Славомир Мрожек - Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы
Доброму духу понравился новый метод. Легкость, с которой он теперь добивался того, что еще недавно было недостижимым, несмотря на массу доброты и терпения, ослепила его. Вскоре он сообразил, что метод можно значительно усовершенствовать, разнообразя удары, — он даже находил в этом необыкновенное удовольствие, подобное тому, какое чувствует набожный органист, ловко нажимающий нужные клавиши органа. Итак, за недоеденный обед — удар, так называемый северный, за сгорбленные плечи — затрещина, за уклонение от молитвы — оплеуха, за то, что бегал и вспотел, — хук справа, за то, что ходил по лужам, — хук слева, за то, что шумел, когда папа работал, — щелчок, и так далее.
Метод давал великолепные результаты. Теперь ангел-хранитель не забивался по вечерам в угол, не стоял покорно, закрыв лицо руками. Наоборот: удобно усевшись, массируя правую руку или барабаня пальцами по столу, он с удовлетворением наблюдал за послушным и быстрым чтением молитвы. Иногда его одолевала скука, и тогда он с двойным вниманием следил за действиями мальчика, чтобы одним удачно отработанным ударом напомнить ему о преимуществе добра над злом.
Мальчик заметно изменился к лучшему. Он не бегал, не горбился, не шумел, читал молитвы и все доедал. Изменился он и внешне. Так как он съедал весь свой обед и безропотно выпивал все налитое ему молоко, а родители, видя, что он выпивает теперь целый стакан, подумали, что он полюбил молоко, и без конца подливали ему, — он растолстел и побледнел. Отрекшись от всех преступлений детского возраста, он получил массу свободного времени. Постепенно он научился направлять все свои силы на внутреннюю жизнь. Стал серьезным. Начал наблюдать за окружающим. Потом заинтересовался химией.
Теперь он обычно сидел на скамеечке в парке, толстый и спокойный, таинственно погруженный в себя, даже не пытаясь бегать, так как знал, что за это сейчас же получит по шее. В то время как вокруг него дети гонялись друг за дружкой, бегали по траве, он, склонившись над учебником, постигал таинственный мир молекул. Упорная, глубоко затаенная мысль бороздила его детский лоб.
Родители решили, что он вундеркинд, и очень этому обрадовались. А он упорно работал. Отец оборудовал для него маленькую лабораторию и предоставил скромные денежные средства.
Время шло. Однажды ночью над городом поднялся мощный столб огня и окрестности потряс страшный взрыв. Это взлетел на воздух дом, в котором жил мальчик, взорвавший его удивительно умело, хоть и по-любительски сделанной из домашнего тротила миной. Мальчик шел полем, удаляясь от города. Он нес заранее приготовленный рюкзак с небольшим запасом провизии и денег, а также билет на пароход, отплывающий в Южную Америку.
За ним по вспаханному полю бежал ангел-хранитель, готовый дать ему подзатыльник.
Кто есть кто?
Я вошел в вагон и отыскал свое купе. Там находились: артиллерийский офицер, молоденькая девушка, бородач, по виду купец, монах, старик с благородными чертами и горбун, почти карлик, а в углу скромный незаметный человек.
Когда поезд тронулся, девушка, собственно, еще дитя, всплеснула руками и, подскакивая на сиденье, с наивной радостью закричала:
— Едем, едем! — при этом косички у нее подскакивали вверх.
Монах перекрестился. Широкий коричневый рукав сполз до локтя, обнажая загоревшую кожу с фрагментами татуировки.
Набирая скорость, поезд вылетел на железный мост. Раздался неприятный грохот. Внизу мерцала река.
— В детстве я свистел, сидя на стуле, и слишком наклонился назад, — пояснил горбун. Поспешность, с которой он сделал свое заявление, показалась мне неуместной.
Потом я встретил взгляд незаметного пассажира с бледным измученным лицом. Он не спускал с присутствующих глаз. В них был страх.
— Все в руках божьих: стул, кресло, этажерка, — вздохнул монах, — даже самая маленькая полка.
Бородач, который, безусловно, был богатым купцом, уперся руками в толстые бедра. Видно, это была веселая широкая натура, которая не любила ни слишком печальных, ни слишком серьезных разговоров.
— Может, что-нибудь споем? — спросил он протяжным басом. — У нас в Ежовом Поле мы всегда поем, когда едем, — и взмахнул черными густыми волосами. У него было открытое лицо, хоть и не лишенное лукавства.
— Споем, споем! — захлопала в ладоши девчушка.
— Вообще-то говоря, поют только в походе, — отозвался военный. — Я это знаю как офицер.
А старик на это:
— Песня — привилегия молодости. — Как благородно он выглядел, опершись руками на набалдашник старинной трости. — Только испорченная молодежь боится песни, как преступник, который избегает светлых и открытых мест, охотнее выбирая лесную опушку.
Спокойная речь старика неожиданным образом подействовала на молчаливого пассажира. Он забился еще дальше в угол, а глаза его раскрылись еще шире.
— «Эй, запел, загудел громкий колокол медный…» — предложил купец. — Все ее знают?
— Колокол! — всплеснула руками девочка.
Какой-то твердый граненый предмет впивался мне в бок при каждом ее подскоке.
— «Эй, запел, загудел громкий колокол медный, с белой башни наш отец…» — затянул купец.
— Перелить колокола на пушки, — потребовал офицер.
Купец пел плавным, хотя и несколько искусственным басом. Вдруг в горле у него случилось что-то ужасное. Бас кончился, и следующую ноту певец вытянул сопрано, но чистым и звонким. Не замечая этого, он ужасно пел еще минуту, но, заметив, внезапно замолчал.
Потом откашлялся.
— Это всегда у меня так к перемене погоды. К новолунью и к засухе, — сказал он, пытаясь в то же время поправить искусственную бороду, которая начала у него отклеиваться.
— А я бы сыграл в ералаш! — воскликнул офицер, видимо пытаясь сгладить неприятную ситуацию. — Полковая игра!
— Не на чем, — заметил старик.
— Можно на мне! — воскликнул горбун. — Я встану посредине, и на мне вы будете раздавать карты. Я могу стоять ровно.
У меня снова было такое ощущение, что он слишком это подчеркивает.
— Карт у меня нет, — объявил офицер, порывшись в карманах шинели. — Остались на фронте.
Было что-то подозрительное в их поведении…
Затем, совершенно неожиданно, нас окутала полная темнота, поезд вошел в туннель. Загремело деформированное эхо. Я утратил ощущение направления.
Чья-то рука искала мое плечо. Потом нашла и слегка сжала.
— Ради бога, выйдем отсюда, — послышался голос.
Я встал, не понимая, где нахожусь. Сопровождаемый кем-то, я только помнил, что мы открыли и закрыли за собой дверь. Очевидно, мы вышли в коридор.
— Кто вы?!
— Тише, это профессионалы. Вы думаете, что этот офицер — офицер? А горбун — это горбун? Нет, они все притворяются. Я еду с ними с первой станции.
— А зачем они притворяются?
— Они все друг друга обманывают. Все они работники разведок и контрразведок, а также тайной службы.
— Все?
— Все. Раньше, конечно, мы все притворялись друг перед другом так и эдак, но уж не так, не настолько. Как же прогрессировало это притворство! Первобытный человек никем не притворялся.
— Ну, хорошо, — спросил я, осененный неожиданной мыслью. — А мы?
Снова стало светло. Мы стояли друг перед другом. Поезд замедлял ход.
— Кто, мы?
— Ну мы, оба. Вы и я…
Мы постояли еще с минуту, потом как-то так, бочком, повернулись и разошлись в разные стороны коридора.
Поезд остановился на маленькой станции. Так, будка в поле, ничего больше. Я подумал, что лучше будет выйти не на перрон, а с другой стороны. Спускаясь украдкой с высокой ступеньки на гравий, я заметил, что мой собеседник делает то же самое с противоположного конца вагона.
Потом, надвинув шляпы на глаза, съежившись, мы помчались в разные стороны, оба в открытое поле, удаляясь от поезда и друг от друга.
Свадьба в Атомицах
Эх, далеко у нас техника шагнула, далеко…
У жениха имелся возле леса неплохой кусок лаборатории и что-то около двух реакторов возле тракта, в самой же усадьбе небольшой, но чистенький институт химического синтеза. Невесте отец давал в приданое целую подстанцию в хорошем месте, в самом центре села, возле костела. А кроме того, у нее были припрятаны в раскрашенном сундуке, пожалуй, штук шесть патентов в области биохимии. Ничего удивительного, что молодые друг друга стоили и родители обоих сразу дали согласие на брак. И была объявлена в Атомицах свадьба.
Как раз я занимался холодной обработкой металла, когда брат невесты пришел звать меня на свадьбу. Это был видный ученый, мой коллега еще по факультету. Похвалил Бога, вытер босые ноги о солому и присел на табурет.
Немного трудно было нам разговаривать, так как в том году прилетело много реактивных самолетов и они устроили себе стартовое поле за овином, и без конца то один, то другой взлетал в воздух и своим ревом заглушал наши слова.
