Айдар Павлов - Патрул
Бродяга отступать не собирается:
- Да ну? – Оживляется он. - А если я царь? Какое же у меня страдание?
- На шее царя висят сотни тысяч страдальцев, которых надо вовремя кормить, наказывать и воспитывать. А может, и посылать на войну. Если вы царь, вы посылаете тысячи людей на бессмысленную бойню, они убивают тысячи себе подобных, и все это записывается на ваш кармический счет. – Указательный палец Монаха показывает в растерянное лицо бродяги. – Хотите стать царем, милейший, или останетесь путешественником?
- Я… пожалуй, останусь путешественником, - отвечает Дилго с усмешкой простофили.
- Будда сделал тот же выбор: он расстался царством, как с плевком, и ушел в одинокий затвор. – Выдержав паузу, монах задает контрольный вопрос: - Действительно ли вы понимаете, что любая жизнь является страданием?
- Да, да, да, - безропотно кивает ученик.
- Итак, вы приняли первую благородию истину Будды, - провозглашает учитель. – Все остальные истины Будды являются лишь развитием истины о страдании.
Затворник практически «расстрелял» гостя с высоты своих обширных познаний.
- Скажите, - тихо интересуется ученик, снизу вверх глядя на ортодоксального учителя. – Если есть благородная истина о страдании, значит, должна быть благородная истина о сострадании? – Так ребенок спрашивает: «Ты любишь меня, мама? Ну, почему ты сегодня такая злая?»
Монах потрясен тоном и взглядом пришельца.
Попробуй ответить отрицательно или даже произнести слово, если понимаешь, о чем идет речь. Все, что до этого объяснял отшельник, осыпалось подобно сухим листьям с дерева. Железная маска педагога растаяла. Глаза Барчунга Гампо стали влажными.
Дилго с тихим смехом по-отечески треплет плечо отшельника.
Горы и долины Тибета. Картины природы. Вечер.
В домике отшельника. Барчунг в одиночестве вдохновенно выполняет простирания, читая молитву:
- Да освободятся все существа от страданий и причин страданий. Да освободятся все существа от страданий и причин страданий…
Вид вокруг домика отшельника. Раннее утро. Несколько очаровательных картин природы.
По тропинке в гору поднимется бродяга, как всегда, полностью сливаясь с пейзажем.
В доме отшельника. Монах продолжает простираться. Молитва больше не звучит. Заходит бродяга. Монах вскакивает на ноги. Оба кланяются друг другу.
- Привет, Барчунг!
- Привет, Дилго, привет!
- Хорошая погода, - улыбаясь, говорит странник. – Отличная погода.
Монах выглядывает за дверь. В темное помещение врывается свет и цвет великолепного утра. Барчунг счастлив. Похоже, он еще не выходил из дома - с рассвета простирался.
- О-о! - гость с уважением кивает на коврик монаха.
- Каждый день я делаю триста простираний.
Монах собирается свернуть коврик.
- Хорошая идея, - одобряет гость, останавливая хозяина. – Можно?
- На здоровье, - разрешает тот.
Бродяга выполняет на коврике монаха полные простирания перед алтарем.
- Хороший коврик, - хвалит он, закончив. – Мягкий, комфортный коврик.
Монах не замечает иронии.
- А мне казалось, вы зрелый практикующий, типа махасидхи, - уже без иронии продолжает Дилго. – Думал, вы давно закончили отбивать поклоны. Думал, простирания нужны только тупицам типа меня.
- Подлинные йогины простираются всю жизнь. Великий Лонгченпа семь лет простирался и читал мантру Ваджрасаттвы, пока сам не стал как Ваджрасаттва.
Монаху, наконец, удается свернуть коврик, он на него садится. Гостю предложено сесть на более удобную подушку.
- Перед учением давайте споем молитву, - говорит монах.
Он начинает распевать «Драгоценную бодхичитту». Дилго, поймав мелодию, подпевает. За кадром идет перевод:
- Драгоценное всепроникающее сострадание!
Пусть зародится оно там, где еще не зародилось,
Да не убудет там, где уже зародилось,
И пусть распространится все дальше и дальше!»
Во время молитвы монах украдкой заглядывает в лицо бродяги. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что у драгоценного сострадания сейчас есть шанс распространиться до звезд.
Очередной день учений. Панорама гор, долин.
По знакомой тропинке в гору поднимается странник. Дверь в домике монаха открыта. На пороге стоит Барчунг Гампо в ожидании ученика. Дилго приближается к дому.
В доме монаха.
Учитель и ученик вновь распевают «драгоценную бодхичитту» перед началом занятий:
- Драгоценное всепроникающее сострадание!
Пусть зародится оно там, где еще не зародилось,
Да не убудет там, где уже зародилось,
И пусть распространится все дальше и дальше!»
Пока Барчунг Гампо дает учение, мы совершаем экскурсию по танкам, украшающим его келью. Авалокитешвара, Белая и Зеленая Тары, Будда Амитабха, - главные герои сцены.
- Природа Будды присутствует в каждом живом существе, - рассказывает монах. – Но буддой становится лишь тот, кто отважился поставить свою невидимую природу превыше всего видимого. Будда осознал себя несуществующим, но не испугался, не стал искать новый способ рождения. Он признал в природе несуществования самого себя. И тот час же испытал великую любовь и великое блаженство. И все существующее оказалось на несуществующей ладони Будды. Как нити марионеток сходятся в руке артиста, так все живые существа сосредоточены в несуществующей природе Будды.
До тех пор, пока мы не решимся поставить несуществующую природу выше всего существующего, мы обречены на существование и страдание.
Будда дает нам прибежище и чистую землю. В чистой земле каждый может осознать свое несуществование, а благодаря прибежищу победить страх. И если мы действительно верим Будде, не боимся, не ищем нового рождения вовне, если нас устраивает небытие себя, то проявляется подлинная природа. Природа Будды. Когда пресечено рождение, пресекается смерть, пресекаются болезнь и страдание. А когда прекращено страдание, на освободившемся пространстве мы находим великое блаженство.
- Что есть великое блаженство? – спрашивает Дилго.
- Природа любого блаженства - сострадание.
- Разве возникнет сострадание там, где прекращено страдание?
- Достигнув просветления, мы прекращаем свое страдание - страждущее я обанкрочено. Но мы не сможем прекратить страдания бесчисленных существ – они-то остаются.
- Прекрасно, прекрасно! И каким же образом Будда дает чистую землю?
- Есть Будда – есть и чистая земля. Мы просто в ней присутствуем. Будда не дает землю обычным образом. Если б это был обычный кусок земли, мы бы его разменяли на плоды сансары. Чистые земли Будд неделимы ни в пространстве, ни во времени. Они просто есть.
- Вы их видели?
- Их нельзя увидеть, – улыбается монах. - Это не то, что можно лапать или ухватить рукой.
- Но ведь Будды проявляются в том, что позволяет испытать сострадание? – припоминает ученик.
- Да, да… Где сострадание, там Будды. Это так.
- Значит, в чистой земле все-таки что-то происходит? - Предполагает ученик. - Что-то видимое. Когда я вижу рыдающего ребенка или слепого, потерявшего дорогу, можно ли считать то, что я испытываю, состраданием Будды?
- Конечно! – заинтригован учитель. - Но рядом может пробежать собака. Она даже внимание не обратит на рыдающего ребенка. Будда является внутри, а не во вне. Он невидим.
- А если вместо собаки пробежит Будда? Он испытает сострадание к несчастному ребенку? Или тоже не обратит внимания?
- У-у-у… - чешет за ухом монах.
- Так, где же будда? Внутри или во вне?
Учитель и ученик стоят возле изображения Авалокитешвары.
- Тысячерукий Авалокитешвара, - представляет монах. – Один лама сказал, что каждый из нас может считать себя Авалокитешварой, если за день проявит сострадание, пусть, не тысячу, пусть, хотя бы четыре раза.
- Четыре раза? – заинтригован гость. – И я божество?! Это ведь ничто! Вы пробовали?
- Нет, - пожимает плечами монах.
- А почему?
Отшельник задумывается. Правда, почему?
- А если мы хотя бы один раз в жизни позволим проявить сострадание к себе? – Выделяя каждое слово, странник пристально вглядывается в лицо Авалокитешвары на танке, словно адресуя ему вопрос жизни и смерти.
Монах поднимает взгляд на гостя.
- Что если рыдающий ребенок и есть Будда? – заканчивает мысль бродяга, - повернувшись к монаху.
- Материнская любовь, Белая Тара, - монах представляет героиню следующей танки. - Когда женщина готова испытать к любому ребенку такую же любовь, как к своему собственному, то она больше, чем женщина, - она Белая Тара.
- Угу, - кивает бродяга.
- Зеленая Тара, женская активность, - продолжает монах. - Приходит на помощь любому, как к лучшему другу.
