Том Стоппард - Художник, спускающийся по лестнице
Битчем. Ты окончательно спятил. Я никогда не слышал раньше о том, чтобы убийца оправдывал свое преступление творческими мотивами. К тому же ты глубоко заблуждаешься. Вместо того чтобы создать шедевр, ты погубил мою многолетнюю работу по собиранию тишины, намалевав поверх холста жалкую мелодраматическую сценку, которая – я в этом уверен! – не оставит присяжных равнодушными. (Битчем вновь включает магнитофон: "А! Вот ты где…»)
Да, леди и джентльмены, он думал, что мы его не видим, но мы видим его как живого, благодаря счастливому случаю – наличию включенного магнитофона в студии, где мистер Доннер размеренно трудился, создавая по памяти портрет одной особы – портрет, который ему так и не суждено было завершить.
Мартелло. Бедняга Доннер! Ему постоянно не везло с Софи.
Битчем. За то, что мы располагаем этой записью, нам следует благодарить мистера Битчема, предоставившего ее в наше распоряжение. Его поступок свидетельствует о его полной невиновности, в которой мы, впрочем, и без того нисколько не сомневались. Мистер Битчем, художник, имя которого может быть известно некоторым из вас…
Мартелло. В частности, лицам пожилого возраста, собирающим вырезки из желтой прессы…
Битчем…а также его друзья, мистер Доннер и подсудимый Мартелло, жили и работали вместе в одной большой студии в мансарде, куда они поднимались по длинной лестнице, начинавшейся на лестничной площадке и на самом верху огражденной непрочной балюстрадой. Сквозь нее и упал, как свидетельствует эта запись, мистер Доннер.
Мартелло. Судя по всему, несчастный случай.
Битчем. Это как посмотреть.
Мартелло. Ты не намеревался убивать его. Это непредумышленное убийство.
Битчем. Сейчас вы услышите, как мистер Доннер за работой задремал на стуле…
Запись: Звук, похожий на похрапывание.
К нему приближаются чьи-то шаги.
Запись: Звук шагов.
Кто-то тихо вошел в студию. Кто это мог быть? Гости не посещали художников. Мартелло и Битчем встречались со своими знакомыми в других местах: в прежние годы в клубе «Дикарь», а в последнее время-в пабах. А мистер Доннер, который вел жизнь затворника, чтобы не сказать – мизантропа, вообще не имел друзей, кроме своих двух сожителей – факт, важность которого совершенно очевидна…
Запись: «А! Вот ты где…» Битчем выключает магнитофон.
Заметьте, не «Кто вы такой, черт побери?» и не «Боже, откуда ты здесь очутился, я тебя уже тысячу лет не видел!», а всего лишь «А! Вот ты где…». Из этого следует заключить, что речь идет о подсудимом Мартелло.
Мартелло. Или же, разумеется, о подсудимом Битчеме. Смешно да и только, как ты тут изворачиваешься, пытаясь произвести впечатление на отсутствующих слушателей. Я пришел домой и увидел труп Доннера и тебя, возящегося с магнитофоном на верхней площадке. Очевидно, я пришел как раз в тот момент, когда ты пытался уничтожить улики.
Битчем. Да, но перед этим домой пришел я, увидел труп Доннера и услышал твои шаги на пленке. Первой же моей мыслью было сохранить запись. Поэтому я тихо прокрался вверх по лестнице…
Мартелло. Битчем, зачем ты лжешь мне? Ты ведешь себя словно человек на необитаемом острове, который отказывается признаться своему товарищу в том, что съел последний кокос.
Битчем. Потому что кокос сожрал его товарищ, быстро взобравшись на пальму, пока тот, на кого он теперь пытается свалить вину, стоял спиной к дереву. Да, кстати, как я обнаружил, ты добрался до места, где я прячу мое любимое варенье. Ты вор, Мартелло, заурядный вор. Это варенье я покупаю для себя, я не плачу за него из денег, отложенных на хозяйство…
Мартелло. Это сделал не я, это сделал Доннер.
Битчем. Нет, это сделал ты. Доннер никогда не мыл после себя ванну и выгрызал сыр изнутри, оставляя одну кожуру, но Доннер ни разу не воровал у меня варенье, потому что не любил варенья. Он воровал у меня мед – вот тут я уверен на все сто. И при этом у него хватало наглости обвинять меня в том, что я постоянно снимаю сливки с молока!
Мартелло. Но это же правда!
Битчем (в ярости). Потому что вот уже четыре недели, как молочнику плачу я! Это мое молоко!
Мартелло. Думаю, нам следует написать ему записку. Пусть приносит теперь по две пинты – больше нам вдвоем не выпить.
Битчем. Поскольку ты будешь сидеть в тюрьме, мне довольно и одной. Бедный Доннер! В последние годы общаться с ним было непросто, но теперь мне придется вечно раскаиваться в том, что наша последняя беседа прошла на повышенных тонах!
Мартелло. Что, как обычно, выясняли, кто из вас двоих должен заниматься уборкой?
Битчем. Ничего подобного. На самом деле он отнесся без души к той вещи, над которой я в тот момент работал.
Мартелло. Ну, мне он тоже однажды устроил разнос. Дошел даже до того, что набросился на неоконченную работу.
Битчем. А мою назвал чепухой.
Мартелло. А потом набросился на тебя? В этом все и дело?
Битчем. Не понимаю, чем я ему насолил? В последнее время он вообще был озлоблен на весь белый свет…
Мартелло. Все по Софи тосковал.
Битчем. И это нелепое полотно! Что с ним вообще стряслось?
Мартелло. Думаю, что в этом, пожалуй, виноват я…
Битчем. Я, можно сказать, оказал ему честь, дав послушать, как продвигается работа над моей записью…
Сцена 2
Та же студия несколькими часами раньше.
Балюстрада еще не сломана.
Доннер работает за мольбертом. Он пишет «обнаженную женщину, сидящую в саду рядом с единорогом, поедающим розы».
Битчем же занят творчеством совсем иного рода, – он поглощен прослушиванием своей последней записи, представляющей собой коллаж из случайных звуков, вздохов, щелчков, скрипов, издаваемых людьми и механизмами, которые наложены один на другой в несколько слоев и иногда перемежаются периодами относительного затишья. Битчем еще какое-то время слушает запись, а затем выключает магнитофон.
Битчем. Ну, что скажешь на все это, Доннер? Не спеши с выводами, выбирай слова тщательно.
Доннер. По-моему, это чепуха.
Битчем. Понятно. В том смысле, что это нечто вроде звуковых безделушек?
Доннер. Да нет, в самом обычном смысле. Нечто, лишенное всякой ценности, бесполезное, дрянное, никому не нужное. В сущности, чепуха.
Битчем. А-а-а, ты, наверное, хотел сказать, что это нечто вроде бисера звуков, ящика со всякой мелочью, куда попадают колебания воздуха, которые больше никому не нужны?
Доннер. Я хотел сказать, что это – чепуха. Прости, Битчем, но тебе придется смириться с тем фактом, что наши пути разошлись. Я долгие годы радостно провозился в детской песочнице, именуемой авангардистским искусством, где победы даются играючи. А теперь я поставил перед собой гораздо более сложную задачу – я хочу изобразить то, что мы видим вокруг.
Битчем. Лично мне ни разу не доводилось видеть обнаженную женщину, сидящую в саду рядом с единорогом, поедающим розы.
Доннер. Не занимайся казуистикой, Битчем, по крайней мере в моем присутствии. Ты не имеешь ни малейшего представления о том, что такое искусство. Эта звукозапись, который ты занимаешься – всего лишь механическое воплощение поверхностных умствований, из разряда тех, что приходят в голову любому человеку, пока он праздно лежит в ванне, и которые он тут же забывает, вытерев ноги полотенцем. Можешь называть это искусством, если тебе так угодно, но, по-моему, нечто в этом роде изобретает любой человек, не лишенный иронического воображения. Заверяю тебя, тысячи клерков и продавцов, которых посещают подобные мысли, покуда они принимают ванну перед сном, были бы изумлены, если бы кто-нибудь назвал их при этом «художниками».
Битчем. Погоди, Доннер…
Внимание Битчема привлекает муха, которая с жужжанием летает по комнате.
Доннер. А они, в свою очередь, назвали бы твои записи…
Битчем. Тише!
Доннер…чепухой.
Муха садится на стол. Битчем хлопает ладонью по столу.
Битчем. Не попал!
Доннер. Вижу что я понапрасну тратил время.
Битчем. Нет, почему я тебя слушал. Клерки – в ванне – чепуха и прочее. Но мои записи не для клерков. Они – для посвященных, как всякое настоящее искусство.
Доннер. Мое искусство – для обычного человека.
Битчем. По одной элементарной причине – обычный человек посвящен в тайну твоего искусства. А вот собакам, попугаям и велосипедам оно не доступно… Следовательно, ты ориентируешься на вполне определенную публику. Я тоже, но тайна моих записей намного сложнее: она недоступна собакам, попугаям, велосипедам, клеркам и большей части человечества. Если ты проиграешь мои записи по радио, они покажутся слушателю бессмысленным шумом, потому что они не будут соответствовать тому, что он ожидает услышать, а людей следует приучать к тому чтобы определенные вещи вызывали у них те или иные переживания. Поэтому первой задачей художника является захватить силой какую-нибудь радиостанцию.
