Мюнхгаузен.
— Кстати, барон, давно хотел вас спросить, где вы, собственно, доставали медведей?
— Уже не помню, — пожал плечами Мюнхгаузен. — По-моему, прямо в лесу и доставал.
— Абсолютно исключено, — отмахнулся бургомистр. — У нас они не водятся.
— И тем не менее нам надо поговорить.
— Докатились! — возмутился бургомистр.
— Сейчас вам не до меня. Буду ждать вас ровно в полночь у памятника.
— У цыган одалживаем медведей!
— Прошу вас. Очень важно.
— А ведь были буквально родиной медведей, — продолжал бургомистр. — А теперь и это — проблема.
Позади беседующих появился медведь, который с любопытством обнюхал обоих.
— Итак, до встречи! — улыбнулся Мюнхгаузен и, похлопав бургомистра по плечу, быстро пошел прочь.
Бургомистр задумчиво посмотрел на появившуюся перед ним морду медведя.
— Не надо, барон, — сказал он с недовольной гримасой. — Мне сейчас не до шуток. Оставьте это для другого раза. Нельзя же каждый раз, ей-богу, любое дело превращать в розыгрыш!