Генрих Клейст - Кетхен из Гейльброна

Дитя мое! Да что же это было?

Но ради всех святых, он знать не должен,
Что от меня… Тогда пускай уж лучше
И не услышит он про эту мерзость.

Но, Кетхен, все загадки у тебя!
Какая мерзость? Что ты увидала?

Нет, чувствую — не нужно этих слов
Из уст мне выпускать. Пускай не я
Разоблачу пред ним обман постыдный!

Но почему? Зачем же нам скрывать?..
Скажи лишь…

Слушай!

Что это?

Идут!

Там фрейлейн, с ней Розалия — и всё.

Скорей!

Зачем?

Безумная, скорей!

Куда?

Не важно, лишь бы прочь из сада…

Да ты в уме?

Послушай, я погибла,
Когда она меня увидит здесь.
Мое спасенье — только у графини.

Вот! Из-под зеркала ты выдвинь ящик:
Там справа порошок в коробке черной.
Смешай с вином, водой иль молоком
И молви: «Кетхен, выпей». Или лучше
Зажми ее между своих колен!
Яд, смерть и мщенье! Делай так, как знаешь,
Но пусть она проглотит порошок.

Однако, фрейлейн…

Яд, чума и тленье!
Заткни ей рот, сама молчи!
Когда она, отравленная, ляжет
В могилу, чтоб истлеть, как стебель мирта,
И лишь ветрам прошепчет обо всем,
Что видела, — тогда и говори мне
О кротости, прощенье, о законе,
И долге, и о черте, и о боге,
И о мученьях совести виновной.

Что пользы в том? Все видела она.

Яд! Пепел! Ночь и хаос первозданный!
Там хватит порошка на целый замок
С собаками и кошками. Ты делай,
Как я велела. Знаю, вкралась в сердце
Она к нему. Пусть я умру, когда
Он не влюбился в обезьянью рожу.
Иди! Развеять в дым ее! На свете
Отныне стало тесно нам вдвоем.

Граф Веттер Штраль, три месяца назад
На том пути, что вел тебя чрез Гейльброн,
Проник ты в сердце неразумной девы.
От старика отца она сбежала,
И ты ее не отослал домой,
А в замке предков от него скрываешь.
Чтоб приукрасить это злодеянье,
Ты распустил смешной, безбожный слух, —
Тебе, мол, ночью ангел весть принес,
Что дева, увезенная тобою,
От нашей благосклонности зачата.
Смеюсь я над пророчеством нелепым:
Сам на нее корону надевай,
А в нашей Швабии ей нет наследья,
И двор мой в Вормсе для нее закрыт.
Но здесь стоит отец, убитый горем:
Не только дочь ты у него похитил —
И матери приписываешь блуд.
Женою верной он ее считал,
Себя ж отцом девицы злополучным.
Теперь по горькой жалобе его,
Тебя зовем мы перед наш престол
На божий суд, чтоб доказал ты то,
Чем память этой женщины позоришь.
Ты, друг небес, на поединке честном
Обязан словом стали утвердить
Вещанье, ими данное тебе.

Мой августейший государь! Вот в этой
Моей руке, мечом вооруженной,
Хватило б силы с дьяволом сразиться.
Седой же этот череп мой удар
Вмиг размозжил бы, как головку сыра,
Что в сыроварне на доске лежит.
Но, по великой милости твоей,
Не требуй, чтоб я выступил в защиту
Нелепой сказки, праздным хитроумьем
В народе сложенной лишь потому,
Что два событья так чудно сошлись
Друг с другом, словно половинки перстня.
Прошу тебя, по мудрости своей,
Сочти случившееся в ночь Сильвестра
За бред больного. Я б не оскорбился,
Вообрази меня ты вдруг жидом,
Не оскорбляйся ж, если бред мой принял
Дочь этого простого человека
За отпрыска владыки моего.

Мой государь, по правде, речь такая
Смирить могла бы ярый дух истца.
Наветов злых на честь его супруги
Мы здесь не слышали. Граф опроверг
Все, что наговорил он Марианне
В беседе тайной! Странного немало
Бывает в мире. Надо ли карать
За то, что ум его на миг смутился?
Знай, Теобальд, он час тому назад
Мне поручился, что девицу Кетхен
Отдаст тебе, как только ты придешь
За нею в Штраль. Утешься же, старик,
Прими ее и дело кончи миром.

Проклятый лицемер, ты отрицаешь,
Что все в тебе, от головы до пят,
Полно безумной веры в то, что Кетхен
Побочный отпрыск цесарского ложа?
Ты день ее рожденья не смотрел
В церковных книгах? И не вычислял
Ее зачатья час? Не проявил
Сметливости постыдной доискаться,
Что был — прошло с тех пор шестнадцать весен —
Проездом в Гейльброне наш государь?
Какой-то бог, облобызавший ведьму,
Тебя, наглец, на горе нам родил.
Ты — в пышном блеске дух отцеубийства,
Колеблющий гранитные устои,
Что подпирают вечный храм природы,
Исчадье ада — пусть мой честный меч
Изобличит тебя, иль сам я буду
Его неверным взмахом поражен.

Пусть, ядом брызжущий гонитель мой,
Тебя осудит бог. Не видел ты
Обиды от меня и мог бы жалость
Ко мне питать. Да будет, как ты хочешь.
Когда в ночи я при смерти лежал,
Мне херувим явился лучезарный
И весть принес, не стану отрицать я,
Что волей неба послана была.
И пред лицом всевышнего сейчас
Я утверждаю, слушай речь мою:
Ты Кетхен дочерью своею мнишь, —
Дочь государя нашего она.
Вступай же в бой, чтоб опровергнуть это.

Играйте, трубачи, на смерть лжецу.

И если б меч мой был как стебель гибок
И прикреплен непрочно к рукоятке,
Литой из воска желтого, — я все же
Тебя рассек бы с головы до ног,
Как ядовитый гриб, растущий в поле,
Чтоб все в тебе увидели лжеца.

А если б шлем мой и чело под ним
Прозрачны были, и тонки, и хрупки,
Как скорлупа яйца пустого, — все же
Твой длинный искрометный меч, от них бы
Отпрянув, раздробился на осколки,
Как будто по алмазу угодил,
Чтоб знали все, что правду я сказал.
Бей, дай увидеть мне, чье дело чисто!