Проспер Мериме - Хроника царствования Карла IX
Мержи, вспыхнув, поклонился даме.
— Неужели вы будете так жестоки, сударыня, и не снимете маску, которая, подобно завистливому облаку, скрывает от меня солнечные лучи? (Эту фразу он вычитал в какой-то книге, переведенной с испанского.)
— Сеньор кавалер! Если я останусь довольна вашей скромностью, то вы не раз увидите мое лицо, но сегодня удовольствуйтесь беседой со мной.
— Ах, сударыня! Это очень большое удовольствие, но оно возбуждает во мне страстное желание видеть вас!
Он стал перед ней на колени и сделал такое движение, словно хотел снять с нее маску.
— Poco a poco[126], сеньор француз, вы что-то не в меру проворны. Сядьте, а то я уйду. Если б вы знали, кто я и чем я рискнула, вызвав вас на свидание, вы были бы удовлетворены той честью, которую я вам оказала, явившись сюда.
— По правде говоря, голос ваш мне знаком.
— А все-таки слышите вы меня впервые. Скажите, вы способны полюбить преданной любовью женщину, которая полюбила бы вас?..
— Уже одно сознание, что вы тут, рядом...
— Вы никогда меня не видали, значит, любить меня не можете. Почем вы знаете, красива я или уродлива?
— Я убежден, что вы обольстительны.
Мержи успел завладеть рукой незнакомки, незнакомка вырвала руку и поднесла к маске, как бы собираясь снять ее.
— А что, если бы вы сейчас увидели пятидесятилетнюю женщину, страшную уродину?
— Этого не может быть.
— В пятьдесят лет еще влюбляются.
Она вздохнула, молодой человек вздрогнул.
— Стройность вашего стана, ваша ручка, которую вы напрасно пытаетесь у меня отнять, — все это доказывает, что вы молоды.
Эти слова он произнес скорее любезным, чем уверенным тоном.
— Увы!
Бернаром начало овладевать беспокойство.
— Вам, мужчинам, любви недостаточно. Вам еще нужна красота.
Она снова вздохнула.
— Умоляю вас, позвольте мне снять маску...
— Нет, нет!
Она быстрым движением оттолкнула его.
— Вспомните, что вы мне обещали.
После этого она заговорила приветливее:
— Мне приятно видеть вас у моих ног, а если б я оказалась немолодой и некрасивой... по крайней мере, на ваш взгляд... быть может, вы бы меня покинули.
— Покажите мне хотя бы вашу ручку.
Она сняла надушенную перчатку и протянула ему белоснежную ручку.
— Узнаю эту руку! — воскликнул он. — Другой столь же красивой руки во всем Париже не сыщешь.
— Вот как? Чья же это рука?
— Одной... одной графини.
— Какой графини?
— Графини де Тюржи.
— А!.. Знаю, о ком вы говорите. Да, у Тюржи красивые руки, но этим она обязана миндальному притиранью, которое для нее изготовляют. А у меня руки мягче, и я этим горжусь.
Все это было сказано до того естественным тоном, что в сердце Бернара, как будто бы узнавшего голос прелестной графини, закралось сомнение, и он уже готов был сознаться самому себе в своей ошибке.
«Целых две вместо одной... — подумал он. — Решительно, мне ворожат добрые феи».
Мержи поискал на красивой руке графини отпечаток перстня, который он заметил у Тюржи, но не обнаружил на этих округлых, изящных пальцах ни единой вдавлинки, ни единой, хотя бы едва заметной полоски.
— Тюржи! — со смехом воскликнула незнакомка. — Итак, вы приняли меня за Тюржи? Покорно вас благодарю! Слава богу, я, кажется, чуточку лучше ее.
— По чести, графиня — самая красивая женщина из всех, каких я когда-либо видел.
— Вы что же, влюблены в нее? — живо спросила незнакомка.
— Может быть. Но только умоляю вас, снимите маску, покажите мне женщину красивее Тюржи.
— Когда я удостоверюсь, что вы меня любите... только тогда вы увидите мое лицо.
— Полюбить вас!.. Как же, черт возьми, я могу полюбить вас не видя?
— У меня красивая рука. Вообразите, что у меня такое же красивое лицо.
— Теперь я знаю наверное, что вы прелестны: вы забыли изменить голос и выдали себя. Я его узнал, ручаюсь головой.
— И это голос Тюржи? — смеясь, спросила она с сильным испанским акцентом.
— Ну конечно!
— Ошибаетесь, ошибаетесь, сеньор Бернардо. Меня зовут донья Мария... донья Мария де... Потом я вам назову свою фамилию. Я из Барселоны. Мой отец держит меня в большой строгости, но теперь он путешествует, и я пользуюсь его отсутствием, чтобы развлечься и посмотреть парижский двор. Что касается Тюржи, то я прошу вас не говорить со мной больше о ней. Я не могу спокойно слышать ее имя. Она хуже всех придворных дам. Кстати, вам известно, как именно она овдовела?
— Я что-то слышал.
— Ну так расскажите... Что вы слышали?..
— Будто бы она застала мужа в ту минуту, когда он изливал свой пламень камеристке, и, схватив кинжал, нанесла супругу довольно сильный удар. Через месяц бедняга скончался.
— Ее поступок вам представляется... ужасным?
— Признаться, я ее оправдываю. Говорят, она любила мужа, а ревность вызывает во мне уважение.
— Вы думаете, что я — Тюржи, вот почему вы так рассуждаете, однако я убеждена, что в глубине души вы относитесь к ней с презрением.
В голосе ее слышались грусть и печаль, но это был не голос Тюржи. Бернар не знал, что подумать.
— Как же так? — сказал он. — Вы, испанка, не уважаете чувство ревности?
— Не будем больше об этом говорить. Что это за черная лента у вас на шее?
— Ладанка.
— Я считала вас протестантом.
— Да, я протестант. Но ладанку дала мне одна дама, и я ношу ее в память о ней.
— Послушайте: если вы хотите мне понравиться, то не думайте ни о каких дамах. Я хочу заменить вам всех дам. Кто дал вам ладанку? Та же самая Тюржи?
— Честное слово, нет.
— Лжете.
— Значит, вы госпожа де Тюржи!
— Вы себя выдали, сеньор Бернардо!
— Каким образом?
— При встрече с Тюржи я ее спрошу, как она могла решиться на такое кощунство — вручить святыню еретику.
Мержи терялся все более и более.
— Я хочу эту ладанку. Дайте ее мне.
— Нет, я не могу ее отдать.
— А я хочу ладанку. Вы посмеете отказать мне?
— Я обещал ее вернуть.
— А что такое обещания! Обещание, данное фальшивой женщине, ни к чему не обязывает. Помимо всего прочего, берегитесь: почем знать, может, вы носите опасный талисман, может, он нашептан! Говорят, Тюржи — злая колдунья.
— Я в колдовство не верю.
— И в колдунов тоже?
— Я немного верю в колдуний. — Последнее слово он подчеркнул.
— Ну дайте же мне ладанку, — может, я тогда сброшу маску.
— Как хотите, а это голос графини де Тюржи!
— В последний раз: вы дадите мне ладанку?
— Я вам ее верну, если вы снимете маску.
— Вы мне надоели с вашей Тюржи! Любите ее на здоровье, мне-то что!
Делая вид, что сердится, незнакомка отодвинулась от Бернара. Атлас, который натягивала ее грудь, то поднимался, то опускался.
Несколько минут она молчала, затем, резким движением повернувшись к нему, насмешливо проговорила:
— Válame Dios! V. М. no es caballero, es un monje.[127]
Ударом кулака она опрокинула две свечи, горевшие на столе, и половину бутылок и блюд. В комнате сразу стало темно. В то же мгновение она сорвала с себя маску. В полной темноте Мержи почувствовал, как чьи-то жаркие уста ищут его губ и кто-то душит его в объятиях.
Глава пятнадцатая
В темноте
Ночью все кошки серы.
На ближайшей церкви пробило четыре часа.
— Боже! Четыре часа! Я едва успею вернуться домой, пока не рассвело.
— Бессердечная! Вы меня покидаете?
— Так надо. Мы скоро увидимся.
— Увидимся! Дорогая графиня! Ведь я же вас не видел!
— Ах, какой вы еще ребенок! Бросьте свою графиню. Я донья Мария. При свете вы удостоверитесь, что я не та, за кого вы меня принимаете.
— Где дверь? Я сейчас позову...
— Никого не надо звать. Пустите меня, Бернардо. Я знаю эту комнату, я сейчас найду огниво.
— Осторожней! Не наступите на битое стекло. Вы вчера устроили разгром.
— Пустите!
— Нашли?
— Ах, это мой корсет! Матерь божья! Что же мне делать? Я все шнурки перерезала вашим кинжалом.
— Надо попросить у старухи.
— Лежите, я сама. Adiós, querido Bernardo![128]
Дверь отворилась и тут же захлопнулась. За дверью тотчас послышался веселый смех. Мержи понял, что добыча от него ускользнула. Он попробовал пуститься в погоню, но в темноте натыкался на кресла, запутывался то в платьях, то в занавесках и так и не нашел двери. Внезапно дверь отворилась, и кто-то вошел с потайным фонарем в руке. Мержи, не долго думая, сдавил вошедшую женщину в объятиях.
— Что? Попались? Теперь я вас не выпущу! — воскликнул он и нежно поцеловал ее.
— Оставьте, господин де Мержи! — сказал кто-то грубым голосом. — Вы меня задушите.
Мержи узнал по голосу старуху.
— Чтоб вас черт подрал! — крикнул он, молча оделся, забрал свое оружие, плащ и вышел из дому с таким чувством, точно он пил отменную малагу, а затем по недосмотру слуги влил в себя стакан противоцинготной настойки из той бутылки, которую когда-то давно поставили в погреб и забыли.
