Николай Погодин - Минувшие годы
Жданович (решительно). Ну, полно, Катенька (целует руку), — позвольте мне называть вас так по старой памяти, — весь ваш материал я передал отделу технологии с приказом реализовать. Дело началось.
Катенька (вдруг). Евгений Евгеньевич, вы чудесный, вы хитрый, осторожный и чудесный человек. Смотрите! Черемисов! (Бросается вперед.)
Жданович удаляется.
Черемисов. Ты ли это? Катенька, моя Катенька! Наконец-то!
Катенька. Я же писала: весной приеду. Приехала, а тебя дома нет. Тоскую, мучаюсь, предаюсь мечтам о прошлом и возмущаю ваши воды.
Черемисов. Воды? Какие воды?
Катенька. Узнаешь скоро. Ох, боюсь!.. Но погоди. Милый ты мой, когда же мы в последний раз виделись? Осенью?.. Это вечность.
Черемисов. Да, в сентябре… Были и синие и прямо-таки золотые дни в Ленинграде… Что может быть чудесней!
Катенька. Может быть. Еще чудесней, что ты помнишь, еще чудесней, что такое чудо эта роща — серебряные тополя, — и ты ее при мне загадывал! Значит, мы ровесники этой чудесной роще! И я готовила в уме другие фразы, и все на свете позабыла. Любимые мои глаза.
Объятия.
Черемисов. Катенька, пойдем к нам в дом.
Катенька. «К нам в дом»… А что такое дом? Понимаешь ли ты, Митя: я сейчас всем существом, до подлинного превращения ощутила себя в прошлом. Я помню каждое лицо, каждое слово того вечера. С того вечера на озере мне все снилось. Мы непременно сегодня же пойдем на озеро.
Черемисов (вдруг). Катенька, я сейчас вижу тебя тою Катенькою.
Катенька. …которая не умела связать двух слов и изъяснялась больше междометиями. Ты лишь пойми, какая удивительная радость наполняет сердце человека, который был, действительно, ничем.
Входят Жданович, Месяцев и Чильдибай.
Жданович. Дмитрий Григорьевич! Я совещание отменил, в нем нет сейчас необходимости.
Черемисов (строго). А я просил тебя отменять мои распоряжения? У меня на руках решение правительства по пересмотру плана.
Жданович. План этот пересмотрен, и вряд ли дело разойдется с решением правительства. Разве что в сторону увеличения.
Черемисов. Как пересмотрен? Кем?
Жданович. Говоря философически — жизнью, практически — людьми. И главное — людьми твоими, близкими тебе людьми. Представь себе, что мы построили второй завод. Я лично это ясно представляю.
Черемисов (Катеньке). Ты приехала со своим коллективом. Вы объясните все-таки. Я ничего не понимаю.
Катенька. Мы тут целую неделю объяснялись.
Жданович. Два пуда соли съели. Красивые дела… ничего не скажешь.
Черемисов. Так вот что значит — возмущала воды. Теперь я все понял.
Жданович. А ты-то, директор, клади визу, решай! Что ты, действительно, ничего не знал?
Черемисов. Каюсь, братцы, помалкивал… Были причины. Почему я в прошлом году не поехал в отпуск? Мои ребята в Ленинграде провалились с опытами, не дотянули. А мы мечтали вместе вернуться… Да, но разрешите вам представить.
Катенька. А я сама представилась.
Черемисов. Еще лучше.
Жданович. Но ты, оказывается, романтичен.
Черемисов. Положим… ну и что?
Жданович. Нет, не сердись, я ведь говорю всерьез. Ведь вот она, сама романтика. И какая целеустремленность! Ничего не скажешь, высокий класс. Я, может быть, завидую, но восхищен.
Черемисов. А что ты думаешь?.. Вот, например, за что меня не переносят наши Кряжины? «Ох, Черемисов, ты у нас поэт». А я не могу терпеть сухих дельцов, лишенных даже признака воображения. Да ежели у тебя нет полета, радости в душе и восхищенья, то чем живешь? То-то и дорого, что победила сталинская школа высоких целеустремлений, творческого вдохновения большевиков. Эх, други милые, какие мысли, какие новые мечты являются сейчас! Если десять лет тому назад в пустыне, на диких камнях, мы видели вот этот праздник, то какое будущее возникает впереди! Верю, друзья мои, что еще при нашей жизни придет такое время, когда мы скажем: вот он, праздник коммунизма. Сбылось!..
ЗАНАВЕС1946–1947 гг.
