Альфред Де Мюссе - Лоренцаччо
Филиппо. Это правда? Правда? Не верится.
Лоренцо. Можешь не верить. Ты узнаешь это от других.
Филиппо. Алессандро умер? Возможно ли?
Лоренцо. Что бы ты сказал, если бы республиканцы предложили тебе стать герцогом вместо него?
Филиппо. Я отказался бы, друг мой.
Лоренцо. Правда? Правда? Не верится!
Филиппо. Почему? Для меня это очень просто.
Лоренцо. Как для меня — убить Алессандро. Почему ты не хочешь мне поверить?
Филиппо. О наш новый Брут! Я тебе верю и обнимаю тебя. Значит, свобода спасена? Да, я верю тебе, ты таков, как говорил мне. Дай же мне руку. Герцог умер! О, ненависти нет в моей радости; она полна самой чистой, самой святой любви к родине; бог свидетель мне.
Лоренцо. Полно! Успокойся; ничего не спасено, только я спасен, да и мне отбили бока лошади епископа Марци.
Филиппо. Разве ты не предупредил наших друзей? Разве они еще не обнажили своих шпаг?
Лоренцо. Я предупредил их; я стучался в двери всех — республиканцев с упорством нищенствующего монаха; я советовал им наточить шпаги, сказал, что Алессандро будет мертв, когда они проснутся. Думаю, что за это время они уже не раз просыпались и засыпали. Но, право, я ничего другого не думаю.
Филиппо. Предупредил ли ты Пацци? Сказал ли Корсини?
Лоренцо. Всем сказал; кажется, я сказал бы это и луне, так я был уверен, что меня не будут слушать.
Филиппо. Что ты хочешь сказать?
Лоренцо. Я хочу сказать, что они пожали плечами и вернулись к своим обедам, к игре в кости и к своим женам.
Филиппо. Так ты не сказал им, в чем дело?
Лоренцо. Да что, черт возьми, было мне им говорить? Вы думаете, я с каждым из них мог терять по часу? Я сказал им: "Приготовьтесь" и нанес удар.
Филиппо. И ты думаешь, Пацци ничего не делают? Ты ничего не знаешь! Ты не имел известий со дня твоего отъезда, а в пути ты провел несколько дней.
Лоренцо. Думаю, Пацци чем-нибудь да заняты; думаю, они у себя в галерее заняты фехтованием, а время от времени попивают южное вино, когда пересохнет глотка.
Филиппо. Ты готов поручиться? Ты ведь бился со мной об заклад. Будь спокоен; я надеюсь на лучшее.
Лоренцо. Я спокоен свыше всякой меры.
Филиппо. Почему ты не вышел с головою герцога в руке? Народ пошел бы за тобою, как за избавителем и вождем.
Лоренцо. Я оставил оленя псам, пусть сами делят добычу.
Филиппо. Ты боготворил бы людей, если бы не презирал их.
Лоренцо. Я не презираю их, я их знаю. Я твердо убежден, что людей совсем дурных — немного, что много трусов и великое множество равнодушных. Есть и свирепые люди, как жители Пистойи, которые воспользовались этим поводом, чтобы среди бела дня на улицах перерезать всех судейских. Об этом я узнал лишь час назад.
Филиппо. Я полон радости и надежд; сердце рвется из груди.
Лоренцо. Тем лучше для вас.
Филиппо. Ты ничего не знаешь, зачем же ты так говоришь? Разумеется, не все люди способны на великие дела, но все способны понимать их; или ты отрицаешь всю историю мира? Конечно, чтобы зажечь лес, нужна искра; но искра может вырваться из осколка кремня, и лес загорится. Так молния, сверкнувшая от одного меча, может озарить целое столетие.
Лоренцо. Я не отрицаю истории, но меня не было тогда.
Филиппо. Позволь мне называть тебя Брутом; если я мечтатель, не лишай меня этой мечты. О друзья мои, соотечественники мои! Если вы захотите, вы сможете украсить смертное ложе старого Строцци.
Лоренцо. Зачем вы открываете окно?
Филиппо. Разве ты не видишь гонца? Мой Брут! Мой великий Лоренцо! Небо озарено свободой; я чувствую ее, я вдыхаю ее.
Лоренцо. Филиппо, Филиппо! Не надо; закрой окно; от всех этих слов мне больно.
Филиппо. Кажется, на улице собралась толпа; глашатай читает воззвание. Эй, Джованни, поди купи эту бумагу у глашатая.
Лоренцо. О боже, боже!
Филиппо. Ты бледен, как смерть. Что с тобой?
Лоренцо. Вы ничего не слыхали?
Слуга приносит воззвание.
Филиппо. Нет; прочти-ка эту бумагу, ведь из-за нее на улице был шум.
Лоренцо (читает). "Всякому человеку знатного рода или простолюдину, если он убьет Лоренцо Медичи, изменника отечеству и убийцу своего господина, где бы в пределах всей Италии и каким бы образом это ни совершилось, Совет Восьми во Флоренции обещает: во-первых, четыре тысячи флоринов чистым золотом, во-вторых, пожизненную ренту в сто флоринов в год для него самого и его наследников по прямой линии после его смерти, в-третьих, право занимать все судейские должности, пользоваться всеми государственными бенефициями и привилегиями, невзирая на рождение, буде он простолюдин, в-четвертых, неукоснительное прощение всякой его вины, прошедшей и будущей, обыкновенной или чрезвычайной". Подписано рукою Восьми. Ну вот, Филиппо! Вы только что отказывались верить, что я убил Алессандро. Теперь вы видите, что я его убил.
Филиппо. Тише! Кто-то поднимается по лестнице. Спрячься в эту комнату.
Уходят.
Сцена 3
Флоренция. Улица. Входят два дворянина.
Первый дворянин. Это как будто маркиз Чибо проходит там? Он, кажется, ведет под руку свою жену.
Проходят маркиз и маркиза.
Второй дворянин. Видно, этот милый маркиз не мстительного нрава. Кто не знает во Флоренции, что жена его была любовницей покойного герцога?
Первый дворянин. Они, видимо, помирились. Кажется, пожимают друг другу руки.
Второй дворянин. Муж на редкость, право. Чтобы проглотить такое оскорбление, надо иметь здоровый желудок.
Первый дворянин. Об этом идут толки, знаю, но не советовал бы тебе заговаривать об этом с ним самим; он, как никто, владеет любым оружием, и шутники боятся совать нос в его сад.
Второй дворянин. Ну, если уж он такой чудак, то тут ничего не скажешь.
Уходят.
Сцена 4
Гостиница. Входят Пьетро Строцци и гонец.
Пьетро. Это его собственные слова?
Гонец. Да, синьор, слова самого короля.
Пьетро. Хорошо.
Гонец уходит.
Король Франции защищает свободу Италии — совсем как вор, который в пути защищает хорошенькую женщину от другого вора. Он защищает ее, пока сам не изнасилует. Как бы то ни было, передо мной открывается дорога, и добрых семян на ней больше, чем пыли. Проклятый Лоренцаччо, ухитрившийся стать чем-то! Моя месть выскользнула у меня из рук, точно вспугнутая птица; я больше ничего не могу придумать, что было бы достойно меня. Нападем как следует на город, а потом бросим этих баб, которым важно только имя моего отца и которые целый день оглядывают меня с ног до головы, стараясь найти, чем я на него похож. Я рожден не на то, чтобы быть вождем бандитов. (Уходит.)
Сцена 5
Площадь во Флоренции. Золотых дел мастер и торговец шелком сидят.
Торговец. Заметьте, что я говорю, вникните в мои слова. Покойный герцог Алессандро убит в 1536 году, в том году, в котором мы живем. Слушайте дальше. Итак, он убит в 1536 году; это раз. Ему было двадцать шесть лет; понимаете? Но это еще что! Итак, ему было двадцать шесть лет; хорошо. Он умер шестого числа; да, да! Знали вы это? Ведь он умер как раз шестого числа? Теперь слушайте. Он умер в шесть часов утра. Что скажете, дядя Монделла? Это уж неспроста, или я ничего не понимаю в таких делах. Итак, он умер в шесть часов утра. Погодите, не говорите пока ничего. Было у него шесть ран. Ну что ж, не удивляет вас это? Было у него шесть ран; в шесть часов утра, шестого числа, двадцати шести лет от роду, в году 1536. Еще два слова: он правил шесть лет.
Золотых дел мастер. Что за чепуху вы, сосед, тут несете?
Торговец. Как, как? Вы, значит, совсем не умеете считать? Вы не понимаете, что следует из этих чудесных сочетаний, которые я имел честь вам доложить?
Золотых дел мастер. Нет, право же, не понимаю, что из этого следует.
Торговец. Не понимаете? Да может ли это быть, сосед, что вы не понимаете?
Золотых дел мастер. Не понимаю; по-моему, из этого ничего не следует.
Торговец. Из этого следует, что шесть шестерок способствовали смерти Алессандро. Шш! Не говорите, что это я вам сказал. Вы знаете, что я слыву человеком рассудительным и осторожным, — ради всех святых, не причиняйте мне зла! Это дело поважней, чем думают, говорю вам как другу!
