Иосиф Дик - Девчонки и мальчишки
Однажды, когда Владимир Сергеевич и Лешка отправились ловить рыбу, а я остался дежурить, мне пришло в голову сварить настоящий лесной обед. Может быть, я бы и не стал этого делать, но выбора не было: подмокший рис у нас протух, стал желтым и противно вонючим, а гречневая крупа разбухла и чуть ли не проросла.
Я все-таки остановился на гречке. Решил сделать кашу. Но пока я ходил за хворостом, перекладинка, на которой висела кастрюля над сильным огнем, перегорела, и вся моя каша упала в костер, и алюминиевые ручки кастрюли расплавились.
Я стоял над костром озадаченный: шутка ли сказать, какая ж в костре была температура, если стал плавиться металл? Эге, тут надо быть осторожным!
Но через час я опять оплошал. Я приготовил суп, в который бухнул все то, что у меня находилось под ногами: грибы, крапиву, щавель, лопухи, укроп, добавил в воду три завалявшиеся картошки — и стал варить это волшебное снадобье.
Сколько раз я видел на кухне, как мама готовит обед, но так и не удосужился спросить, а как узнать, готов ли суп, сварилось ли мясо. Я видел, что мама то и дело тычет в жарящиеся котлеты вилкой, а зачем это она делает, я не спрашивал. И зря.
Я так долго варил свой суп, что он у меня… пригорел. Это было, вероятно, уникальное событие в истории поварского дела. Суп — и пригорел!
Мои друзья, вернувшись с речки, продрогшие и голодные, накинулись на еду и стали ругать меня на чем свет стоит. Но так или иначе, а есть было нечего, и мы все-таки уничтожили мой несчастный суп.
А через час первым в кусты стрелой метнулся Лешка.
Ночами в шалаше нам было очень холодно, и мы теснее прижимались друг к дружке.
И вот когда Лешка вспомнил свою маму. Он ложился спать в ватных трусиках и надевал шерстяные носки. А мы с Владимиром Сергеевичем в наши носки набивали теплую золу и засовывали ноги в рюкзаки.
По-честному говоря, нам с Лешкой было очень тяжело. Бывало, вечером пройдет по Оке пароход «Москва — Горький», весь сияющий, весь в разноцветных огнях, с музыкой на палубе, и мы долго-долго глядим ему вслед, и нам обоим очень понятно, о чем в эту минуту думает каждый.
Но Владимир Сергеевич не унывал. Он то и дело мурлыкал себе под нос веселую песенку:
Если ваши ноги сводят лютый холод,
Сыплется за ворот дождик или снег,
Вспомните, что где-то бродит вовсе голый
С вами в общем очень схожий снежный человек!
И улыбка без сомненья
Вдруг коснется ваших глаз…
Правда, вскоре после того, как мы по предписанию Зойки начали пить отвар из черники, животы наши прошли. Перестали болеть также и спины, которые мы регулярно стали смазывать раствором крепкого чая. («В чае есть танин!» — оказала Зойка.)
Вместе с нашими хворостями улетучились и дожди.
Но тут ждали нас новые испытания.
Владимира Сергеевича свалила ангина.
Я еще ночью в полусне, прижимаясь к его теплому боку, почувствовал, как он сильно дрожит. Мне показалось, что это от утреннего холодка, и поэтому я уделил начальнику Кара-Бумбы кусок одеяла. Но дрожь у Владимира Сергеевича не прекратилась даже и тогда, когда в шалаш вполз удушливо-жаркий полдень.
Лицо у Владимира Сергеевича сделалось мертвенно-бледным, глаза впали.
Владимир Сергеевич вышел на самый солнцепек. Он пил, обжигаясь, стоградусное кофе. Но температура не падала.
Мы сидели около нашего вождя, опустив руки, и не знали, как помочь человеку. И вообще с чего начинать день? Чем заняться?
— Это у меня частенько бывает, — сказал Владимир Сергеевич. — Проклятье!
— А может быть, достать лошадь и в деревню вас перевезти? — спросил я.
— Не надо. Пройдет. Идите работенку искать.
— А вы как же? — спросил Лешка.
— Я тут один… полежу…
— А вдруг вам плохо будет? — запротестовал я.
— Хуже этого не будет, — ответил Владимир Сергеевич и добавил: — Я сейчас записку Зойке напишу. Она, наверное, уже на пляже. Отнесет ее Лешка. Только там не купаться!
И Владимир Сергеевич написал:
«Зоя! Я вас очень прошу, достаньте немножко пенициллина. Я.»
Когда мы отошли от шалаша, Лешка спросил:
— Ну, что порешим? Его ведь нельзя одного оставлять! И вообще ничего себе положеньице: денег нет, мы голодные… Вот дураки, взвалили на себя какую-то идиотскую клятву, а теперь как медведи лапу сосем!
— А может, нам опять снять запрет с продуктов? Только для Владимира Сергеевича?
— И заодно и для нас… — Лешка заискивающе поглядел мне в глаза. — В виде исключения, а?
— Ну что ты! С Владимиром Сергеевичем каши не сваришь! — сказал я. — В общем пока. Я в колхоз!
— Будешь коров доить?
— Как придется. А ты со мной?
— Нет, я сначала на пляж. К Зойке. А потом в дом отдыха. Я уже решил.
Дом отдыха стоял над рекой, на крутом взгорье. Это было красивое ослепительно белое здание с колоннами, балюстрадами и грибовидными беседками, в которых всегда сидели старушки. В лесу мы часто встречали медленно шествующих мужчин с толстыми и лоснящимися лицами. Обычно они ковырялись во мху своими тростями: искали грибы. А те, кто был помоложе, с утра до вечера играли в теннис или лежали в голубой купальне на плоту, закрыв лицо газетной треуголкой.
По вечерам дом отдыха был освещен яркими фонарями и казался волшебным дворцом, парящим над землей. Когда ветер дул в нашу сторону, до шалаша с танцевальной площадки долетали звуки аргентинского танго «Не покидай меня!». Музыка то затухала, то нарастала. От грустной мелодии почему-то щемило сердце, и мне, например, в этот момент очень хотелось увидеть Зойку.
Мы лежали в темноте на хвое и очень хорошо представляли себе желтый блестящий паркет, сияющие люстры и молодых людей, которые танцуют с красивыми девушками.
Лешка мне как-то таинственно сообщил, что после танцев все отдыхающие расходятся по аллеям и начинают целоваться. И тут же он спросил:
— А ты бы Зойку… поцеловал?
Я трижды смачно сплюнул на землю и передернулся:
— Охота была пускать слюни!
— А я бы поцеловал! — убежденно сказал Лешка. — Том Сойер целовался с Бекки Течер? Целовался! Ну, а я рыжий, что ли?..
Может быть, Лешка и был честнее меня в своем откровении, но мне не хотелось посвящать его во все свои думы о Зойке. А я иногда даже мечтал жениться на ней. Вот вырастем большие, по утрам будем делать вместе физзарядку. Потом уедем из Москвы куда-нибудь в тайгу, как геологи. Построим там шалаш. Зойка будет варить обеды, а я буду с ружьем добывать дичь. А потом мы там откроем какую-нибудь руду.
Лешка пошел к дому, отдыха, размахивая «ФЭДом». Оставить фотоаппарат в шалаше он побоялся. «Еще, чего доброго, заснет Владимир Сергеевич, и фотоаппарат кто-нибудь свистнет!»
Я смотрел ему вслед и долго колебался: а не пойти ли вместе с ним? Ну, приду в колхоз, ну, скажу, что мне хочется поработать. А дальше что? Там, конечно, спросят: «А что ты умеешь делать?» Я отвечу: «Ничего!» — «Ну, и до свиданья!» — скажут. И пойдешь не солоно хлебавши…
В страшном душевном смятении я направился в правление колхоза.
Около правления — кирпичного дома с широкими окнами — стояла новенькая «Волга». Об ее передний буфер терся поросенок. Над шиферной крышей дома возвышалась алюминиевая телевизионная антенна. На доске объявлений висело: «Товарищи колхозники! Организуется экскурсия на один день в Ленинград! Полет на «ТУ-104». Записываться у Кукушкиной».
На ступеньках дома остановился. Из раскрытого окна вылетал стук счетных костяшек и чей-то голос: «Райфо! Райфо! Это Коляскин говорит! Плохо слышно!»
Над чайной, которая была по соседству с правлением, плавал запах гуляша с картошкой.
Я стоял в полном смысле слова на пороге новой жизни. За дверями была РАБОТА. Та, за которую платят деньги и на которые можно будет купить тарелку гуляша. Об этой работе говорят во всех семьях взрослые: «Ну, как ваша работа? А где вы работаете? А по душе ли нашли работу?»
Но, по-честному говоря, меня сейчас очень мало интересовали деньги. Я знал, с голоду не пропаду. У нас есть продукты. Владимиру Сергеевичу, конечно, не нужны наши заработки. Он просто хочет заставить нас заниматься делом, А помогать я буду колхозу от души, бесплатно!
Я вошел в правление.
В светлой комнате, оклеенной зелеными обоями, за столом сидел какой-то одноглазый мужичок.
Я с ним поздоровался и спросил:
— А можно ли видеть председателя колхоза?
— А зачем он тебе? — спросил мужичок и стал оглядывать меня своим мутным и красным глазом.
Я замялся, а потом прямо сказал, что пришел устраиваться на работу.
— На работу-у?! — удивился мужичок и даже привстал со стула. — И как, значит, за деньги или за трудодни?!
— Могу и бесплатно.
Мужичок вдруг хихикнул и полез в карман за кисетом. Свернув цигарку и пыхнув в меня едким дымом, он сказал:
