Николай Коляда - Амиго
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Он будет, ага.
ЖАННА. Ну, а кто тогда, мамуль?! Ты — талант, тебе — нельзя. Я больная, на вертолёте вон. Григорий Иванович, поможете? Сходим на помойку, возьмём коробочек штучек несколько, ага? И загрузимся. Мы очень слабые с мамулей. Вот выпьем для храбрости и начнём, ага? Тут ведь только ворохни добро, столько подымется. Не знаю, с какого бока торкнуться, заезжать, подобраться. Да ещё на троих всё добро делить надо. Как?! На троих — не делится.
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Как раз на троих и делится. (Поднял стакан). Это всё — «тумбулянеже». Еще возьмём на грудку и начнём. Соня, Сонюшечка, да? (Подмигивает Софье Карловне, поёт-мурлычет). Девочка моя-а, ласточка лесная-а…
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Если подлый лекарство нальет тебе — вылей. Если мудрый подаст тебе яду — прими. На заметку вам всем это.
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ (смеётся). Проверим, вот я всем яду курарэ налил!
ЖАННА (смотрит то на мать, то на Григория Ивановича). Мамуля умная. А память исключительная какая! Вот я взрослая уже, ага? А вот я мамулю люблю и прям боготворю её от отличие от некоторых многих людей, не будем конкретно показывать пальцем. Ой-ой. Мамуля как Хайяма любит. И сама пишет рубаи. Поэт наша мама. Поэт прямо. Мамуле давно надо компьютер или машинку печатную на худой конец, а мы всё вот так, от руки листочки. Я всё собираю. Мамуля напишет, кинет где, а я соберу. Мамуль, почитай нам ещё, а? Новенькое, может, есть у тебя? Прощание с родиной, с квартирой? Ну, что-нибудь просветвлённое, чистое, с грустинкой? Не сочинила ещё такое рубаи? Григорий Иванович, мама не читала вам свои рубаи?
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ (смеётся). Да читала сто раз, как нет-то. Гы-гы-гы. Читай, Соня, на прощание. Делать-то всё равно особливо не фиг.
ЖАННА. Да то-то и беда, что есть фиг, что паковаться надо, а мы поэзией увлеклись. Ой-ой. У нас ведь часто бывают разные люди, слушают мамулину поэзию. Она известна в определённых кругах. Но её зажимают, не дают ходу. Сегодня таланту практически пробиться невозможно. У неё недавно, лет пять как, озарение наступило.
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Ага. Под старую задницу стишки сочинять стала. Шишли-мышли, сопли вышли. Сонечка наша. Гы-гы-гы.
ЖАННА (помолчала). Прорезался талант и всё! Если он есть, его ведь не закопаешь. Мамуля вообще недалекий человек. В искусстве. Мамуль, читай своё? Выпей и прочитай.
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Настроение надо. Так не пойдет. Только Хайяма могу.
ЖАННА. Ну давай его. Я так люблю с детства Хайяма в мамулином исполнении. Она его часто читала. Как выпьет и читает. Какой талант актёрский зарыли, гады! Читай, мамуль. А потом паковаться.
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Потом. Таблетки приму вот. Сердце болит, сил нет.
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ (смеётся). Все болезни от нервов, одна только — от удовольствия.
ЖАННА. Какая? (Тихо). Ну не пила бы, а, мамуль?
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Ну да. Ещё скажи, умница. А зачем жить?
ЖАННА (вздохнула). Ну, вообще-то, правильно, мамуль. Философично. Я тебя понимаю. Твою грустную тоску, так сказать. Выпьешь — и рай на земле, как говорил товарищ Хайям. Паковаться надо! Мама, не бросай меня. Ой, не бросай меня, мама. Да.
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. А?
ЖАННА. Да так, нет. Девочки, мальчики, а? Мне что-то снилось. Забудем, а? Уезжаем. Куда?! (Плачет). Забудемся, а? Споём тихохонько, а?
Поёт шепотом, высоким голосом. Со второй строчки подхватывают Софья Карловна и Григорий Иванович.
Вспомни, мой ненаглядный! Как тебя я любила!
Мне казалось, что счастьем! Это ты, дорогой!
Неужель, моё сердце! Огонечек потушишь?!
Неужели тропинку! Ты ко мне не найдё-ёоёоёоёшь????!!!!
Долго грустно молчат, едят, вздыхают.
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ (смеётся, кривой палец в воздух поднимает). Это вам не рубаи. Рубаи это — «тумбулянеже». А это вам серьёзно. Классические вещи это вам! Гы-гы-гы.
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Бренность мира узрев, горевать погоди! Верь! Недаром колотится сердце в груди!
ЖАННА. Мамуля, стопори, а?
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Не горюй о минувшем! Что было, то сплыло! Не горюй о грядущем! Туман впереди! Вот так вот вам.
ЖАННА. Да, да, мамуля, ой, туман сплошной впереди у нас, мы поняли уже посредством Хайяма. (Плачет.) Да, мамуля, думали мы, что тут будет музей поэта Софьи Карловны Сорокиной-Горюновской, а будет тут магазин или ресторан или чёрт-те что. Ой, ребята, это ужасно! Куда бедному крестьянину податься? Всё продали, всех выгнали, выселили, заселились, мы для них быдло проклятое, и мы — живи, как хотим, с голоду рабочий человек помирай ложись. Я думала — что, а оно — вышло как. Как жить простому человеку? Никак. Обдурачили, а? Хоть иди милостыню проси. Хорошо мы афоризмами кормимся, у мамы пенсия, да Гулькин нас содержит, а так бы мы — что бы мы?
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Да бы мы ничто. Хорош, Борман. Гоу-шоу. Поехали. Возьмём курарэ на грудку. Гы-гы-гы.
Начинается долгая церемония с переливанием из стакана в стакан друг другу, с приговариванием: «Ой, нет, куда мне так много! Да вы меня спаиваете! Ой, перелила! Ой, разлила! Ой, мне чуточку!» Наконец, у всех поровну — подняли стаканы, выпили.
ЖАННА. Я на больничном. Мне много нельзя. Сейчас. (Пошла в туалет).
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Ненавидят меня. Сколько раз я принимала плачевные позы — нуль. Я в душе моюсь, он на кухне включит холодную воду, чтоб у меня пошла горячая. И сколько раз обжигал меня. Сходит в туалет, выйдет, протянет руку здоровкаться. Руки не моет, а специально здоровкается за руку. Такая семья дурная — чего-то ищут, чего-то теряют: то подушку, то губнушку, то книжку. И развели тут псарню, не продохнуть. Иезуиты! Я б хотела, чтоб она родила негритёнка, просила ж её — нет. Сейчас было б как хорошо с негритёнком. Он бы Пушкиным б стал. Я обезножела, мне тоску излить надо. Вот я на них участковому напишу, отнесёте?
ЖАННА (пришла). Мамуль, ты чего?
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Так. «Я кустарник, ветер ветки колышет…»
ЖАННА. От, от, мамуля разродилась-таки. Это ведь твои рубаи? Давай, молодец! Ну-ка, еще раз, я не услышала? От, от, мамуля, давай, давай…
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Не мешай. «Я кустарник, ветер ветки колышет, одиноко и грустно, стою в поле, ты не пришёл».
ЖАННА. Всё?
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Всё. Мало?
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. И за такие афоризмы плотют деньги? Покупают люди?
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Именно за такие и плотют, уважаемый. Поэзия. Философия. «Платят» говорить надо. Ну да ладно, раз мы в валенках.
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Я не в валенках, я напробоску, в тапках. А вы с детства заика?
СОФЬЯ КАРЛОВНА. Кто заика? Я заика? Я не заика. Вы почему это?
ЖАННА. Тише, тише! Ой, здорово, мама, мысль какая, главно, хорошая — я одинокая-преодинокая в степи. Есть в этом некая принципиальная актуальность, паразитство проклятое. (Плачет). Ты пиши больше, в журнал в какой пошлём или в газетку. Денег нам отвалят кучу. Или вспомни, как раньше жилось. Вспоминания свои напиши. Вот так начни: «Вспоминаю: как сейчас помню…» И чего-нибудь вспомни.
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Вот, у меня напрел афоризм. Мысль. Кошка за жизнь съедает бриллиантовое кольцо. А у вас — три. И две собаки.
ЖАННА. Да-а? Вот, мамуль, где они, наши бриллианты-то, закопаны, вот они где! Чичирка, Бабайка, Манюрка — чтоб вы сдохли. Они Костю любят, они с Костей спят. Пусть спят. Ой-ой.
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Зачем у вас три кошки? Вонь, грязь.
ЖАННА. А пусть. Нам нравится, что их так много. Пусть. Я уберу.
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Да зачем они нужны, погань эта, блохи, шерсть?!
ЖАННА. Они нам уют создают.
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Да какой уют? Уют — занавески, ковры, хрусталь. Три бриллиантовых кольца они сожрали, сволочи.
ЖАННА (молчит, смотрит то на мать, то на соседа). Вы опять, Григорий Иваныч, начинаете спорить, как в тот раз, когда мы вам вызывали «скорую». Хорошо, раз возник спор — по порядку разберёмся. Ну, хорошо. Куда я бы их всех три надела бы? В нос? Смешной вариант. Псевдонаучное истолкование фактов. Пусть живут. Вы знаете афоризм: приблудных кошек выкидывать нельзя?
ГРИГОРИЙ ИВАНОВИЧ. Дак они все приблудились? Ну-у-у. Рыбак рыбака.
ЖАННА. В смысле? (Пауза). Опять вы, Григорий Иваныч, как в тот раз, ой-ой, так долго у вас тогда голова не заживала. Ладно. Я другое скажу: видите, Григорий Иваныч, мамуля у нас какая? Говорит с утра: «Жаннета, сходи к Григорию Ивановичу, позови попрощаться. Он ведь родной нам, пять лет назад сватался даже». Ну, что вспоминать. Неудача постигла вас тогда. Ну, не буду бередить раны, резать по живому и по больному, нет. Говорит мамуля мне: «Он хоть и затопил нас за последний год восемь раз и копейки нам не заплатил за этот вандализм, но всё ж таки надо его позвать, проститься по-человечески!» И я давай звать вас. Бутылочку приобрела. «Детскую», двести пятьдесят грамм. На свои на последние деньги. А денег, заметьте, нету у нас, паразитство проклятое. Одна мелочовка по карманам. Будто на паперти стояли. Ну вот. А ведь мы, Григорий Иванович, не здоровались давно. Но мамуля — главная тут, она сказала так, у меня огромное уважение к родоначальникам, так сказать, и я сделала, как она сказала. И вот вы тут.
