Теннесси Уильямс - Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы
«Интересуетесь Уильямсом, сэр? Он — наша знаменитость, — говорит розовощекий продавец по имени Том. — Трамвай «Желание»? Нет, на набережной только «Риверфрант». Впрочем, если хотите подробнее, вот адрес одной дамы — она о нем знает все».
«Одно из самых приятных воспоминаний ребенка, выросшего в Новом Орлеане, это как мы, ребята, играя, вдруг слышали звуки музыки — будто землетрясение произошло. И хотя звуки раздавались совсем рядом, мы не переставали спрашивать друг друга: откуда они? А потом, спотыкаясь, бежали в их направлении — туда, туда! И вдруг понимали, что находимся совсем рядом, рядом с музыкой. И она звучала всегда, в любое время. Город был буквально наводнен музыкой». (Книга Н. Шапиро, Н. Хентоффа «Послушай, что я тебе скажу».)
А рядом с набережной — «Вьё Карре», Французский квартал, жемчужина Нового Орлеана. Его построили еще в 1718 году французские переселенцы, но через семьдесят лет случился пожар, квартал почти весь сгорел, а город в это время был уже в руках у испанцев, вот они и перестроили квартал в своем стиле. Сегодня «Вьё Карре» — это выкрашенные в неяркие тона двух-, трехэтажные домики, главное украшение которых — увитые зеленью высокие ажурные балконы, нависающие над прямыми и довольно узкими улицами. Садиков, как в Зеленом районе, нет; вместо них «патио» — внутренние дворики с неизменными фонтанчиками. Современный Французский квартал зовут «золотым гетто»; это настоящая творческая мекка, куда стекаются музыканты, художники, писатели. Здесь родился и жил король джаза Луи Армстронг, пел король рок-н-ролла Элвис Пресли, творили классики литературы Марк Твен, Шервуд Андерсон, Уильям Фолкнер. Колоритны и оригинальны улицы «Вьё Карре»: элегантная и респектабельная Ройял-стрит, пахнущая рекой и рынком Дейкетер-стрит, шумная и порочная Бербон-стрит, самая известная улица Нового Орлеана.
«Творчески мыслящие американцы полагают, что этот город необычайно своеобразен и не имеет ничего общего с реальной американской действительностью… Уильямс пытается обрести единство и с самим романтическим кварталом, и с призраками — его обитателями». (Статья Т. Ричардсона «Город дня и город ночи: Новый Орлеан и экзотическая нереальность».)
А вот как обрисовывает Французский квартал сам Уильямс:
«…небо проглядывает такой несказанной, почти бирюзовой голубизной, от которой на сцену словно входит поэзия, кротко унимающая все то пропащее, порченое, что чувствуется во всей атмосфере здешнего житья. Кажется, так и слышишь, как тепло дышит бурая река за береговыми пакгаузами, приторно благоухающими кофе и бананами. И всему здесь под настроение игра черных музыкантов в баре за углом. Да и куда ни кинь, в этой части Нью-Орлеана вечно где-то рядом, рукой подать, — за первым же поворотом, в соседнем ли доме — какое-нибудь разбитое пианино отчаянно заходится от головокружительных пассажей беглых коричневых пальцев. В отчаянности этой игры — этого «синего пианино» — бродит самый хмель здешней жизни». (Из пьесы «Трамвай «Желание».)
Тулуз-стрит, дом № 722. Двухэтажный розовый дом с голубыми ставнями и белым балконом. Мемориальная доска, не имеющая, впрочем, к Уильямсу никакого отношения. Но именно в этом доме происходят события его ранней одноактной пьесы «Королева насекомых» (1941), новеллы «Ангел в алькове» (1943) и, наконец, поздней драмы «Вьё Карре». В ремарках к ней Уильямс пишет:
«Вначале мы слышим эти странные, приглушенные уличные звуки — тяжелый снег как бы благословляет город; уличное движение замедлено, огни притушены. Сцена постепенно освещается и возникает атмосфера «мира вне мира»».
А вот Уильямс беседует об этой пьесе с известным писателем Уильямом Берроузом сразу же после ее премьеры на Бродвее в 1977 году.
«Берроуз. Когда спрашивают, до какой степени мои произведения автобиографичны, я отвечаю: «Каждое слово — и автобиография, и одновременно вымысел». А что бы вы ответили?
Уильямс. Мой ответ таков: каждое слово — это автобиография, в то же время ни единого слова из пьес в мою автобиографию не вошло. Нельзя одновременно творить и придерживаться голых фактов. Например, в моей новой пьесе есть парень, живущий в том же доме, что и я, и с ним происходят некоторые из событий, происходивших со мной, когда я только начинал как писатель. Но это совершенно другой человек. Он и говорит-то по-другому, поэтому я не считаю пьесу автобиографической. Хотя события действительно происходили.
Берроуз. Все?
Уильямс. С двумя персонажами — парнем и девицей — я познакомился позже, не в этом доме. Но все другие жили в доме № 722 на Тулуз-стрит в 1939 году.
Берроуз. А что с этим домом теперь?
Уильямс. Все еще существует, но сейчас пуст. Парень же говорит в этой пьесе: «Дом сейчас опустеет, они исчезают — уезжают…»
Берроуз. Странная штука — этот Французский квартал.
Уильямс. Угу. В первый раз я приехал туда в 39-м и с тех пор видел там всякое, но ни за какие коврижки с ним не расстанусь (так поступает и Писатель из «Вьё Карре»). И даже не знаю почему… Помню, жил я рядом с кларнетистом, тогда еще совсем без денег. И приходилось ловить голубей, чтобы существовать. Но это уже другая пьеса.
Берроуз. А как насчет образа хозяйки?
Уильямс. Такая она и была, только не миссис Уайр, но такая точно. И она действительно лила кипяток в щель на крыше прямо на фотографа. По-моему, он был тогда довольно известен, его звали Кларенс Лафлин. Он устраивал грандиозные бардаки, и ей это не нравилось, — может, потому что не звал ее.
Берроуз, Но в пьесе она действительно великолепна — Силвия Сидни.
Уильямс. Да, она великолепна. Думаю, это одна из наших лучших актрис.» (Книга «Беседы с Теннесси Уильямсом».)
…Синтия Рэтклифф, стройная, изящная блондинка с распущенными волосами, в декольтированном бледно-розовом макси-платье с оборками, кажется, не слишком удивлена пришельцу из далекой страны. «Нет, из России гостей у меня еще не было. Но, во-первых, визитеров стало так много, что организовали специальный тур — «Прогулки с Теннесси Уильямсом по Новому Орлеану». А во-вторых, знаете, кто был его любимый драматург? Правильно, Антон Чехов, он его очень ценил, — так почему бы русским не оценить Уильямса?» Но когда Синтия узнает о том, что только в одной Москве поставлено одиннадцать уильямсовских пьес, удивления своего уже не скрывает: «И" Вьё Карре» тоже? Ну и как, как у них получилось?» Услышав в ответ, что создателям спектакля было, конечно, трудно ощутить истинную атмосферу Французского квартала — удивительно живую и непринужденную, — Синтия понимающе кивает: «Разумеется, ведь в России наверное все по-другому, но какой к нему интерес! А у нас в Нью-Йорке осталась только одна «Кошка» (имеется в виду с успехом идущая на Бродвее драма «Кошка на раскаленной крыше» с Кэтлин Тернер в главной роли). Памятник Уильямсу в Новом Орлеане? Ну что вы! Вот если б он был знаменитым футболистом или генералом, тогда другое дело. А так… Даже отпевание в соборе Людовика Святого местные власти запретили. Город-то в основном католический, официальная мораль весьма строгая — да-да, не улыбайтесь. Вот и решили, что нечего отпевать человека, предпочитавшего однополую любовь. Но мы протестовали, и через шесть недель служба все же состоялась — и какая! В соборе было полно народу, пела наша звезда Силвия Майлз — мертвая тишина. Словом, достойно его памяти…
Да, разумеется, мы с ним познакомились. Только позднее, в середине семидесятых. К этому времени у него здесь был дом — на Дюмейн-стрит, там надо обязательно побывать… Мы с подругой узнали, что он приехал и будет вечером обедать — в кафе «У Марты». Я сидела спиной к двери и не видела, как он вошел, только голос услышала. Это был, конечно же, его, его голос! Стареющий южанин с изысканными манерами — теперь таких не встретишь! Этот голос сказал официанту: «Добавьте, пожалуйста, еще зелени». Я на него взглянула — он улыбнулся в ответ, а ведь в зале было полно народу. Будто некая связь между нами возникла. И в самом деле — вдруг к нашему столику подходит официант и говорит: «Мистер Уильямс хотел бы узнать, какое вино заказать для леди». Ну а после того, как принесли бутылку, я решила, что должна ему ответить тем же. Но Теннесси отказался: «О, нет, мой доктор прописал мне полное воздержание». «Мистер Уильямс, — сказала я, — я много раз вас здесь встречала и, знаете, считаю себя героиней одной из ваших пьес». «Какой именно?» «Героиней «Трамвая «Желание»». Моя мечта — сыграть Бланш». «Что-о-ож, — ответил он, — воще-то, у Бланш длинные волосы, но с дру-у-гой стороны…»
Последняя наша встреча была в январе 1983 ^года, перед той самой его роковой поездкой в Нью-Йорк. Стоял промозглый зимний день. Иду я по Дюмейн-стрит и вдруг встречаю его — он ведет каких-то гостей к себе во дворик. Такой постаревший, осунувшийся, в черной греческой морской фуражке. Мы встретились взглядами, он остановился, улыбнулся и помахал мне рукой».
