Николай Коляда - Пиявка
Долго кашляет. Стучит себя по груди кулаком.
Скоро сдохну… После города свежий воздух — запрещено…
СЕРГЕЙ. Ну вот, мля, я теперь боюсь. Напугал.
ЕВГЕНИЙ. Да ладно, шутка. Простынешь только. Хотя, горячая кровь. Купайся…
СЕРГЕЙ. А сам говоришь — пиявки, конские волосы?
ЕВГЕНИЙ. Залегли они уже на зиму на спячку. Под корягу и — бай. (Кашляет, смеется.) Они же не у всех пьют кровь. А только у кого порченая. У тебя же чистая? Ну вот. Пиявками даже лечат.
СЕРГЕЙ. Кого?
ЕВГЕНИЙ. Старухи. Порченую кровь убирают из человека пиявками… Такими чёрными. (Смеётся). Да ладно ты, я пошутил. Не сси по ногам. (Пауза.) Слушай, у тебя потрясающее тело. Потрясающе сложен. Тебе говорит это твоя жена?
СЕРГЕЙ (снова смеется). Вот снова нормалды! Люблю, когда меня хвалят! Я самый талантливый, я самый красивый, я лучше всех на свете! (Хохочет.) Спасибо, Жека! Ты друган! Можешь поднять настроение!
Упал на траву рядом с Евгением, лежит, раскинув руки в стороны, ежится, хохочет от того, что трава щекочет.
ЕВГЕНИЙ. Говорит?
СЕРГЕЙ. Что?
ЕВГЕНИЙ. Твоя жена говорит тебе о том, что у тебя красивое тело?
СЕРГЕЙ. Моя жена о моём теле? Почему спрашиваешь, что говорит моя жена мне о моем теле?
ЕВГЕНИЙ. Просто. Ведь она — владеет твоим телом и у неё есть какие-то мысли по поводу своей собственности, нет?
СЕРГЕЙ. Моим телом, Жека, владею только я. Это — моё тело. Оно принадлежит мне и более никому.
ЕВГЕНИЙ. Ну, пусть. Говорит?
СЕРГЕЙ (смеётся). Сегодня ночью три раза говорила… Нет, забыл — утром ещё раз. Чего ты докопался? У меня было много баб. Меня все хотели и хотят. И все были довольны и счастливы.
ЕВГЕНИЙ. А ты?
СЕРГЕЙ. Что — я?
ЕВГЕНИЙ. Ты был счастлив и доволен?
СЕРГЕЙ. И я был счастлив и доволен, естественный процесс, докопался! Жалко, поздно женился.
ЕВГЕНИЙ. В двадцать один?
СЕРГЕЙ. Надо было запрячься раньше…
ЕВГЕНИЙ. А чего?
СЕРГЕЙ. Хороший левак укрепляет брак, понимаешь? (Смеётся). Меня заводят, радуют маленькие тайны от жены, заводят и заставляют жить. Кайф, кайф, если втайне бегаешь на сторону. Как будто я на войне разведчиком! Остренько так всё! Звонит Маша, а я громко: «Здравствуй, Саша!» Маша про любовь-морковь и про моё красивое тело, которое она хочет прижать к своей пышной груди сегодня же, а я серьёзненько ей этак говорю, на всю квартиру, чтоб на кухне жена слышала: «Хорошо, Александр, сегодня мой товарищ уезжает, буду на работе к одиннадцати тридцати, заезжай в это время, и мы обговорим все наши дела».
ЕВГЕНИЙ. Много натурщиком работал?
СЕРГЕЙ. А то! Лет с двенадцати, поди, таскаюсь по мастерским. Главный заработок юности. У меня шило в заднице. Тяжко сидеть долго. Очень много, да, было. Меня любили, очень любили меня многие художники, любили…
ЕВГЕНИЙ. Рисовать.
СЕРГЕЙ (посмотрел Евгению в глаза, улыбнулся). И рисовать тоже. И что тебя потянуло на эту гадость, а? Ну, ладно, давай, поговорим, как эти бабы на БАМе. Ну?
ЕВГЕНИЙ. Что?
СЕРГЕЙ. Задавай вопросы.
ЕВГЕНИЙ. Тебе хочется перетрахаться со всем белым светом, так?
СЕРГЕЙ. Так. Стремиться к этому нужно! Я не виноват: мне всё время хочется только этого и всё! Я вот даже в магазин зайду, иду, смотрю на продавщиц и вижу, что они голые стоят за прилавками, голые, все! То же в автобусе: едем, а я вижу, что все бабы, которые прижались ко мне, голые, как пупсики! (Хихикает, картинно закрывает глаза руками.) Ах, мне даже стыдно, я покраснел! Мы водку сейчас будем пить или после?
ЕВГЕНИЙ. А мы приехали водку пить? Ты работать собираешься? Иди купайся, нормалда развратная. Вода уже нагрелась, через полчаса дело пойдет к ночи, начнет остывать…
СЕРГЕЙ. Правильно, охолодиться надо, надо куп-куп от таких разговоров. Ну, Жека, прощай, друг! Не поминай лихом. Чао! А-а-а-а-а-а!!!!
Заорал вдруг во всю глотку, разбежался и кинулся с берега. Высоко поднимая ноги, бежит по воде. Ойкает, бултыхается, как ребёнок в корыте.
Евгений всё так же лежит на земле, опершись на локоть, жуёт травинку, смотрит на Сергея, улыбается. Сказал негромко, будто самому себе:
ЕВГЕНИЙ. Будь осторожен, мальчик… Тут — пиявки…
Долго следит за купающимся Сергеем. Наконец, встал, легко и уверенно открыл этюдник, укрепил его ножки, вынул краски, палитру, кисти, поставил на этюдник грунтованный картон. Быстро делает набросок углём.
Всё так же тепло и всё так же поют птицы. Евгений рисует. Сергей бултыхается, кричит.
На берегу появился Старик с сумкой, он собирает пустые бутылки. У Старика седая, спутанная борода, он в сером длинном плаще. Старик встретился глазами с Евгением и Евгений приложил палец к губам: мол — тихо, ни звука, прочь. Старик быстро, понимающе кланяясь, исчез. Евгений улыбается, быстро работает.
Высоко по берегу прошли двое — парень с девушкой. Евгения они не видят, забрались в кусты, чего-то там шепчутся, хихикают. Евгений прислушался, хмыкнул, снова рисует.
Сергей бежит к берегу, всё так же высоко поднимая ноги, брызги радугой летят из-под его ног. Тело у Сергея покраснело, покрылось пупырышками.
Сергей бегает по берегу, что-то кричит орёт, мычит, машет руками, согревается.
СЕРГЕЙ (поёт). О налейте же мне водки! Наливайте наконец! А иначе, обещаю вам, наступает мне… (Хохочет). Полторашечку, полторашечку, полторашечку!!! Ну, дай, дай согреться, надо, ну?!
ЕВГЕНИЙ (рисует). Нельзя. Надо заработать.
СЕРГЕЙ. Я простыну!
ЕВГЕНИЙ. Не простынешь. Возьми полотенце и потри себя хорошенько — это очень полезно, говорят, после холодного душа…
СЕРГЕЙ. У меня нету полотенца. Дай мне водки!
ЕВГЕНИЙ. Возьми моё полотенце. Потрись. Ты молодой, у тебя много крови. Попрыгай, побегай, без водки согреешься… Побегай, побегай! А то я знаю, потом всё превратится в пьянку… Вот полотенце, на. (Пауза). Что?
СЕРГЕЙ. Ты вообще всасываешь?
ЕВГЕНИЙ. Что? Оно чистое.
СЕРГЕЙ. Простой ты парень, Жека, без затей… Ты что, а? Я брезгую, понимаешь? Брез-гу-ю. Я брезгливый ужасно. Не вник?
ЕВГЕНИЙ. Да оно из стирки. Почему, не понял?
СЕРГЕЙ. Да потому что потому! Пристал! (Пауза). Это же твоё полотенце? Твоё. Надо соблюдать гигиену, если уж ты не понимаешь других слов…
Пауза. Евгений смотрит на озеро, молчит.
ЕВГЕНИЙ. А, ну да, конечно. У меня же тубик, забыл.
СЕРГЕЙ. Да чё ты заобижался? Ну я брезгливый, я не могу и всё.
ЕВГЕНИЙ. Да нет, никто не обижается. Ясно. Правильно. Нормалды. Ты прав. Но мне, скажем, было бы, к примеру, приятно, если бы ты — ну, здоровый и сильный парень, ну, красивый очень такой парень — если бы ты вытерся моим полотенцем…
СЕРГЕЙ. Всё, замяли, хорош. Простой, как грабли! Ему приятно. Туда-сюда-обратно тебе и мне приятно. Остань. Обсохну. Извращенец какой-то старый, ей-Богу! Женское бельё любит… (Хохочет).
ЕВГЕНИЙ. Ну, правильно, рассказал ему, он теперь всем растрепет…
СЕРГЕЙ. Ой, да сильно мне надо про тебя с кем-то сплетничать…
Делает какие-то физзарядочные упражнения.
У меня бутербродики есть, с колбаской, с огурчиками, с ветчинкой… Вкусныииии! А?
ЕВГЕНИЙ. Водка будет к вечеру. Я сказал — точка.
СЕРГЕЙ. Жадина, говядина, солёный огурец, на полу валяется, долбаный конец!
ЕВГЕНИЙ. Можешь материть — не получишь. Надо работать. Мы чего приехали? Надо поймать его, этот день… Ты видишь, что вокруг? Поймать, остановить…
СЕРГЕЙ. Ага, поймать, остановить. Сильно надо. Ещё миллион таких будет. Не умеешь ты, Жека, наслаждаться прелестями жизни! От того и кашляешь, подохнешь, закопают тебя за оградой кладбища на четыре метра, чтоб не вонял!
ЕВГЕНИЙ (у этюдника). Я сказал — не получишь. (Пауза). Как же она так тебя собирала, что забыла полотенце положить. Бутерброды — не забыла… Видно, очень любит тебя.
СЕРГЕЙ. Очень. Очень. Без-ум-но. Не завидуй. (Хохочет.)
ЕВГЕНИЙ. Одевайся, простынешь.
СЕРГЕЙ. Нетушки. Я так буду обсыхать. Спасибочки. Если я оденусь, то никто не увидит и не оценит мои изумительные новенькие плавочки в синий горошечек по белому полюшку! А мне позарез надо, чтобы их оценили.
