Владимир Казаков - Избранные сочинения. 1. Ошибка живых
— Что это было?
— Не знаю — вот что.
Но служба королю —
Она отравленный напиток:
Все ждешь, когда помрешь
Своею смертью иль от пыток...
— Быть в темноте в толпе очень опасно. Знаете, могут подменить лицо. Гости расходятся от хозяйки, и у двоих-троих — не свои лица. И зеркала испуганно отражают. Гость, получивший лицо Пермякова, мечется вдоль набережных, пугая камни... Есть удивительно бесстрастные люди! Я помню, Левицкий стоит в толпе и... ничего, холоден, как зеркало. Ммда...
— Его лицо было искажено. Обрывки проводов хлестали по нему, как плети... Странно, что до сих пор не измерена скорость времени!
— Какая-то бешеная неподвижность — так мне кажется. Я однажды видел, как ветер исступленно бился о полночь, но она была неподвижна. И не однажды.
— А я, наоборот, другое видел. Но что — не помню... Одни говорят, что Истленьев исчез, другие, напротив, утверждают, что он все время виден — мерцает на перекрестке ветров... Я осенью всегда начинаю тосковать по весне, сосулькам, безумию. А что Эвелина? Я уже не могу увидеть уличного фонаря без того, чтобы не вспомнить ее и не забыть все остальное.
— Их видели вдвоем с Пермяковым. У него все те же сжатые губы, она же — очень изменилась, и даже у волос появился другой оттенок, будто бродячий фонарь бросил на них юродивый свет. Они исчезли в каком-то доме — мрачное строение, каменно-этажное. Узкие низкие окна пробиты в массивных стенах...
Был вкус во всем —
Изысканные пытки:
Колесовать, четвертовать.
И, право, были не в убытке
Спектакль всегда в четверг давать...
Свет сквозь эти окна проникает в комнаты, полуживой.
— Вы знаете, с тех пор как я увидел «Городские крыши» Ольги Розановой, я не могу забыть ни себя, ни этого неба, ни этих крыш...
Темнота, испещренная молчанием и голосами гостей...
1-Й ГОЛОС
Где мы?
2-Й ГОЛОС
В сплошной темноте.
3-Й ГОЛОС
Господи! Сколько же могут длиться эти предсмертные судороги?!
4-Й ГОЛОС
Всю жизнь.
5-Й ГОЛОС
Секунда началась и не может никак кончиться.
6-Й ГОЛОС
У меня полон рот звезд! Хоть упражняйся в ораторском искусстве!
7-Й ГОЛОС
Упражняться в искусстве последнего слова?
8-Й ГОЛОС
Зачем оно, если выживут одни мертвецы?..
1-Й ГОЛОС (после паузы)
Наше молчание стоит наших слов — то же косноязычие.
2-Й ГОЛОС
2-й и последний.
3-Й ГОЛОС
Господи! Где же твое милосердие???
4-Й ГОЛОС
Милосердие??? Из этих вопросительных знаков выйдут превосходные крюки для пыток.
5-Й ГОЛОС
Пытки отменены! Разве вы не знаете?.. Я не знаю.
6-Й ГОЛОС
6-ое отчаяние!
7-Й ГОЛОС
Хорошо, что нет бога, а то было бы плохо, что он есть.
1-Й ГОЛОС
Вы меня убиваете вашим 7-ым!
2-Й ГОЛОС
Я убиваю себя своим 2-ым!
3-Й ГОЛОС
Кругом слово «смерть»! Любимое слово живых.
4-Й ГОЛОС
Любимая тайна мертвых...
Наступает пауза, окрашенная шумом ливня...
5-Й ГОЛОС
Чтобы не сойти с ума от всего этого, я напряженно всматриваюсь.
6-Й ГОЛОС
Куда?
5-Й ГОЛОС
В циферблат молчания...
Этот каменный дом поразил Истленьева своими тремя мрачными этажами. Пермяков поджидал его в холодной каменной подворотне. Вход в дом был со двора.
Двое бывших попутчиков по варшавско-московскому поезду не обменялись ни словом. Они молча стали подниматься по неосвещенной крутой лестнице.
Наконец, они оказались. Но до этого были минуты тягостного молчания, когда они медленно поднимались по выщербленным ступеням. Обветшалая сырая стена провожала незнакомца взглядом безропотного калеки. Истленьев думал:
— Как мрачно!..
Как мрачно Пермяков думал! Это тройное безмолвие — Истленьева, Пермякова и каменных стен — становилось невыносимым себе самому. Мучительный стон готов был вырваться из скрюченного железа перил...
ПЕРМЯКОВ
Ну, что? Вот и пришли... Вот здесь...
ИСТЛЕНЬЕВ
Здесь?.. Да, здесь темно...
ПЕРМЯКОВ
Присаживайтесь... Вот стул... этот, кажется, еще держится... А что, легко вы меня отыскали?
ИСТЛЕНЬЕВ
Легко... очень легко... Да я и не искал совсем. Вы ведь мне адрес сами давеча сообщили. Но я не искал. Ноги сами сюда привели. Я еще издали, как увидел этот дом, подумал: «Наверное, здесь».
ПЕРМЯКОВ
Вот ведь как... Только бледны вы очень... Говорите, что спокойны, а сами бледны, как мертвец.
ИСТЛЕНЬЕВ
Да разве я говорил?
ПЕРМЯКОВ
Что ж, мне послышалось?
ИСТЛЕНЬЕВ
Н-нет... тогда бы и мне послышалось... Я устал... да и болен был... вот и...
ПЕРМЯКОВ
Вот и дом этот, к тому же. Да?.. Я знаю... Сейчас про Эвелину хотите спросить? Я знаю...
Пермяков с кривой усмешкой глянул на стены, будто знал, о чем и они хотели спросить.
В комнате ничего, кроме койки из покрашенного железа, стола и двух стульев. Окно было пробито в толстой стене, низкое и узкое, как бойница. Свет проникал в комнату такой слабый и тусклый, что его присутствие начинало щемить душу, словно присутствие неизлечимо больного...
ПЕРМЯКОВ
Помните поэта... из бывшей компании? Я его забыл, а две строчки стихов помню:
Удар был шпаги так силен,
Что мир насквозь себя увидел...
Каково! А?.. Надо же! «насквозь себя увидел»! Ну и поэт! Ну и «силен»!..
ИСТЛЕНЬЕВ (тихо)
Да... Я помню...
Дверь, ведущая в другую комнату, была плотно затворена. Окно хрупко держало свет, словно мать — больное дитя.
Они замолчали. Истленьев вдруг вспомнил маленькую Мадлон, Швейцарию.
— Было ли это? Или никогда не будет? — подумал он.
Молчание стен и молчание этих двух людей сливалось в одно тягостно-каменное безмолвие...
Подчиняясь молчанию разума, толпа медленно продвигалась в сплошной темноте. Левицкий и Куклин, стиснутые людьми и стенами.
КУКЛИН
Небо без носа. Провалился.
ЛЕВИЦКИЙ
Это кошмарно. Или, если хотите — да.
КУКЛИН
Я только что от. У нее уже знают.
ЛЕВИЦКИЙ
Она?
КУКЛИН
Бледнее обычного, но не бледнее, чем в прочие необычные дни.
ЛЕВИЦКИЙ
Вот и все.
КУКЛИН
Тут же предложили игру.
ЛЕВИЦКИЙ
Невозможное становится возможным.
КУКЛИН
Кого-то среди нас не хватало. Кого — неизвестно. Он не явился.
ЛЕВИЦКИЙ
Я вас поздравляю, с чем вас и поздравляю.
КУКЛИН
Потом стали появляться числа. Сначала четные, потом нечетные, потом и другие. Стоял скрежет.
ЛЕВИЦКИЙ
Слышу.
КУКЛИН
И вдруг увидели: нет неба!
ЛЕВИЦКИЙ
Оно было нечетного цвета...
Пермяков, Истленьев и время постепенно исчезали в сгустившейся темноте. Истленьев боялся взглянуть на закрытую, ведущую в другую комнату, дверь. На лице Пермякова оставалась все та же усмешка...
— Что, боязно? — спросил тихо он.
— Н-нет...
— Нет?.. А сами весь дрожите, как тогда... в поезде... Да уж что там, я ведь, знаете...
— Знаю...
Пермяков вдруг вытащил из кармана белоснежный платок. Темнота сразу бесшумно заслонила окно. Пермяков заметил невольное движение руки Истленьева.
— Что? — спросил он. Его лица не было видно. Усмешка, казалось, передалась темноте.
— Как вы платок... вдруг достали!.. Я вспомнил сразу...
— Вот и она... сразу... вспомнила... — еле слышно вымолвил Пермяков и как-то странно заговорщически кивнул в сторону запертой двери.
Наступило молчание. Окно угасло давно. Темнота не оставила ни окон, ни стен.
Темнота взяла лицо Пермякова и, покачивая им, смотрела на сгорбившегося на своем стуле Истленьева. Усмешка исчезла, только два глаза, огромные, как безумие, остались на этом лице.
Темнота голосом Пермякова? Или Пермяков голосом темноты? Истленьев вдруг услышал быструю, захлебывающуюся, бессвязную речь.
Начался бред...
Темнота, казалось, сделала усилие, чтобы еще более сгуститься. Невидимые железные крыши со свистом разрубали пространство. Время проникало сквозь стены, как темнота сквозь окна.
Несколько неподвижных голосов прозвучало:
1-Й ГОЛОС
Странно, зеркало, отражая лицо слепого, само остается зрячим.
2-Й ГОЛОС
Так же и часы: спокойно тикают, отражая безумие.
3-Й ГОЛОС
Так же и окна: почернели от ливня.
4-Й ГОЛОС
А мы — побелели.
5-Й ГОЛОС
Но этого ведь не видно.
4-Й ГОЛОС
Зато слышно.
6-Й ГОЛОС
Я не знал, что в темноте можно слышать.
7-Й ГОЛОС
Голоса безумцев!
1-Й ГОЛОС
С 1-го по 7-й.
2-Й ГОЛОС
Мы — заживо мы.
3-Й ГОЛОС
Похоронены вместе со временем.
4-Й ГОЛОС
Если время мертво, то что же тогда эхо?
5-Й ГОЛОС
Скелеты секунд.
