Людмила Улицкая - Семеро святых из деревни Брюхо
Сучкова высовывается из-за угла.
СУЧКОВА. Вот ведь злодырка, всех оговорит... И всюду суется, всюду лезет. Все ей надо... Надь, а ктой-то тебя так? Петр Фомич, что ли?
НАДЯ. Петр Фомич ни в жисть меня не тронет. Это я малек загуляла в Степанищеве, и прибила меня мужикова баба. А Петр Фомич меня жалеет. Поди, говорит, к Дусе, попроси, чтобы отстать тебе от этого дела.
СУЧКОВА. Это ей ничто, ничто... Она тебе сухарика даст молёного, и отойдет. У ней молитва крепкая: и больных исцеляет, и бесов изгоняет. Лет, что ли, пять тому или семь в Латырино мальчонка утоп, так отец его бездыханного взял да верхами прямо к Дусе. Она мальчонку и подняла. Из мертвых восставила. Совсем здоров стал. Только через год обратно утоп.
ГОЛОВАНОВ (зашевелился, привстал). Милостивый государь Иван Густавович! Ужели вы не можете принять в соображение... Фу, какая гадость!
ВЕРА. А этот тоже за молитвой?
НАДЯ. Николай Николаич? Нет, он так упал. Шел мимо да упал. Тяжелое вино – вишь, как оно к земле клонит. (Подходит к нему.) Чего тебе, Николай Николаич? Может, попить принести?
ГОЛОВАНОВ. Ох...
Надя черпает воду в кадке, мочит ему лоб, Голованов хватает ее за руку, пытается поцеловать.
НАДЯ. Ты что, Николай Николаич? Ты отдыхай, отдыхай, милок.
ГОЛОВАНОВ. Чем больше хочешь отдохнуть, Тем жизнь страшней, тем жизнь страшней, Сырой туман ползет с полей...
Нет, другое...
Мы дети страшных лет России...
Чем жизнь страшней, чем жизнь страшней...
ВЕРА. Стихи знает.
НАДЯ. Он культурный очень.
ВЕРА. Оно и видно.
НАДЯ. Пойдем. Домой тебя сведу.
ГОЛОВАНОВ (ловит Надину руку, целует). Ангел, прости меня. (Надя его поднимает.)
НАДЯ (Сучковой). Сведу его.
ГОЛОВАНОВ. Густав Иванович! Иван Густавович! Мой ангел! Честь имею и... никогда не потерплю, чтобы в моем присутствии...
СУЧКОВА (Наде). Ждать-то боле не будешь? Ты ж хотела молитовку получить... али нет?
НАДЯ. Другой раз. (Уводит Голованова.)
СУЧКОВА. А в тот год в эту пору дожди были.
Маня кончает свой педикюр и подходит к худой женщине с ребенком.
МАНЯ. Чего сидишь дура дурой? Чего пришла?
ХУДАЯ. Дочка вот больная.
МАНЯ. А чего это она у тебя больная?
ХУДАЯ. Господь попустил.
МАНЯ. Ага, Господь попустил, а ты к Дусе, значит...
А по святым местам ходишь?
ХУДАЯ. Хожу.
МАНЯ. И в Киев ходила?
ХУДАЯ. Ходила.
МАНЯ. В Оптину ходила?
ХУДАЯ. Ходила, мамочка моя.
МАНЯ. В Дивеево ходила?
ХУДАЯ. Всюду, всюду ходила. К самому Иоанну Кронштадтскому ходила. Она еще махонькая была, как я ходила.
МАНЯ. И что, не помог тебе Иоанн Кронштадтский?
ХУДАЯ. Не помог. Царствие ему Небесное, ни чуточки не помог.
МАНЯ. А сама-то Богу молишься?
ХУДАЯ. Молюсь, матушка.
МАНЯ. Божью Матерь призываешь?
ХУДАЯ. Призываю.
МАНЯ. Не помогает?
ХУДАЯ. Не помогает.
МАНЯ. А доченька твоя, как ее святое имя?
ХУДАЯ. Елена. Еленочка.
МАНЯ. Твоя Елена, говорит она что?
ХУДАЯ. Какое говорит... бессловесная она. Смотрит только глазками.
МАНЯ. Не говорит, значит... А что, много ли грешит она?
ХУДАЯ. Мамочка моя! Какое грешит? Как грешить-то ей, ни ручкой, ни ножкой не шевелит, только-то и может, что плакать слезками бессловесными. Четырнадцатый годок уже.
МАНЯ (становится на колени, смотрит на девочку). Ангел небесный, ни словом, ни делом не согрешает... Что ты таскаешь-то ее, дура пешеходная, по белу свету, как котенка? Иди домой, дура, иди... Будет тебе и радость, и утешение, погоди чуток, недолго уже ждать.
Женщина укладывает девочку на землю, встает перед Маней на колени.
ХУДАЯ. Исцелится?
МАНЯ. Домой иди, тебе говорят. Не нужна тебе колода святая, Дуська-то. Бери своего ангела и проваливай. Утешишься скоро.
СУЧКОВА. Иди, иди... У ней слово верное. Как сказала, так и будет.
Женщина вынимает из-за пазухи платочек, развязывает, хочет дать Мане денежку.
МАНЯ. Иди, тебе самой скоро пригодится.
ХУДАЯ. Ох, разрешила ты меня, всю жизнь буду Бога о тебе молить...
Женщина взваливает девочку на плечо. Уходит. Маня размахивает рукой, как будто кадит, и поет дурным голосом «Со святыми упокой...». Потом садится на землю и, бросая мелкие камешки Дусе в окно, выкликает...
МАНЯ. Святая колода, моли бога о мне! Святая колода, моли бога о мне! Святая колода, моли бога о мне!
На крыльцо выходит хожалка Марья, выплескивает на Маню горшок. Маня валится на спину, сучит ногами.
МАНЯ. Ой, святая колода святой водой поссали! Исполать! Исполать! Исцелили! Освятили! Только мирром не помазали!
МАРЬЯ (говорит по-русски с мордовским акцентом, еле вяжет слова, но понимает все отлично). Иди отсюдова. Половина сатаны. День на крыша сидит, ночь на крыша сидит. Иди жопа.
Сучкова и Вера смеются.
МАНЯ. Чего смеетесь, дуры? Плакать будете. Ждите, ждите, дуры. Примет вас Дуся, напустит на вас святого духа, не продохнешь.
МАРЬЯ. И ты пошел вон!
ВЕРА. Я?
МАРЬЯ. Два пошел вон! Дуся бога молица. Все бога молица!
Маня, приплясывая и раскидывая камешки, уходит.
Картина вторая
Дусино жилище. Большая комната, разделенная надвое выгородкой или занавеской. Меньшую часть, с кроватью, Дуся называет «кельей». Дуся в постели, на горе подушек, перебирает четки. Платок повязан странно, два конца на лбу завязаны узлом, в который воткнуты бумажные цветы, а два других угла платка разложены по плечам наподобие фаты. Антонина тихо поет псалмы. Марья по приставной лестнице лазает вверх-вниз, стаскивает с чердака караваи.
Настя, молодая прислужница, принимает на руки последний каравай, крестит, складывает на лавку.
МАРЬЯ. Все. Пусто там.
НАСТЯ. Семьдесят шесть, семьдесят семь, семьдесят восемь... Матушка, семьдесят восемь. Все сухие, чистые, мышами не трачены. Слава Богу.
ДУСЯ. Слава Богу.
НАСТЯ. Что, теперь обратно наверх прибрать?
ДУСЯ. Не прибирай. Платочком прикрой, пусть здесь лежат. Они предназначенные.
МАРЬЯ. Голова есть? Красноармейц придет, все возьмет. Голова твоя возьмет. Прячь хорошо.
ДУСЯ (плаксиво). Она мне перечит, она мне все перечит. Видит, я больная, и перечит. Не слушает меня. (Достает из постели лоскутных кукол.) Только детки мои меня слушают, хорошие мои деточки, в рай пойдут с Дусенькой. Ниночка-первиночка, Иванушка в синей рубашечке вот... Егорушка где... Слушают. И Царица Небесная слушает... А больше никто меня не слушает... (Плачет.)
НАСТЯ. Матушка, голубушка, скажи, все хлеба здесь оставлять?
ДУСЯ. Пресвятая Богородица, они нисколько меня не слушают, послушания не любят, обижают бедную Дусю.
НАСТЯ. Прости Христа ради, матушка. (Становится на колени.) Каким платочком велишь прикрыть?
ДУСЯ. Вдовьим, Настенька, вдовьим. Возьми в сундучке зеленом черенькие платочки, их там наготовлено, и покрой мой хлебушек. А ты, Марья, встань перед божничкой и клади поклоны. Сто поклонов.
МАРЬЯ. Марья пять знает, десять знает. Сто не знает!
ДУСЯ. У, какая противная, строптивая... Куда пошла?
МАРЬЯ. Я к Николай Угодничек.
ДУСЯ. Ишь, чего захотела. К Божьей Матери ходи. А Николай Угодничек погодит пока...
Марья подходит к другой иконе и кладет поклоны. Настя достает из сундука черные платки и покрывает ими хлеба на лавках.
Настя, нет. Эка ты бестолкова! Восемь хлебов не покрывай, их убрать надоть. Они не предназначенные. Деток кормить надо. А семьдесят – покрывай, семьдесят – предназначенные. Антонина, самовар ставь, гость при дверях.
АНТОНИНА. Воды нету, матушка. Прости меня, грешную.
ДУСЯ. А чего же ее нету, воды-то?
АНТОНИНА. Не донесла. Уж на крыльце была, а собака залаяла.
ДУСЯ. Молитву не читала.
АНТОНИНА. Читала, матушка.
ДУСЯ. Значит, безо внимания.
АНТОНИНА. Прости, матушка.
ДУСЯ. И чаю испить не дадут, злыдни какие. День на исходе, они всё самовар не ставят, за водой не ходят. Все ленятся, чаю больной не дадут испить. Накажут тебя, Антонина. Вот мне сон-то снился! (Смеется ехидно.) Кто у меня живет, и Вера покойная тоже, все стоят с букетами, и у всех розы, у кого белые, у кого розовые иль голубые, а кто ко мне приходил да приносил милостыню, у того ветки-вайи и можжевеловые, в синих ягодах. А ты, Антонина, и ты, Марья, стоите коло меня с прутьями сухими, потому что не имеете послушания и молитесь плохо.
АНТОНИНА. Матушка, Дусенька, прости меня.
ДУСЯ. Я-то простая, я простю. А вот простит ли Господь, как вы за бедной Дусей плохо ходите, обижаете. (Плачет.) И так расстроят, так расстроят, разобидят, и молиться бедной Дусе на дадут. Конфетку принеси, Настасья.
Настя шарит в буфете. Шебуршит бумагой, приносит Дусе конфетку.
Замучила? Совсем тебя замучила? Сама Дуся конфетки ест, а за ложку меду шумит?
НАСТЯ (встает на колени). Прости, матушка, Христа ради. Не сама думала, – враг вложил.
