Елена Головина - Антология современной французской драматургии. Том II
ПАНДОРА. Тебе недостает выносливости. Вы полагаете, что существуют победы и поражения и что их звук отдается звоном в ушах. Факелы горят, и пламя пожирает их, приходит ночь, от нее пахнет дегтем, а вы все спите. Ночь — как рука над землей, что мягко душит вас и весит не более чем день, который вас запустит вновь.
ПРОМЕТЕЙ. Ты больше ничего не можешь. И царство — наше, потому что песен для тебя уже не существует.
ПАНДОРА. Проклятая, самонадеянная раса.
Пауза.
КАРБОНИ. Пандора?
ПАНДОРА. Да?
КАРБОНИ. Можешь еще раз пройти эту сцену? Ну ту, лицом к публике?
ПАНДОРА. Мою речь?
КАРБОНИ. Да.
ПАНДОРА. Только не сейчас. Завтра.
КАРБОНИ. Как хочешь.
Свет постепенно гаснет. Слышны звуки включенного радио.
9 УЛИЦА (3)
Джина, двое бродяг.
Ночь. Двое мужчин что-то ищут на улице.
ПЕРВЫЙ. Что там, в ночи?
ВТОРОЙ. Корова сдохла. Ее нашли в реке.
ПЕРВЫЙ. Земля погибает.
ВТОРОЙ. У меня болят глаза. А в темноте мне легче. Днем воздух желтый и колючий.
ПЕРВЫЙ. Ты думаешь, здесь есть женщина?
ВТОРОЙ. Так говорят. Быть может, она прячется?
ПЕРВЫЙ. Тогда пусть побыстрее выходит. (Кричит.) Поторопись, ты слышишь?
ВТОРОЙ. Молчанье.
ПЕРВЫЙ. Тогда пошли посмотрим там, ближе к вокзалу.
ДЖИНА(невидимая). Эй!
ПЕРВЫЙ. Ах, где ты?
ДЖИНА(появляясь). Я здесь. Вас двое?
ПЕРВЫЙ. Да, а что?
ДЖИНА. Третий лишний.
ВТОРОЙ. Ты с двумя никогда не пробовала? Так веселей…
ДЖИНА. Вы ведь нездешние. Кто вам сказал?
ПЕРВЫЙ. В маленьком городке известно все.
ДЖИНА. Вы откуда? С юга?
ПЕРВЫЙ. Неважно.
Удаляются в сторону долины.
Ночь, как скользящая петля,
В Долине Дев.
Свечу на берегу ручья
Зажги, со мной присев…
ДЖИНА. Откуда это?
ПЕРВЫЙ. Неважно.
ВТОРОЙ. Иди вперед.
ДЖИНА. Тут мокро. Дождь прошел.
ВТОРОЙ. Да, скользко.
10 МУЗЫКА!
Музыкант, Карбони, Мария, Пандора.
Ранний вечер.
Входит уличный музыкант, может быть, цыган, как угодно. Он долго играет красивую грустную мелодию. Входят Карбони и Мария, слушают его. Потом на балконе появляется Пандора и тоже слушает. Мимо на велосипеде проезжает мальчик, у него на голове блюдо с пиццей. (Я видел это в Пулье, но это неважно, главное, мне кажется, чтобы в этот момент кто-нибудь проехал мимо — это же театр, картина, — фрагменты реальности создают не саму реальность, а нечто иное, а Пандоре важна ирреальность.) Потом музыкант уходит и Карбони тоже.
Остаются Пандора на балконе и Мария на улице.
11 МАРИЯ
Мария, Пандора.
Ранний вечер. Эта сцена следует сразу за предыдущей. Во время рассказа Марии Пандора спускается с балкона к ней на улицу.
ПАНДОРА. Ну а ты, Мария?
МАРИЯ. Что я делала в то время?
ПАНДОРА. Да, что ты делала в то время?
МАРИЯ. Во мне было пусто и гулко. Так я существовала. В ожидании — малейшее потрясение с силой отдавалось во мне, и во всем чудилась опасность события. Как круги, расходящиеся от камня, брошенного в озеро или реку, я, как тебе сказать, я чувствовала себя так же, как в тот миг, когда впервые увидела море. Помню свой смех, кожу в пупырышках, купальник, меня трясло от безумия и наслаждения, хоть я и не понимала языка счастья, на котором море говорит с нами летом. Потом я бродила то тут, то там, но все говорили мне, что я зря трачу время, что в меня вселился дьявол. Я нашла работу в других городах и побывала даже в Германии с одним южанином, который работал там в ресторане. Помню свечи, утопленные в бутылках, запах пиццы и шумных прожорливых студентов. Там было так тоскливо, что я вернулась и с тех пор ничего не делала, пока не открылась передо мной одна дверь: конечно, не просто какая-то там дверь, но все-таки не та, о которой я мечтала. Но так надо было, в любом случае. Таков закон. Я сложила скатерти, убрала в шкафы стопки постельного белья и стала думать об иных мирах в этом мире, который становился все меньше. Все пронеслось, как легкое дыханье, и только пламя дрогнуло слегка.
ПАНДОРА. Ты так только говоришь, но все вибрирует вокруг тебя.
МАРИЯ. Нет, все спокойно, спокойно даже в моей душе.
ПАНДОРА. Но ты поешь.
МАРИЯ. Да, иногда, как все здесь. Но уже не так, как раньше. Мы помним мелодии, слова, но будто что-то древнее, забытое вдруг запевает в нас.
ПАНДОРА. То, чего уж больше нет?
МАРИЯ. Не знаю. Может, лучше, чтоб и не было. Теперь другие песни.
Пауза.
Видишь тот дом, внизу, у холма, отсюда он не больше светлой точки?
ПАНДОРА. Ну вижу, да, а что?
МАРИЯ. Я родилась там.
ПАНДОРА. Вот тут вам везет. А где твоя могила, ты тоже знаешь? Покажешь мне?
МАРИЯ. Нет, не смогу. А ты жестока.
Пауза.
Что, музыкант — с тобой?
ПАНДОРА. Со мною — никого.
МАРИЯ. А Эпиметей?
ПАНДОРА. Он тоже не со мной.
МАРИЯ. Он думает иначе.
ПАНДОРА. Нет, в глубине души он знает правду. Но он предпочитает то, во что верит, и ласкает эту веру, как котенка, потому что она тогда мяукает. Вы все на одно лицо. А тут еще твой дом!
МАРИЯ. А что такого? Ты вдруг переменилась.
ПАНДОРА. Не знаю. Отведи меня к холмам.
12 FIORI OSCURI (ТЕМНАЯ КОМНАТА 3)
Карло, Карбони, Эпиметей, потом оба туриста, потом Мария.
Карло, Карбони и Эпиметей сидят на стульях на улице. Ранний вечер.
ЭПИМЕТЕЙ. Случилось это в северной стране. В деревне, возле шахт, в деревне, что вся была как пригород: с бедняцкими одноэтажными домишками, неотличимыми друг от друга на единственной улице, с редкими вкраплениями кафе и лавочек, где торговали овощами, противными, холодными, в земле, здесь вы таких не найдете. Я жил в одном из тех домов, разжигал огонь и слушал дождь. Для сердца там была пустыня. Но иногда, по вечерам, возвращаясь домой, я замечал, что в каждом доме — свет, и чувствовал — как вам сказать… Ведь все же есть улица, и дома, и люди, и горе, и счастье, меня это волновало, не знаю почему. Я дрожал от пронзавшего меня чувства несуразной симпатии… Неподалеку от деревни находился город с большим готическим собором. Я зашел туда всего лишь раз, но навсегда запомнил свет внутри. Снаружи все казалось сумрачным, мощеным, серым, приглушенным, гаснувшим. А там, в пределах, царила сдержанная просветленность, бледный свет садов и низких стен, птичьих криков во дворах, это был осенний свет, я понимал, что в любое время года в нем останется эта осень… Тот свет и ту безрадостную улицу, где я жил, не связывало ровным счетом ничего, пусть даже и неявно, ни по форме, ни по содержанию, просто ничего, и тем не менее я ощутил: раз все так твердо стоит на этой земле, то некая спокойная необязательность присуща всему, и все воссоединяется в одной и той же пустоте, которая никому не желает ничего хорошего, да и вообще — не желает ничего и никому.
КАРЛО. Зачем ты это рассказал?
ЭПИМЕТЕЙ. Прошлое всплывает на поверхность. Прошлое всплывает на поверхность, ты знаешь сам.
КАРБОНИ. Словно ужи в цистернах! Все резонирует, как в пустоте, и вот оно, идет. Оно там, может быть, покоилось годами и вдруг явилось нам, будто фильм, который ты сам снимал, не отдавая в том себе отчета, и вот он теперь внезапно проявился.
ЭПИМЕТЕЙ. Да, именно внезапно. Как Пандора. Она вернулась в середине фильма, снимавшегося на протяжении тысячелетий миллионами трудолюбивых муравьев. Но она ничего не сочинила для этого фильма и даже не прочла его, зато сыграла свою роль, вот умница, вызубрив все назубок.
