Пётр Киле - Восхождение
- Оставь, пожалуйста, - сказала княгиня. - Есть о чем тебе думать.
- Странно. О чем мне думать? - вскинулась Диана. - Я знаю, что его ждет, окажись он в застенках. Есть тюремщики, исполняющие свою службу, как бог на душу положит и велит начальство, а есть такие изверги, каких свет не видывал. Лучших людей, только потому, что они лучше их, сильнее, красивее, готовы замучить до смерти, сделать калеками. А я думаю о себе тоже. Ведь я знаю, что меня ждет. Маленький бокал шампанского.
- Диана! - Зинаида Николаевна знала, о чем она. Диана упоминала о смерти одной больной в пансионе, как в последние минуты ей дали выпить маленький бокал шампанского.
- Все лучшее, высшее, чистое у нас преследуется. Что это такое? Зачем? Неладно у нас, в России. Со времен декабристов неладно, когда лучших людей повесили или отправили на каторгу. Это подавление не может длиться вечно, - у Дианы сорвался голос. Она раскашлялась. - Простите. Я не могу. Боюсь, мне недолго жить. И на сцену уже не подняться, как не доехала тогда, в декабре, до театра.
- Нет, нет! - возразил Аристей. - Я еще увижу тебя на сцене.
- Аристей, ты веришь? - Диана иногда заговаривала с ним на «ты», впрочем, как и он.
- Абсолютно. Ты не можешь исчезнуть. Не здесь, так на вселенской сцене, как Леонард говорит, в просвете бытия, ты явишься еще нам.
- Что же это будет? - рассмеялась Диана.
- Цель всех наших стремлений - высшая красота. Она не может исчезнуть. Она вечно зовет нас.
- Мистику я не люблю, - сказала Диана. - Но тебя я понимаю. Ты сильный. Живи долго. Но пиши уже не с меня, а с других картины. Ты поклоняешься красоте посреди всего этого безобразия в мире. Но, может быть, ты прав. Если художников увлечет уродство, что тогда станется с миром?
- Уф! – перевела дух Зинаида Николаевна. - Можете поцеловаться, если хотите… Мне ж давно пора идти.
Аристей прощается с Зинаидой Николаевной. Та, заторопившись, уходит. Диана тут же возвращается в гостиную.
Аристей, весьма смущенный:
- Диана, я с княгиней не ушел, поскольку я пришел к вам со двора и также и уйду попозже.
Диана, догадываясь:
- Значит, вы утром едете. Останьтесь здесь. Идемте, вас устрою. И не стану вас страхами своими докучать..
4
Наступает ночь. Аристей, полуодетый, выходит к балконной двери и глядит на Неву, на город, освещенный луной.
Диана с подносом:
- Ах, это вы? Мне вздумалось поесть. Что ж бродите вы здесь, как привиденье?
Аристей смеется:
- Нет, вы скорей сошли бы за него, когда б не легкий шаг и облик ясный, в сорочке, что, как туника, прекрасной, с изящной тайной милых плеч и глаз.
Диана, невольно усмехнувшись:
- Перекусить вы не хотите? Здесь бисквиты, фрукты.
- Да-с, весьма все кстати.
Усаживаются за столик напротив балконной двери.
Диана с волнением:
- Когда не привиденье я, то кто же?
- О том в моих рисунках я пытался сказать, запечатлеть; портрет не кончен.
- И я, как личность, не завершена?
- Нет, нет, ваш образ ясен мне и близок, так близок, словно знал я вас давно, томясь тоской, любил, и вы внимали, хоть издали, моим безмолвным пеням.
Диана полушепотом:
- Как! Обо мне вы помнили? И я в Италии нередко на картины глядела с чувством: вы за мной стоите, и вашими глазами вижу вечность в твореньях старых мастеров.
- Диана!
Оба вскакивают, она словно бы с намерением бежать, он - заключить ее в объятие.
- Не здесь. Уж так и быть. Идем.
- Куда?
Диана приводит его в свою спальню. Луна сияет над Невой, освещая спальню, и роспись по стенам: всевозможные линии с завитками, ветки и листья, виньетки и цветы - словно оживают и светятся, как сад в ночи.
Лунный свет падает на середину комнаты с медвежьей шкурой на полу, где они и предстают друг перед другом обнаженные, смущенно и радостно, словно настигнутые не то Дюрером, не то еще кем, может быть, самим творцом, и это был миг познания, свободы и счастья, что запечатлевается в произведениях искусства.
В сиянии зари проступают духи света. Диана просыпается.
- Ах, что такое? Свет у изголовья - и ярче и нежней сиянья утра!
Блистательный, таинственный, живой? Да именно такой, первоначальный, сиял в Эдеме, надо полагать.
Но я не сплю. Так это кабошоны! - Приподнимаясь, берет их в руки. - Чудесней ничего я не видала! И свет сияет в них, как целый свет. - Усаживаясь. - Иль вправду был он сказочно богат?
Да роздал все, к богатству равнодушный. Теперь же он, как водится, гоним. - Вскакивает с постели. - Стара история, как мир, мне скажут.
Но старый мир ужель один и вечен, когда он старится от века к веку, а новый мир - всего лишь грезы детства и юности минутной на Земле? - Подходит к окну над Невой. - Нет, старость - лишь усталость и смиренье, - я не хочу, уж лучше умереть, когда мир нов и светел, как и чувства, и взгляд, и облик мой, еще живой, во всем сияньи света в кабошонах.
Готова я взойти на эшафот, когда бы в том был смысл - во имя жизни, в которой все старо и было, было. - В изнеможении падает.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
В горах. Восхождение. Аристея сопровождают феи гор, вод и цветов.
Аристей, останавливаясь над рекой:
- Долина тихая, с рекою быстрой, с деревней на высоком берегу, и церковь белая, - о, вид знакомый до боли, словно это сон из детства, и жизнь идет там мирной чередой.
По эту ж сторону вершины гор в лучах вечерних, как и жизнь людей, светлы и мирны, думаешь, от века…
О, красота, что просится на холст, где миг и вечность в тишине сольются!
Но переправы вряд ли здесь дождусь, да к людям мне, как зверю, и не выйти; мой путь - просторы высочайших гор. - Направляется к горам.
Фея гор мелькает в вышине:
- В тени долина, сумерки внизу и меж деревьев по крутому склону, а он спешит все выше, где сияет, расцвечивая синеву небес, вечерний несказанный свет зари.
Фея вод спускается:
- Чарующий пейзаж, куда хотелось за взором унестись его душе, будь крылья, как у грифа, у него, что будто стережет свои владенья и бросится на путника, боюсь, на беззащитного, как злой тюремщик, изведший душу всю ему и тело, подвигший на убийство и на бегство…
На месть благую за друзей своих, за честь свою и за свободу в мире, в котором попраны закон и правда.
Фея цветов, роняя венок:
- Как грустно: новости в злодействах нет; на том давно стоит весь белый свет…
В борьбе добра и зла нет правых больше, лишь сила все решает, не закон, - нарушена гармония миров.
Фея гор:
- Огни деревни ярче, словно зов, но путник одинокий в ночь уходит, с холмов сойдя в низины и болота, весь мокрый, в тине, поспешая выйти из новой пропасти, из бездн земных.
Фея вод:
- Там нечисть всякая вокруг него летает, ползает, колдует злобно, разврат чинит до одури, до жути, и он готов пуститься нагишом за юной ведьмой, голой, без стыда задравшей ноги меж мохнатых кочек.
Упавши в омут, сгинешь без следа!
Аристей, обозревая дали, словно во времени и в пространстве:
- Здесь все смешалось, как в многоголосьи безумной и прекрасной летней ночи.
И витязи неслись на конях, в топях проваливаясь, точно в тьму времен.
А там, где просияли шлемы, к небу вдруг возносились маковки церквей. - С удивлением. -
Ужель я вижу все единым взором - бескрайние пространства, даль времен, и там заря восходит, разгоняя тьму облаков. О, дивная заря!
Средь гор сиянье, словно бы от солнца из недр земли и вод, - Страною Света я грезил с детства и ее-то вижу?!
Фея цветов:
- Тоски, усталости как не бывало. Он устремился в светлые края, уж без соблазна затеряться в топях.
Фея гор:
- Он подошел к подножию холма, заросшего деревьями по склону, и, снова оказавшийся в потемках, он слышит стоны, плач из ям и щелей, из бездн подземных Ада, с сокрушеньем вновь о тюремных мытарствах воспомня, про сущий ад, что люди же творили над ближними из лучших побуждений или во зло, в угоду Сатане.
Фея вод:
- О, не оглядывайся! Следуй выше, туда, где видишь уж просветы в небе и в тучах розовый отсвет зари!
Хор фей, легких световых образований, кружашихся, как в танце:
- По горным тропам пробирался он, взошедший, словно бы на дальний небосклон, где нет опоры, человек - былинка, летучая, как светлячок, пылинка.
Он носится, вперяя изумленный взор, над целою страною среди гор, с прозрачным озером из света, - как новая планета.
Туда ж нет доступа, и он стремглав летит под небосклон.
Не в силах мы помочь. Упал он наземь. Разбился, верно, на смерть. - В испуге уносятся.
Аристей падает на лужайку у горного ключа с можжевельником в забытьи, счастливый и обессиленный вконец. Ощутив чье-то присутствие, он открывает глаза и различает облик человека, похожего на его отца, тень из тусклого света.
![Петр Киле - Свет юности [Ранняя лирика и пьесы]](/uploads/posts/books/255498/255498.jpg)
![Петр Киле - Свет юности [Ранняя лирика и пьесы]](/uploads/posts/books/255683/255683.jpg)
