Татьяна Уфимцева - Прокляты и убиты
Но того, что зовется снегом, здесь не было. Все вокруг испятнано мочой, песок превращен в грязно-серое месиво. Лишь подальше от казармы еще белелось, и из белого, сквозь пленку снега, светилась красная брусника.
Булдаков. Ии-эх! Че нам, малярам, день работам, ночь гулям!
В казарму парни вкатились, клацая зубами от холода, полезли к печке, но она уже не грела. Так, не согревшись, и потопали на завтрак. В тот день новобранцев кормили сразу и завтраком, и обедом. Повеселели бойцы – решили, что так оно и дальше будет. Думали – обмундируют их, амуницию новую выдадут и постельные принадлежности – одеяло, наволочку и по две простыни…
Отобрали из каждой роты по пяток ребят – послали баню топить. Баня из сырых бревен, печи в ней едва прогревались, воды горячей по полтаза на брата. В парилку сбилась вся голая публика, до того продрогшая, что даже на возмущение сил не хватало.
Не выдали служивым ни постелей, ни пожиток. И нового обмундирования не дали – всех переодели в б/у – бывшее в употреблении. Все обутки, вся одежда была рассчитана на среднего человека, но на Колю Рындина и на Леху Булдакова ничего подходящего не нашлось. Шинели до колен, рукава до локтей, на груди и на брюхе не сходилось. Ноги в ботинки наполовину насунули, да и пошли на смятых задниках. Коля Рындин терпел, но вот Булдаков спинал ботинки с ноги, стянул портянки и двинул по морозу босиком.
Шпатор. Э-эй! Ты это, памаш, че?
Но Булдаков не слушал, а, проходя мимо штаба полка, рявкнул: «Взвейся знамя коммунизьма над землей трудящих масс!» На крыльцо штаба вышел начальник особого отдела капитан Скорик.
Скорик. Что за комедия?
Шпатор. Эй, придурок! Товарищ боец! Простудисси…
Булдаков. У бар бороды не бывает – усы!
Скорик. Старшина, что за бардак?
Шпатор. А бардак и есть. Они вон говорят, памаш, весь мир бардак, все люди б. ди. И правильно, памаш! Вы вот вместо лекции две пары ботинок сорок седьмого размера мне найдите. А эти себе оставьте.
Скорик. Сегодня же вечером этого артиста ко мне на беседу.
После ужина Булдаков был стащен с уютных нар и отправлен к капитану Скорику на воспитание.
Скорик. Фамилия?
Булдаков. Леха Булдаков.
Скорик. Откуда родом?
Булдаков. С рабочего поселка Покровка, за Красноярском. Народ у нас темный-претемный, я с раннего детства среди такого народа обретаюсь. В отрыве от городской культуры… В бедности и труде…
Скорик. Кулаки в родне есть?
Булдаков. Не, никаких кулаков не водится, простая совецкая семья. Каки кулаки в городе? Кулаки это на выселках, по-за речкой Качей. Там они, сволочи, кровь из батраков и пролетариата сосут.
Скорик. Сидел?
Булдаков. Че?
Скорик. В тюрьме сидел?
Булдаков. Не, тут все чисто.
О том, что папаня и два старших брата почти не слезают с нар, Булдаков сообщать воздержался. О том, что сам он только призывом в армию отвертелся от тюрьмы, тоже умолчал.
Скорик. Женат?
Булдаков. Не, какая жена? Надо на ноги крепко встать, папу издалека дождаться, маме бедной помочь. Я ведь с трех лет недоедая, недосыпая тружусь. На реке Ангаре вот грудь и ноги застудил. Да что ноги, в них ли дело? Главное, там я познал спайку трудового народа, силу рабочего класса увидел и всем сердцем воспринял. Потому и босиком по морозу прошел и не простудился.
Скорик. Придуриваетесь, да? Но я вам не старшина Шпатор. Вот велю вас под суд отдать…
Булдаков. Гром надломится, но хер не сломится, слыхал?
Скорик. Вы! Вы что себе позволяете?!
Булдаков вдруг увел глаза под лоб, перекосоротился и брякнулся на пол. Изо рта повалила пена.
Булдаков. У бар бороды не бывает! Я в дурдоме родился! В тюрьме крестился! Я за себя не отвечаю! Меня в больницу надо! В психиатрическу-у-у-у!
Скорик не помнил, как выскочил в коридор, где сидел старшина Шпатор.
Скорик. Может, его… Может, его в Новосибирск направить… на обследование?
Шпатор. Половину роты, товарищ капитан, придется направлять. Тут такие артисты… Ладно уж, я сам их обследую. И рецепт пропишу, памаш, каждому персонально.
Про себя старшина Шпатор постановил: он в лепешку разобьется, до Новосибирска пешком дойдет, на свои гроши купит Булдакову и Рындину обмундирование, но уж тогда попомнят они его.
Перед отбоем, сидя на нарах, босой, Булдаков наставлял воинство.
Булдаков. Требовайте! Обутку требовайте, лопать, постелю, шибче требовайте! Насчет строевой и прочей подготовки хера имя! Сами пускай по морозу босиком маршируют…
Мусиков. Сталин че говорил? Крепкай тыл… а тут че?
Рындин. Ссс-споди Ссусе… Ссс-поди Ссусе…
Попцов. Босиком да нагишом никака армия не имеет права на улицу!
Булдаков. Это есть извод советского бойца!
Мусиков. Сталину, однако, надо писать.
Шпатор. Разговорчики, памаш! Отбой был. Ох, займуся я тобой. Булдаков, вплотную займуся!
Старшина добился своего, командирован был в Новосибирск и на спецскладах сыскал для Булдакова и Рындина обмундирование. Деваться некуда – вступили в строй.
Шли первые недели службы. Не гасла еще надежда на улучшение жизни, быта и кормежки. Еще про девок вспоминали, еще пели в строю, еще верили в грядущие перемены.
Шпатор. На занятия, служивые, на занятия! Выходи строиться! Булдаков, тебе особо приглашение?
Булдаков. У меня живот прихватило.
Шпатор. Выходи, милок, мы и не таких артистов видывали, памаш! Может у кого просьбы есть, обрашшения?
Мусиков. Мне идти не в чем, подметка вон отлетела.
Шпатор. Та-ак. А шпилечки-то, голубчик, свеженьки-и-и… У старой обуви подметки не враз отрываются, они грязнятся, поднашиваются. И что мне с тобой делать? Вот люди честные мерзнут, памаш, из-за тебя, я их и спрошу, что с тобой делать.
Зеленцов. Сортир долбить!
Шпатор. Во! Народ завсегда справедлив. Взять лом и прямиком на работку на чистеньку, на запашистеньку-у-у! Меня кто проведет?
– Никто-о-о-о! – дружно выдохнула рота.
Шпатор. Рындин! Днем сходишь в лес, лекарствов для всех дристунов насобираешь. А теперь на занятия!
На занятиях старшина Шпатор подробно изучал винтовку Мосина образца 1891 года.
Шпатор (теребя себя за ширинку). Ну, что это, что? Да это же спусковой механизм, спу-ско-вой ме-ха-низм! Понятно?
– Я-а-а-а – сонно слышалось в ответ.
Шпатор (стуча себя по губам). А это что?
Булдаков. Едало.
Шпатор. Еда-ало-о-о? У кого едало, а у тя… Шептало это. Шептало!
– Я-а-а-а – выдавливали бойцы.
Шпатор (повязав на шею обмотку). А это что?
Зеленцов. Удавка!
Шпатор. Ж. па ты с ручкой! Хомутик это. Запомнили? Хому-утик. Прицельный.
– Я-а-а-а – уже совсем сонно тянули парни.
Шпатор. Не спать! Не спать! Я вас, памаш, все одно научу владеть оружием! Не спать! Вот это, что это? Ударник! (Старшина изо всех сил долбанул Шестакова по спине.) Понял, что такое ударник, понял? А есть еще боек! Кому наглядно пояснить, что это такое? О, Господи, когда я сдохну! Спят, курвы! Встать! Спать приехали? Я вас научу родину любить, памаш!
– Не-е-е-е – слышалось в ответ.
Шпатор. Что «не»? Четко, как положено, отвечайте.
Шестаков. Не будем спать на занятиях.
Шпатор. Вот это другой разговор. Тяжело в ученье, легко в бою, кто говорил?
Булдаков. Вы, товарищ старшина!
Шпатор. Суворов это говорил, Суворов! Это арьмия, памаш? Разобрать оружие и би-ихом на полевые занятия, обучаться штыковому бою.
Ни оружия, ни патронов в резервном полку не было, вооружали солдат деревянными макетами винтовок, дав для бравости два-три настоящих ружья.
Щусь. Боец Рындин! Перед тобой враг, фашист, понятно? Фашист идет в атаку. Коли его штыком, ну!
Рындин. Господь с тобой, товарищ лейтенант.
Щусь. Если ты его не убьешь, он убьет тебя. Коли фашиста, кому говорю!
Рындин. Да что ты, товарищ лейтенант? Какой ты фашист? Я жа вижу, свой ты, русский афицер.
Булдаков. Постой, постой, товарищ, винтовку опусти, ты не врага встречаешь, а друга встретил ты!
Щусь. Коли, твою мать!
Но растерянный Рындин продолжал стоять столбом.
Щусь. Тебя же вместе с твоими святыми в первом же бою прикончат.
