Бертольд Брехт - Жизнь Галилея
Людовико. Хорошее вино.
Галилей. Я знаю этот виноградник. Он на крутом каменистом откосе, и ягоды почти синие. Люблю это вино.
Людовико. Да, сударь.
Галилей. В нем есть легкие оттенки. И оно почти сладкое, но именно только "почти". Андреа, убери все это - лед, лохань и иглу. Я ценю утехи плоти. Я не терплю трусливых душонок, которые называют их слабостями. Я говорю: наслаждаться тоже нужно уметь.
Маленький монах. Что вы хотите делать?
Федерцони. Мы снова начнем балаган с вращением Земли вокруг Солнца.
Андреа (напевает).
Писание гласит: она недвижима; послушно Профессора твердят: она стоять должна. Святой отец схватил ее за уши, Чтоб удержать. Но все же движется она. Андреа, Федерцони и маленький монах спешат к рабочему столу и убирают с
него лишнее.
Андреа. Мы можем обнаружить, что Солнце тоже вращается. Как это понравится тебе, Марсили?
Людовико. Почему такое волнение?
Госпожа Сарти. Ведь вы же не начнете опять возиться с этой чертовщиной, господин Галилей?
Галилей. Теперь я понимаю, почему твоя мать послала тебя ко мне. Барберини - папа! Наука станет страстью и исследования - наслаждением. Клавиус прав, эти солнечные пятна меня очень занимают. Нравится тебе мое вино, Людовико?
Людовико. Я уже сказал вам, сударь.
Галилей. Действительно нравится?
Людовико (сухо, напряженно). Да, нравится.
Галилей. И ты пойдешь настолько далеко, что примешь мое вино и мою дочь, не требуя, чтобы я отказывался от своего призвания? Что общего между моей астрономией и моей дочерью? Фазы Венеры не меняют форм ее ягодиц.
Госпожа Сарти. Не говорите таких гадостей. Я сейчас позову Вирджинию.
Людовико (удерживает ее). Бракосочетания в таких семьях, как моя, заключаются не только на основе плотского влечения.
Галилей. Значит, тебе в течение восьми лет не позволяли жениться на моей дочери, пока я не пройду испытательный срок?
Людовико. Моя супруга должна и в нашей сельской церкви появляться как вполне достойная особа.
Галилей. Ты полагаешь, что твои крестьяне будут решать, платить ли им за аренду или нет, в зависимости от святости их помещицы?
Людовико. В известной мере.
Галилей. Андреа, Федерцони, тащите латунное зеркало и экран! Мы на нем получим отражение Солнца, чтобы пощадить наши глаза. Это твой метод, Андреа.
Андреа и маленький монах принесли зеркало и экран.
Людовико. В свое время в Риме вы дали подписку, сударь, что не будете вмешиваться в споры о вращении Земли вокруг Солнца.
Галилей. Ах вот что! Но тогда у нас был папа-реакционер!
Госпожа Сарти. Был! Ведь его святейшество еще даже не умер!
Галилей. Почти, почти умер. Нанесите на экран сетку меридианов и параллелей. Будем действовать систематически. И тогда уж мы сможем отвечать на их письма. Не так ли, Андреа?
Госпожа Сарти. "Почти"! По пятьдесят раз он взвешивает свои кусочки льда, но слепо верит во все, что ему нравится!
Ученики устанавливают экран.
Людовико. Если его святейшество умрет, господин Галилей, то следующий папа - кто бы он ни был и как бы велика ни была его любовь к наукам - должен будет считаться и с тем, как велика любовь к нему со стороны знатнейших семейств Италии.
Маленький монах. Бог создал физический мир, Людовико; бог создал человеческий мозг; бог разрешит физику.
Госпожа Сарти. Галилео, а теперь послушай меня. Я видела, как мой сын погряз в грехах со всеми этими "экспериментами", "теориями", "наблюдениями", и я ничего не могла поделать. Ты восстал против властей, и они уже однажды тебя предостерегли. Самые высокие кардиналы увещевали тебя, заговаривали, как больного коня. На какое-то время это помогло, но вот два месяца назад, сразу после благовещенья, я тебя поймала на том, как ты украдкой опять начал свои "наблюдения". На чердаке. Я ничего не сказала, но я все поняла. Я побежала в церковь, поставила свечку святому Иосифу. Но это уже выше моих сил. Когда мы бываем с тобой вдвоем, ты рассуждаешь довольно здраво, говоришь, что не должен так себя вести, потому что это опасно. Но стоит тебе дня два повозиться с твоими "экспериментами", и все опять как было. Если уж я лишаю себя вечного блаженства, потому что не расстаюсь с тобой, еретиком, - это мое дело, но ты не имеешь права растаптывать своими ножищами счастье твоей дочери!
Галилей (ворчливо). Принесите телескоп!
Людовико. Джузеппе, отнеси вещи обратно в карету.
Слуга уходит.
Госпожа Сарти. Она этого не вынесет. Можете сами сказать ей! (Убегает, не выпуская из рук кувшина.)
Людовико. Как я вижу, вы уже все приготовили. Господин Галилей... Мы с матерью большую часть года живем в имении в Кампанье и можем засвидетельствовать вам, что наших крестьян никак не беспокоят ваши трактаты о спутниках Юпитера. У них слишком тяжелая работа в поле. Однако их могло бы встревожить, если бы они узнали, что остаются безнаказанными легкомысленные посягательства на священные устои церкви. Не забывайте, что эти жалкие существа в своем полуживотном состоянии все путают. Они ведь почти животные, вы вряд ли даже можете себе это представить. Услышав, будто где-то на яблоне выросла груша, они удирают с работы, чтобы почесать языки.
Галилей (заинтересован). Вот как?
Людовико. Они - животные. Когда они приходят в имение жаловаться на какой-либо вздор, мать вынуждена приказывать, чтобы на их глазах отхлестали бичом одну из собак, чтобы напомнить им о послушании, порядке и вежливости. Господин Галилей, выглядывая из дорожной кареты, вы, может быть, иногда замечали поля цветущей кукурузы. Вы, ни о чем не думая, едите наши оливки и наш сыр и даже не представляете себе, сколько труда нужно, чтобы их получить, какой бдительный надзор требуется.
Галилей. Молодой человек, когда я ем оливки, я вовсе не перестаю при этом думать. (Грубо.) Ты меня задерживаешь. (Кричит ученикам.) Ну что, установили экран?
Андpea. Да, вы идете?
Галилей. Ведь вы хлещете не только собак, добиваясь послушания? Не так ли, Марсили?
Людовико. Господин Галилей, у вас великолепный мозг. Жаль его!
Маленький монах (изумленно). Он угрожает вам!
Галилей. Да. Ведь я мог бы смутить его крестьян, возбудить новые мысли у них, у его слуг, у его управителей.
Федерцони. Но как? Ведь никто из них не знает латыни.
Галилей. Я ведь мог бы писать на языке народа, понятном для многих, а не по-латыни для немногих. Для новых мыслей нужны люди, работающие руками. Кто еще захочет понять причины вещей? Те, кто видит хлеб только на столе, не желают знать о том, как его выпекают. Эта сволочь предпочитает благодарить бога, а не пекаря. Но те, кто делает хлеб, поймут, что ничто в мире не движется, если его не двигать. Твоя сестра, Фульганцио, которая работает у пресса, выжимающего оливки, не станет удивляться и, вероятно, даже посмеется, когда услышит, что Солнце - это не позлащенный герб, а рычаг и что Земля движется потому, что ее двигает Солнце.
Людовико. Вы навсегда останетесь рабом своих страстей. Извинитесь за меня перед Вирджинией - я полагаю, будет лучше, если я ее не увижу.
Галилей. Приданое в вашем распоряжении в любое время.
Людовико. Всего хорошего. (Уходит.)
Андреа. Кланяйтесь от нас всем Марсили!
Федерцони. Которые приказывают Земле стоять неподвижно, чтобы их замки не свалились!
Андреа. И всем Ченчи и Виллани!
Федерцони. И Червилли!
Андреа. И Лекки!
Федерцони. И Пирлеоии!
Андреа. Всем, кто целует папе ноги, только если он ими топчет народ!
Маленький монах (у приборов). Новым папой будет просвещенный человек.
Галилей. Итак, мы приступаем к наблюдениям над солнечными пятнами, которые нас интересуют, приступаем на собственный риск и страх, не слишком рассчитывая на покровительство нового папы.
Андреа (прерывает). Но с полной уверенностью в том, что рассеем звездные тени господина Фабрициуса и солнечные испарения, которые придумали в Париже и в Праге, и докажем вращение Солнца.
Галилей. Нет, лишь с некоторой уверенностью, что докажем вращение Солнца. Я вовсе не намерен доказывать, что был прав до сих пор; я хочу проверить, был ли я прав. Я говорю вам: "Оставь надежду всяк сюда входящий" - сюда, где исследуют. Может быть, это испарения, а может быть, и пятна. Но прежде чем мы сочтем их пятнами, как нам больше всего хотелось бы, мы лучше предположим, что это рыбьи хвосты. Да, мы будем все снова и снова подвергать сомнению. И мы не помчимся семимильными шагами в сапогах-скороходах, нет, мы станем продвигаться со скоростью улитки. И то, что мы обнаружим сегодня, мы завтра зачеркнем и только тогда запишем снова, когда обнаружим то же самое еще раз. И особенно недоверчивы мы будем, обнаруживая именно то, чего нам бы хотелось. Итак, мы приступим к наблюдениям над Солнцем с беспощадной решимостью доказать неподвижность Земли! И только если это нам не удастся и мы окажемся полностью и безнадежно разбитыми, то, зализывая раны, в самом печальном состоянии начнем мы спрашивать: а не были ли мы все-таки правы, а не вращается ли все-таки Земля? (Подмигивая.) И если у нас будут расползаться под руками все иные гипотезы, кроме этой, тогда уж никакой пощады тем, кто не исследует, но все же спорит. Снимайте покрывало с трубы и направьте ее на Солнце! (Устанавливает латунное зеркало.)
