Иван Тургенев - Месяц в деревне
Лизавета Богдановна. Игнатий Ильич… Вы меня удивляете.
Шпигельский. Я знал, что я вас удивлю. Вы, стало быть, видите, что я человек не веселый вовсе, может быть, даже и не слишком добрый… Но я тоже не хочу прослыть перед вами тем, чем я никогда не был. Как я ни ломаюсь перед господами, шутом меня никто не видал, по носу меня еще никто не щелкнул. Они меня даже, могу сказать, побаиваются; они знают, что я кусаюсь. Однажды, года три тому назад, один господин, черноземный такой, сдуру, за столом, взял да мне в волосы редьку воткнул. Что вы думаете? Я его в ту же минуту и не горячась, знаете, самым вежливым образом вызвал на дуэль. Черноземного от испуга чуть паралич не хватил; хозяин извиниться его заставил – эффект вышел необыкновенный!.. Я, признаться сказать, наперед знал, что он драться не станет. Вот, видите ли, Лизавета Богдановна, самолюбия у меня тьма; да жизнь уж такая вышла. Таланты тоже не большие… учился я кой-как. Доктор я плохой, перед вами мне нечего скрываться, и если вы когда у меня занеможете, не я вас лечить стану. Кабы таланты да воспитание, я бы в столицу махнул. Ну, для здешних обывателей, конечно, лучшего доктора и не надо. Что же касается собственно моего нрава, то я должен предуведомить вас, Лизавета Богдановна: дома я угрюм, молчалив, взыскателен; не сержусь, когда мне угождают и услуживают; люблю, чтобы замечали мои привычки и вкусно меня кормили; а впрочем, я не ревнив и не скуп, и в моем отсутствии вы можете делать всё, что вам угодно. Об романтической эдакой любви между нами, вы понимаете, и говорить нечего; а впрочем, я воображаю, что со мной еще можно жить под одной крышей… Лишь бы мне угождали да не плакали при мне, этого я терпеть не могу! А я не придирчив. Вот вам моя исповедь. Ну-с, что вы теперь скажете?
Лизавета Богдановна. Что мне вам сказать, Игнатий Ильич… Если вы не очернили себя с намерением…
Шпигельский. Да чем же я себя очернил? Вы не забудьте того, что другой бы на моем месте преспокойно промолчал бы о своих недостатках, благо вы ничего не заметили, а после свадьбы, шалишь, после свадьбы поздно. Но я для этого слишком горд. (Лизавета Богдановна взглядывает на него.) Да, да, горд… как вы ни изволите глядеть на меня. Я перед моей будущей женой притворяться и лгать не намерен, не только из пятнадцати, изо ста тысяч; а чужому я из-за куля муки низехонько поклонюсь. Таков уж мой нрав… Чужому-то я зубы скалю, а внутренно думаю: экой ты болван, братец, на какую удочку идешь; а с вами я говорю, что думаю. То есть, позвольте, и вам я не всё говорю, что думаю; по крайней мере я вас не обманываю. Я должен вам большим чудаком казаться, точно, да вот постойте, я вам когда-нибудь расскажу мою жизнь: вы удивитесь, как я еще настолько уцелел. Вы тоже, чай, в детстве не на золоте ели, а всё-таки вы, голубушка, не можете себе представить, что такое настоящая, заматерелая бедность… Впрочем, это я вам всё когда-нибудь в другое время расскажу. А теперь вот вы лучше обдумайте, что я вам имел честь доложить… Обсудите хорошенько, наедине, это дельцо, да и сообщите мне ваше решение. Вы, сколько я мог заметить, женщина благоразумная. Вы… Кстати, сколько вам лет?
Лизавета Богдановна. Мне… мне… тридцать лет….
Шпигельский (спокойно). А вот и неправда: вам целых сорок.
Лизавета Богдановна (вспыхнув). Совсем не сорок, а тридцать шесть.
Шпигельский. Всё же не тридцать. Вот и от этого вам, Лизавета Богдановна, надобно отвыкнуть, тем более что замужняя женщина в тридцать шесть лет вовсе не стара. Табак тоже вы напрасно нюхаете. (Вставая.) А дождик, кажется, перестал.
Лизавета Богдановна (тоже вставая). Да, перестал.
Шпигельский. Итак, вы мне на днях дадите ответ?
Лизавета Богдановна. Я вам завтра же скажу мое решение.
Шпигельский. Вот люблю!.. Вот что умно, так умно! Ай да Лизавета Богдановна! Ну, дайте ж мне вашу руку. Пойдемте домой.
Лизавета Богдановна (отдавая ему свою руку). Пойдемте.
Шпигельский. А кстати: я не поцеловал ее у вас… а оно, кажется, требуется… Ну, на этот раз куда ни шло! (Целует ее руку. Лизавета Богдановна краснеет.)Вот так. (Направляется к двери сада.)
Лизавета Богдановна (останавливаясь). Так вы думаете, Игнатий Ильич, что Михайло Александрыч точно не опасный человек?
Шпигельский. Я думаю.
Лизавета Богдановна. Знаете ли что, Игнатий Ильич? мне кажется, Наталья Петровна с некоторых пор… мне кажется, что господин Беляев… Она обращает на него внимание… а? Да и Верочка, как вы думаете? Уж не от этого ли сегодня…
Шпигельский (перебивая ее). Я забыл вам еще одно сказать, Лизавета Богдановна. Я сам ужасно любопытен, а любопытных женщин терпеть не могу. То есть я объяснюсь: по-моему, жена должна быть любопытна и наблюдательна (это даже очень полезно для ее мужа), только с другими… Вы понимаете меня: с другими. Впрочем, если вам непременно хочется знать мое мнение насчет Натальи Петровны, Веры Александровны, господина Беляева и вообще здешних жителей, слушайте же, я вам спою песенку. У меня голос прескверный, да вы не взыщите.
Лизавета Богдановна (с удивлением). Песенку!
Шпигельский. Слушайте! Первый куплет:
Жил-был у бабушки серенький козлик,{12}
Жил-был у бабушки серенький козлик,
Фить как! вот как! серенький козлик!
Фить как! вот как! серенький козлик!
Второй куплет:
Вздумалось козлику в лес погуляти,
Вздумалось козлику в лес погуляти,
Фить как! вот как! в лес погуляти!
Фить как! вот как! в лес погуляти!
Лизавета Богдановна. Но я, право, не понимаю…
Шпигельский. Слушайте же! Третий куплет:
Серые во-олки козлика съели,
Серые во-олки козлика съели. (Подпрыгивая.)
Фить как! вот как! козлика съели!
Фить как! вот как! козлика съели!
А теперь пойдемте. Мне же, кстати, нужно с Натальей Петровной потолковать. Авось не укусит. Если я не ошибаюсь, я ей еще нужен. Пойдемте. (Уходят в сад.)
Катя (осторожно выходя из-за колонны). Насилу-то ушли! Экой этот лекарь злющий… говорил, говорил, что говорил! А уж поет-то как? Боюсь я, как бы тем временем Алексей Николаич домой не вернулся… И нужно ж им было именно сюда прийти! (Подходит к окну.) А Лизавета Богдановна? лекаршей будет… (Смеется.) Вишь, какая… Ну, да я ей не завидую… (Выглядывает из окна.) Как трава славно обмылась… как хорошо пахнет… Это от черемухи так пахнет… А, да вот он идет. (Подождав.) Алексей Николаич!.. Алексей Николаич…
Голос Беляева (за кулисами). Кто меня зовет? А, это ты, Катя? (Подходит к окну.) Что тебе надобно?
Катя. Войдите сюда… мне вам нужно что-то сказать.
Беляев. А! изволь. (Отходит от окна и через минуту входит в двери.) Вот я.
Катя. Вас дождик не замочил?
Беляев. Нет… я в теплице сидел с Потапом… что, он тебе дядей, что ли, приходится?
Катя. Да-с. Они мне дяденька.
Беляев. Какая ты сегодня хорошенькая! (Катя улыбается и опускает глаза. Он достает из кармана персик.) Хочешь?
Катя (отказываясь). Покорно благодарю… покушайте сами.
Беляев. А я разве отказался, когда ты мне вчера малины поднесла? Возьми… я для тебя его сорвал… право.
Катя. Ну, благодарствуйте. (Берет персик.)
Беляев. То-то же. Так что ж ты мне сказать хотела?
Катя. Барышня… Вера Александровна, попросила меня… Оне желают вас видеть.
Беляев. А! Ну, я сейчас к ней пойду.
Катя. Нет-с… оне сами сюда будут. Им нужно с вами переговорить.
Беляев (с некоторым изумлением). Она хочет сюда прийти?
Катя. Да-с. Здесь, знаете ли… Сюда никто не заходит. Здесь не могут помешать… (Вздыхает.) Она вас очень любит, Алексей Николаич… Она такая добрая. Я схожу теперь за ней, хотите? А вы подождете?
Беляев. Конечно, конечно.
Катя. Сейчас… (Идет и останавливается.) Алексей Николаич, правда ли, говорят, вы от нас уезжаете?
Беляев. Я? нет… Кто тебе сказал?
Катя. Так вы не уезжаете? Ну, и слава богу! (С смущением.) Мы сейчас вернемся. (Уходит в дверь, ведущую в дом.)
Беляев (остается на некоторое время неподвижным). Это чудеса! чудеса со мной происходят. Признаюсь, я всего этого никак не ожидал… Вера меня любит… Наталья Петровна это знает… Вера сама ей во всем созналась… чудеса! Вера – такой милый, добрый ребенок; но… что значит, например, эта записка? (Достает из кармана небольшой лоскуток бумаги.) От Натальи Петровны… карандашом. «Не уезжайте, не решайтесь ни на что, пока я с вами не переговорила». О чем она хочет говорить со мной? (Помолчав.) Какие глупые мысли мне приходят в голову! Признаюсь, всё это меня чрезвычайно смущает. Если бы кто-нибудь мне месяц тому назад сказал, что я… я… Я никак не могу прийти в себя после этого разговора с Натальей Петровной. Отчего у меня сердце так бьется? И теперь Вера вот хочет меня видеть… Что́ я ей скажу! По крайней мере, я узнаю, в чем дело… Может быть, Наталья Петровна на меня сердится… Да за что же? (Рассматривает опять записку.) Это всё странно, очень странно. (Дверь тихонько растворяется. Он быстро прячет записку. На пороге показываются Вера и Катя. Он подходит к ним. Вера очень бледна, не поднимает глаз и не трогается с места.)
