Уильям Йейтс - Звездный единорог. Пьесы
Десима. Я - королева, И знаю, что значит быть королевой. Стоит мне сказать, что у меня есть враг, и вы убьете его, вы разорвете его на куски?
Крики: "Мы убьем его! ", "Мы разорвем его на куски! " и тому подобное.
Однако я не требую от вас убийства. Я требую, чтобы вы были покорны моему супругу, которого я возвела на престол. Такова моя воля. Будьте покорны ему, пока я требую от вас покорности.
Толпа ликует. Септимус, который тоже был в толпе, выходит вперед и хватает
Премьер-министра за рукав. Люди целуют руку мнимой королеве.
Септимус. Милорд, это же не королева, это моя недобрая жена.
Десима смотрит на них.
Премьер-министр. Вы видели? Вы видели дьявольский огонь в ее глазах? Они влюбились в ее прелестное личико, и она знает это. Теперь они не поверят ни одному моему слову. Ничего нельзя поделать, пока они не успокоятся.
Десима. Здесь все мои преданные слуги?
Епископ. Да, ваше величество.
Десима. Все?
Премьер-министр (низко кланяется). Все, ваше величество.
Десима (поет).
Она склонялась над шитьем,
Сверкавшим златом.
Подайте мне тарелку. Я буду есть и смотреть на моего теперешнего мужа.
Ей подают тарелку и бутылку вина. Слышится крик осла, и в залу втаскивают
Старого Попрошайку.
Епископ. Наконец-то попался мошенник. Он сумел всех обмануть, ведь его все считали Гласом Божьим. Как будто без его помощи корона не могла быть водружена ни на чью голову. Очевидно, что он заговорщик и был уверен, будто вас убили. И все еще уверен. Посмотрите, какой у него стеклянный взгляд. Однако, как бы он ни строил из себя сумасшедшего, это ему не поможет.
Премьер-министр. Тащите его в тюрьму, а утром мы его повесим. (Трясет Септимуса.) Ты понимаешь, что произошло чудо? Бог или Дьявол сказали свое слово, и теперь корона навсегда ее. Слышал, как судьба орала его глоткой?
(Громко.) Мы повесим его утром.
Септимус. Она - моя жена.
Премьер-министр. У нее на голове корона, и с этим ничего не поделаешь. Клянусь сном Адама, мне придется взять эту женщину в жены. Так повелел оракул.
Септимус. Она - моя жена, моя плохая, легкомысленная жена.
Премьер-министр. Схватите этого человека. Он поносит ее величество. Вышвырните его за пределы королевства и всю его труппу с ним вместе.
Десима. И пусть он не возвращается под страхом смерти. Он плохо поступил со мной, и я не желаю его видеть.
Премьер-министр. Уведите его.
Десима. Доброе имя мне дороже жизни, но я бы повидала Актеров, прежде чем их изгонят из королевства.
Премьер-министр. Проклятый сон Адама! Что еще она задумала? Привести Актеров!
Десима (играя маской сестры Ноя). Мои верные подданные должны простить меня за то, что я скроюсь под маской... Мое робкое лицо еще не привыкло к свету дня. Кстати, мне будет приятно, если его преосвященство поможет мне надеть маску и завяжет шнурки.
Премьер-министр. Пришли Актеры.
Входят Актеры, кланяются новой королеве.
Десима. Они должны были представить пьесу, но вместо этого пусть лучше попляшут, и не забудьте богато их вознаградить.
Премьер-министр. Как пожелает ваше величество.
Десима. Вы будете изгнаны из королевства. И не смейте возвращаться сюда под страхом смерти. Но для ваших кошельков урона не будет. Обещаю. Только одного я не смогу вам возместить. Вы потеряли ведущую актрису. Не тужите о ней. Она плохая, своенравная, злая женщина и себе на погибель ищет мужчину, о котором ничего не знает. Ей вполне подходит эта дурацкая, смеющаяся маска! Ну же, пляшите!
Актеры пляшут, а она время от времени восклицает: "Прощайте, прощайте! " или "Прощайте навсегда! " и бросает им деньги.
КОНЕЦ
ВОСКРЕШЕНИЕ 1931
Посвящается Джанзо Сато
Иудей
Сириец
Грек
Христос
Три музыканта
Еще не дописав пьесу до конца, я понял, что интересующая меня тема, возможно, сделает ее неподходящей для постановки в большом театре Англии или Ирландии. Поначалу сцена представлялась мне обычной: занавешенные стены, окно, дверь сзади и еще одна, занавешенная, дверь слева. Потом я это изменил и вдобавок написал песни для исполнения во время открытия и закрытия занавеса, так что теперь пьесу можно играть в студии или в гостиной, как мои пьесы для танцоров, или в зале "Пикок" {Камерный зал в театре Аббатства
(Дублин), предназначавшийся для постановки экспериментальных пьес.} перед особо избранной публикой. Если играть ее в зале "Пикок", то музыканты могут петь первую и заключительную песни, открывая и закрывая занавес на просцениуме; тогда как вся сцена ограничена занавесами с входом-выходом слева. Во время действия музыканты сидят справа от публики, а в театре "Пикок" - на ступеньке, отделяющей сцену от зала, или сбоку на просцениуме.
ПЕСНЯ, ИСПОЛНЯЕМАЯ ПРИ ОТКРЫТИИ И ЗАКРЫТИИ ЗАНАВЕСА
I
Я видел: дева, не склонив чела,
Смерть бога Диониса зрела строго,
Живое сердце вырвала у бога
И на ладони сердце унесла.
Кровавой той и страшною порою
Шли музы вслед за Девой неземной
И пели "Магнус Аннус" той весной,
Как будто бога смерть была игрою.
II
Другая Троя встанет высоко,
Вновь будет ворон павшими кормиться,
И вновь к заветной цели устремится,
Раскрасив гордый нос, другой "Арго".
И будет Рим имперские бразды
В дни мира и войны ронять от страха,
Едва из горнего услышит мрака
Глас грозной девы и ее Звезды.
На сцене Иудей с мечом или с копьем. Музыканты негромко стучат на барабанах или гремят трещотками; слева, из публики, входит Грек.
Иудей. Ты разведал, что там за шум?
Грек. Да. Спросил у раввина.
Иудей. И тебе не было страшно?
Грек. Откуда ему знать, что я христианин? На мне убор, привезенный из Александрии. Он сказал, что на улицы с трещотками и барабанами вышли приверженцы бога Диониса и что в их городе никогда такого не случалось, поэтому римские власти напуганы и не желают вмешиваться. Дионисийцы уже побывали в поле, разорвали на куски козла, напились его крови и теперь рыщут по улицам, как стая волков. Толпа в ужасе от их жестокости, поэтому бежит от них или, что больше похоже на правду, так занята охотой на христиан, что на другое у нее нет времени. Я уже повернулся, чтобы уйти, но раввин окликнул меня и спросил, где я живу. А когда я сказал, что за городскими воротами, то он поинтересовался, правда ли, будто мертвые восстали из могил.
Иудей. У нас хватит сил на несколько минут задержать толпу, чтобы Одиннадцать успели убежать по крышам. Пока я жив, никто с улицы не ступит на эту узкую лестницу, а потом мое место займешь ты. Куда подевался Сириец?
Грек. Я встретил его возле самой двери и послал с поручением. Он скоро вернется.
Иудей. Троих немного для предстоящего нам дела.
Грек (глядя на проход слева). Что они делают?
Иудей. Пока тебя не было, Иаков достал из мешка хлеб, а Нафанаил отыскал мех с вином. То и другое они положили на стол. У них ведь давно не было ни крошки во рту. Потом они стали тихонько разговаривать, и Иоанн вспомнил, как в последний раз ел в этой комнате.
Грек. Тогда их было тринадцать.
Иудей. Он рассказал, как Иисус разделил между ними хлеб и вино. Пока Иоанн говорил, все молчали, никто не ел и не пил. Иди сюда и всех увидишь. Возле окна Петр. Он уже давно стоит там, опустив голову на грудь, и ни разу не пошевелился.
Грек. А правда, что, когда солдат спросил Петра, не ученик ли он Иисуса, Петр сказал "нет"?
Иудей. Да, правда. Я узнал от Иакова. А ему и другим рассказал сам Петр. Они все испугались тогда. Не мне их винить. Вряд ли я был бы храбрее. Все мы похожи на псов, потерявших хозяина.
Грек. Что ни говори, а если толпа нападет, мы с тобой умрем, но не пустим ее наверх.
Иудей. Ну, это другое дело. Задерну-ка я занавес; не надо, чтобы они слышали. (Задергивает занавес.)
Грек. Понятно, что у тебя на уме.
Иудей. Им страшно, потому что они не знают, во что верить. Когда Иисуса увели, они больше не могли думать, что он Мессия. Нам проще, ведь у этих Одиннадцати всегда или яркий свет, или кромешная тьма.
Грек. Потому что они намного старше нас.
Иудей. Нет, нет. Ты только взгляни на их лица и сразу поймешь, что им было предназначено стать святыми. Все остальное не для них. Почему ты смеешься?
Грек. Да вон, в окне. Смотри, куда я показываю. В конце улицы.
Они стоят рядом и смотрят поверх голов публики.
Иудей. Ничего не вижу.
Грек. Там гора.
Иудей. Это Голгофа.
Грек. И три креста на вершине. (Опять смеется.)
Иудей. Замолчи. Ты понимаешь, что делаешь? Или ты сошел с ума? Смеешься над Голгофой!
