Жан Ануй - Жаворонок
Инквизитор (вдруг поворачивается к Кошону, резко). Сеньор епископ, в силу данных вам на этом процессе неограниченных полномочий председателя суда, прошу вас обойтись на сегодня без вашего молодого помощника. После заседания суда я доведу до вашего сведения выводы о тех мерах, которые я собираюсь, если понадобится, принять против него. (Внезапно переходит на крик.) Против него или кого угодно! Да было бы вам известно, мы можем дотянуться до любой головы, как бы высоко она ни вознеслась. И если господь попустит и я впаду в заблуждение, я сам буду свидетельствовать против себя! (Истово осеняет себя крестным знамением и заключает.) Упаси меня господь!
По залу проносится веяние страха.
Кошон (безнадежно махнув рукой, брату Ладвеню). Выйдите, брат Ладвеню.
Ладвеню (прежде чем уйти). Мессир инквизитор, я обязан повиноваться вам, равно как и его преподобию мессиру епископу. Я ухожу. Я молчу. Я лишь молю нашего господа Иисуса Христа, пусть он, когда вы останетесь наедине с ним, внушит вам, как слаб и мал ваш враг.
Инквизитор (не отвечает и, только дождавшись ухода Ладвеню, тихо). Чем более слаб и хрупок наш враг, чем он нежнее, чище, чем он невиннее, тем более он опасен. (Поворачивается к Жанне, снова бесстрастным тоном.) Когда ты впервые услышала голоса, тебе еще не было пятнадцати. Поначалу они говорили тебе только: "Будь доброй и умной и чаще ходи в церковь". Так?
Жанна. Да, мессир.
Инквизитор (с двусмысленной улыбкой). Пока что ничего такого особенного в этом нет, так что уж не обессудь. Мессир Кошон тебе говорил: наши архивы полны донесениями от священников, и в каждом сообщается, что в их деревне какая-нибудь девочка слышит голоса. Ну и пускай слышит. Пусть девочка спокойно пройдет через этот кризис мистицизма, как через детские болезни. Девочки, у которых кризис затягивается до периода возмужания, обычно идут в монахини, и мы просто даем указания монастырю, чтобы там по возможности урезали ей время на благочестивые размышления и молитвы, а, напротив, нагружали бы ее тяжелой работой - усталость самое надежнейшее лекарство. И вот эти кризисы мало-помалу слабеют и преспокойно оседают, как грязь на стенках лохани. Иной раз кризис оканчивается быстро, девушка выходит замуж, и когда за юбку цепляются два ревущих малыша - тут уж не до небесных голосов, тут уж мы спокойны... А у тебя кризис затянулся. И в один прекрасный день твои голоса сказали тебе уже нечто иное. Нечто слишком определенное и необычное для небесных голосов.
Жанна. Да, они сказали: иди спасать Францию и прогони англичан.
Инквизитор. Разве у себя в Домреми ты страдала от войны?
Жанна. Нет. У нас ничего не сожгли. Только раз солдаты подошли совсем близко, мы тогда все убежали из деревни. А когда вернулись на следующий день, все осталось цело, они стороной прошли.
Инквизитор. Твой отец человек богатый. Полевые работы были тебе по душе...
Жанна. Мне нравилось пасти овечек. Но я вовсе не пастушка, как вы здесь говорите. (Выпрямляется с наивной гордостью.) Я хозяйская дочка. Даже в самом Руане никто не умел так искусно шить и прясть, как я.
Инквизитор (улыбается этому детскому тщеславию). Итак, ты росла счастливой, в достатке. И о бедах Франции знала лишь по рассказам на посиделках. И, однако, в один прекрасный день ты почувствовала, что тебе нужно уйти из дома.
Жанна. Мои голоса мне велели.
Инквизитор. В один прекрасный день ты почувствовала потребность взять на себя бремя человеческого горя. А ведь ты уже знала все: знала, что твой поход будет славным, но коротким, а когда твоего государя коронуют, ты очутишься там, где находишься в данную минуту, одна, среди нас, затравленная, у подножия костра, который ждет тебя на Рыночной площади, и где ты сгоришь заживо. Не лги, Жанна, ты это знала.
Жанна. Мои голоса говорили, что меня бросят в темницу, а потом я буду освобождена.
Инквизитор (с улыбкой). Освобождена! Странное все-таки слово для небесных голосов! И ты, вероятно, поняла, что это "освобождение" звучит весьма расплывчато и туманно? Смерть - она ведь тоже освобождает. И все-таки ты ушла, вопреки воле отца и матери, вопреки всем препятствиям.
Жанна. Да, мессир, так надо было. Будь у меня сотня отцов и сотня матерей, если бы мне пришлось сбить ноги в кровь до самых колен, - я все равно бы ушла!
Инквизитор. Дабы помочь твоим братьям, людям, в их сугубо человеческих делах, помочь им снова завладеть землей, где они родились, и которая, как им кажется, принадлежит им.
Жанна. Господь бог не мог желать, чтобы англичане грабили нас, убивали, устанавливали на нашей земле свои законы. Когда они уберутся к себе за море, они тоже станут детьми божьими там, у себя в Англии. И ссориться с ними мне будет незачем.
Фискал. Самонадеянность! Гордыня! А тебе не пришло в голову, что лучше бы тебе было сидеть у материнской юбки дома, шить и прясть, как прежде?
Жанна. У меня были другие дела, мессир. А для работ по хозяйству женщины всегда найдутся.
Инквизитор. Раз ты была в прямой связи с небесами, странно, почему же ты не подумала тогда, что твои молитвы выслушивают там, наверху, особенно внимательно. Неужели тебе не пришла в голову простая мысль, более уместная для девушки, - посвятить всю свою жизнь молитвам, наложить на себя епитимью, дабы небеса, вняв твоим мольбам, изгнали бы англичан.
Жанна. Господь хочет, чтобы люди сначала сами бились, мессир. Молитва - это уж потом, в дополнение. Я предпочла объяснить Карлу, как нужно воевать, это было куда легче, и он мне поверил, и миленький Дюнуа тоже поверил. А также Лаир и Ксентрай, славные мои бешеные быки!.. Ох, и весело же мы вместе повоевали!.. Как приятно, бывало, на заре: скачем бок о бок, как добрые друзья...
Фискал (желчно). Чтобы убивать, Жанна!.. Разве господь бог повелел тебе убивать?
Жанна не отвечает.
Кошон (тихо). Ты полюбила войну, Жанна...
Жанна (просто). Да. Это грех, и придется богу отпустить мне его тоже. Вечерами я плакала на поле боя, видя, что веселый утренний праздник обернулся для многих бедняг смертью.
Фискал. А поутру начинала все сызнова?
Жанна. Такова была воля божья. До тех пор пока не останется во Франции ни одного английского солдата. Тут и понимать нечего. Сначала надо делать свое дело, вот и все. Вы ученые, вы слишком много думаете. Поэтому самых простых вещей понять уже не можете, а ведь самый глупый из моих солдат это понимал. Верно, Лаир?
Внезапно из толпы появляется Лаир, огромный, закованный в железо, жизнерадостный, страшный.
Лаир. Конечно, мадам Жанна!
Все персонажи пьесы погружаются во тьму. Освещен только один Лаир.
Вдалеке слышна музыка - играют на рожках.
Жанна (тихонько подходит к нему, она не верит своим глазам, трогает его кончиком пальца и бормочет). Лаир...
Лаир (повторяя их ежеутреннюю шутку). Ну, мадам Жанна, раз мы, как положено, уже помолились, побьемся малость нынче утром,а?
Жанна (бросается в его объятия). Славный Лаир! Толстый мой Лаир! Это ты! Как же от тебя чудесно пахнет!
Лаир (смущенно). Капелька красного винца и луковка... Мой обычный завтрак. Вы уж простите, мадам Жанна, знаю, что вы этого не переносите, но я нарочно еще до завтрака помолился, чтобы, когда я с богом говорю, от меня не так разило... Не подходите близко, несет от меня здорово...
Жанна (жмется к нему). Нет. От тебя чудесно пахнет!
Лаир. Не терзайте вы меня, мадам Жанна. Ведь вы всегда говорили, что от меня разит и что это стыд для христианина. Вы всегда говорили, что если ветер от нас дует, так из-за меня нас непременно почуют англичане, до того от меня разит, из-за меня, мол, одного нас откроют в засаде... А ведь совсем крохотная луковка и всего на донышке красного. Правда, если говорить начистоту, я его водой не разбавлял.
Жанна (по-прежнему жмется к нему). Славный мой Лаир. Я была глупая, я ничего не знала. Пойми, Лаир, ведь девушки, - никогда с ними ничего не случается, и думают они, как им внушали, судят обо всем, а сами ничего не знают. А теперь я знаю! От тебя чудесно пахнет, Лаир, живой тварью пахнет, пахнет человеком.
Лаир (скромно машет рукой). На то и война. Командир, он ведь не кюре, не придворный щеголь, его издали по запаху узнаешь, ничего не поделаешь, потеем... А мыться в походе... Тот, кто в походе моется, тот не мужчина!.. О луковице уж я не говорю... Это сверх программы. Конечно, я мог бы, как и все довольствоваться по утрам кусочком чесночной колбасы. Запах вроде потоньше. А что, есть лук не грех все-таки?
