Жан Ануй - Золотые рыбки или Отец мой славный
Антуан (шепчет). Какой кошмар!
Шарлотта (с раздражением). Это мать моя!
Антуан. Я этого никогда не отрицал!
Они враждебно смотрят друг на друга, приводя постель в порядок. Они, молча, ложатся оба, поворачиваясь друг к другу спиной, выключают каждый со своей стороны лампу. Слышно их поочерёдное дыхание. Антуан начинает храпеть.
Шарлотта (язвительно). Ты храпишь!
Антуан. Нет. Это ты. Подвинь ногу.
Они засыпают. Внезапно раздаётся пронзительный звонок будильника. Они вскакиваю хмурые, не сразу понимая, что происходит.
Антуан. Это что такое? Телефон?
Шарлотта. Нет. Это будильник. Я поставила его на шесть часов.
Антуан. На шесть часов! Но мы ссорились всю ночь!
Шарлотта (язвительно). Чья вина в том, что мы не спали? Всё равно нужно вставать, сегодня свадьба Камомий! Твой цилиндр и фрак на стуле. Поспеши одеться, мы опоздаем.
Антуан (ошеломлённый). Свадьба Камомий? Над кем тут издеваются? У неё уже прорезались зубы?
Шарлотта. Давным-давно! У неё уже и дырки в зубах имеются! Прошлой зимой пришлось даже ставить две золотые коронки. В одиннадцать часов она выходит замуж за Жирара Куртпуанта. Родственники будут здесь, начиная с десяти! Нам никак не успеть! Шевелись, душ принимай, брейся. Всё готово, на стуле лежит.
Взяв свои вещи, она уходит за ширму. Оставшись один, Антуан долгое время не может понять, что происходит. Он, не отрываясь, смотрит на свой цилиндр, как будто бы разгадка крылась именно в нём. Наконец, встаёт, берёт головной убор, надевает его на голову и, стоя в ночной рубашке, смотрит на себя в зеркало.
Антуан. До сих пор впору. Голова не потолстела и не распухла, а ведь было с чего! Я тот же, что и в день моей свадьбы, только разве что помялся немного. А через полгода дедушка. Что же, собственно говоря, произошло?
Он собирает свои вещи и в недоумении выходит. Тут же, в свадебном платье появляется Камомий, окружённая двумя портнихами, которые хлопочут вокруг неё, ушивая платье. Камомий, симпатичная и очень молодая девушка, носит на детском лице очки в черепаховой оправе. Она стоит в середине сцены, не двигаясь. Обе женщины, присев, работают молча.
Портниха. Всю ночь старались, мадмуазель Камомий, вы будете самая красивая!
Камомий. На моей свадьбе так и должно быть. Хоть в это день муж мой другой не захочет!
Портниха. Молодёжь любит шутить! (Наклонятся, собирая складки.) Я… когда замуж не вышла… да, — вступило в голову, — я пустилась за одним драгуном, он гарнизон менял, так вот я не девственность мою тогда оплакивала, а платье. Свадьба, крошка моя, это, прежде, наряд, а потом уже, конечно, и муж! (Она ещё немного работает, молча, потом вздыхает.) Пятьдесят семь часиков на одни только выточки!
Камомий (рассеяно). Всего-то на один день, даже помять времени не хватит.
Портниха. Да, но какое воспоминание останется! Поэтому свадьба всё-таки дата на всю жизнь. Ну-ка, Леонтина, пойдём за фатой сходим и за флёрдоранжами нашими.
Они выходят. Антуан входит во фраке и в цилиндре, весёлый.
Антуан. Пум! Пум! Пум! Пум! Платье твоё чудесно! А как ты находишь мой фрак? Всё, как следует?
Камомий (стоя центре сцены, как идол). Всё хорошо, папа. Мне пятнадцать лет, я беременна и через час я выйду замуж за Жирара Куртпуанта, которого не люблю… А в остальном, всё, как следует. Платье чудесное, а ты очень великодушен. Видел мой шлейф? Шесть метров, выйдет отличная фотография для газеты.
Антуан (расстраиваясь). Что ты хочешь этим сказать, малыш?
Камомий. Только то, папочка, что сказала. И ничего больше.
Антуан. Если ты считаешь, что делаешь глупость, ещё есть время отказаться. С мэрией утрясём.
Камомий. А ребёнок?
Антуан. Воспитаем. Я скажу, что ребёнок мой, от меня.
Камомий. Нет, пап. Это для водевиля хорошая сцена… когда ты, наконец, решишься писать именно то, к чему всегда склонялся твой истинный талант… А иначе расчёт будет не верный, потому что я отдалась Жирару Куртпуанту именно для того, чтобы от него забеременеть и заставить, таким образом, на мне жениться, то есть, наконец, уйти из твоего дома.
Антуан (после паузы). Ты разве не была с нами счастлива?
Камомий. Нет.
Антуан. Почему?
Камомий. Потому что вы счастливы не были. Ссоры, нервные припадки, ваши крики!
Антуан. Везде и всегда одно и то же.
Камомий. Куртпуанты, кажется, спокойные.
Антуан (разочарованно). Значит, в день свадьбы ты признаёшься, что выходишь за этого мальчика для…
Камомий. Для того, чтобы хату сменить.
Антуан. Эти твои выраженьица! А, тем не менее, мы денег не жалели, чтобы тебя воспитать!
Камомий. Молодёжь в наши дни грубая. В моём пансионе, таком элегантном и дорогостоящем, все девушки обзывались стервами при малейшей возможности. Может, потому, что молодые люди сегодня называют вещи своими именами, на что вашему поколения не хватало мужества. Надо бы вам об этом подумать, пока есть время.
Антуан. Значит, я пришёл к тебе утром в день свадьбы, в цилиндре, губы сердечком сложил, чтобы дать, так сказать, последние напутственные советы, а даёшь мне их ты? Ты, может, больше отца знаешь?
Камомий (без малейшего нахальства). Совсем на чуть-чуть, папочка, но не хочу тебя этим обременять. Думаешь, я слишком накрасилась?
Антуан (расхаживая туда-сюда). Если уж краситься, то как следует. Однако если ты, вдруг, растроганная, заплачешь…
Камомий (холодно). Я не заплачу, мне не страшно. Мне, скорее, смешно.
Молчание. Антуан расхаживает по комнате, останавливается.
Антуан (с некоторым стыдом). Ты хочешь сказать, и ты туда же… что я во всём виноват? (Кричит, вне себя.) Значит, всё это моя вина, с самого начала? С Версальского договора, где я был полномочным представителем, в Берлине мне нужно было подумать серьёзнее, а, рассказывая Наполеону анекдоты во время Бородинского сражения, я… да, ещё даже раньше, в Палестине… помнишь, там, на горе, я тогда ещё носил бороду? Так вот… я бы мог помыслить судьбу человеческую иначе! Иначе!
Камомий (спокойно). Это, папа, ты сам сочинил?
Антуан. Что?
Камомий. Ну, то, что сказал только что.
Антуан. Надеюсь. Никогда нельзя быть уверенным полностью. Или это несознательный плагиат.
Камомий (серьёзно). Вставь в следующую пьесу, будут смеяться. Неловкая пауза).
Антуан (тихо). Я брал тебя за руку, и мы гуляли с тобой целыми днями. Я был капитаном, а тебя называл моим близоруким солдатом. Ты ходила потешным строевым шагом. Маме и бабушке мы говорили, что пойдём в лес собирать цветы, а на самом же деле, собирали в парке собачьи какашки и заворачивали их в конфетные фантики, перевязывая шёлковой ленточкой… а потом, спрятавшись за деревьями, смотрели, как люди их подбирали с тротуара…
Камомий. Да, когда мне было шесть лет, мы хорошо проводили время.
Антуан. Потом ты ушла в себя.
Камомий. Всё в доме летело кверху тормашками. Это был вальс, циклон. Мне нужно было куда-нибудь деться.
Антуан. Я был чудовищем, это правда, но мать твоя тоже была невыносимой, ты должна же это признать!
Камомий. Может быть, но я больше не могла выбирать. Меня, папа, всю внутри перекручивало. Так что я сделала выбор. Жерар Куртпуант. Метр 80, красивый прямой нос, глаза одновременно глубокие и пустые, три завода… родители, как в семейных хрониках газеты «Фигаро»). Вот и всё. Это не хуже, чем что бы то ни было другое, так что нечего к этому возвращаться. Ну что она там застряла, эта швея!
Антуан. Возвращаясь домой, я нёс тебе на закорках долго-долго… я чувствовал твои маленькие тёплые ляжки, лёгкий вес, и, тем не менее, ты становилась всё тяжелее… Я был слоном царицы Савской, а ты срывала с деревьев, мимо которых мы проходили, листья, чтобы отгонять мух от моего хобота.
Камомий. Наверное, это было утомительно. Теперь ты, наконец, можешь поставить меня на землю.
Торопливо входят портнихи. За ними следует Шарлотта, одетая дамой, с сатиновом облегающем платье и в большой шляпе.
