Леонид Андреев - Младость
– Еще не кончили, господа? Пора уж! Александра Петровна беспокоится, и там Зоя с Кореневым пришла, дядя с доктором приехал.
Всеволод. Мы сейчас, скажите. Одну минуту.
Катя. Нельзя же так!
Уходят.
Нечаев. Вот и эта Катюшенька наша, разве она не достойна любви? Как еще достойна-то, но… Нет, подумать только, до какой низости, до какого свинства я дошел! Что со мной случилось? И за каким чертом мне понадобилось, чтобы она тоже любила меня? Ерунда какая! Но ты молчишь, Сева.
Всеволод. Думаю. – Да, ты прав, Иваныч.
Нечаев. Нет, ты серьезно? Послушай – ты серьезно? Нет, лучше сейчас даже не говори, потом. Обдумаешь и напишешь, потом, потом.
Всеволод. Это во мне не было Бога, а в тебе Он всегда есть и был.
Нечаев. Нет, ты не шутишь? Что ты говоришь! После этого? Невозможно, что ты говоришь! Я же был подлецом, Сева, форменным, понимаешь. Это глупо, и вообще я дурак, но, Всеволод, поклянись мне, что ты не издеваешься, что ты хоть немного… уважаешь меня, Сева?
Всеволод. Уважаю. И я так рад, так счастлив, Иваныч!
Молчание. Нечаев встает и говорит с некоторою торжественностью.
Нечаев. Ну, так слушай, Мацнев, вот что я тебе скажу – слушай и запомни. Если ты будешь когда-нибудь на краю земли и будешь болев, шли будет у тебя горе, или какой-нибудь подлец обидит тебя – позови меня. И если когда-нибудь случится так, что слопает тебя жизнь и ты попадешь в какую-нибудь грязь и станешь сволочью – позови меня, и я лягу в лужу рядом с тобой, сочту за честь. И если когда-нибудь ты вздумаешь умереть, то знай, Мацнев, один по этой дороге ты не пойдешь! Ручаюсь тебе в этом моим честным словом и – клянусь. Молчи! Да святится имя Его! Молчи! А сегодня я поеду провожать тебя до полдороги и будем говорить как черти, а завтра подаю о переводе в Москву. Факт!
Всеволод. Но неужто поедешь? Ах, Иваныч, Иваныч, ну, что ты за дикая фигура! И ты еще смеешь говорить о каком-то ничтожестве… действительно, осел!
Нечаев. И это факт, и все факты и ну их, наконец, к черту, Севочка, но что это странное делается со мною: мне опять захотелось дать Горбачеву по роже?
Всеволод Кто это – я его не знаю?
Нечаев. Нет, ты его не знаешь… ну, да ладно, не в том дело. Нет, ты посмотри, сколько дорог, – и чтобы хоть по одной я не поехал из этой чертовой дыры? Но спокойствие, спокойствие, как говорит Гамлет, и тебе осталось всего двадцать пять минут. Идем, Сева!
Всеволод. Идем, тебе надо еще билет! Мы будем стоять на площадке, ладно, Корешок? Но все-таки – какая же ты дикая фигура, вот дикая фигура. Да не беги ты как сумасшедший.
Нечаев. Стой! Ни шагу дальше! – Ну? Ты и сам фигура, но слушай. Сева, осаживай ты меня! Как только начну заноситься, как только почувствуешь, что начались излияния, – бери за шиворот. Пожалуйста! Есть во мне что-то бабье – нет, пожалуйста… Так, дождались, вон и наши. Идем.
Всеволод. Идем.
Через несколько шагов встречаются со всеми и смешиваются в беспорядочную толпу едущих и провожающих.
Катя. Свинство, Корней Иваныч, свинство!
Александра Петровна. Да что же ты, Сева! Уже первый звонок был, идем. Там дядя с Иваном Акимычем, в буфете вино пьют, тебя спрашивали! Идем, пожалуйста. Тетя, ты где?
Тетя. Да успеется, Саша, не лотоши ты, Христа ради.
Катя. Уж мы ждали, ждали. Свинство, Корней Иваныч, – и всем хочется провожать, не одному вам.
Зоя. Здравствуйте, Всеволод Николаевич. Мы опоздали немного.
Коренев. Извозчика не было, полдороги пешком прошли…
Катя. А мы всю дорогу пехом перли, да и то не жалуемся. Всеволод Николаевич, вот это вам цветочек, а откуда, не скажу! Давайте приколю.
Столярова. Да в вашем же саду сегодня я нарвали. Хитрая Катюшенька!
Котельников. Осени поздней цветы запоздалые…[9]
Катя (держа булавку в зубах). Не войте – зареву. Ну, вот и хорошо.
Всеволод целует ей руку, приводя ее тем в крайнее смущение.
Александра Петровна. Да идемте же, – ей-Богу, опоздаем. Можно и там попрощаться.
Вася. Сева, пойдем, а то поезд уйдет.
Всеволод. Идем, идем, Васюк. Надо тебе бумаги в фуражку подложить.
Вася. Я уже подложил.
Тетя. Это я его вчера на дорогу догола оболванила!
Вася. Идем, Сева. Скорей! Идут.
Василий Васильевич останавливается и говорит нерешительно:
– Господа! Позвольте мне…
Катя. Что еще там?
Василий Васильевич молча достает из-под полы бутылку шампанского и штопор. Смех. В стороне остановились двое, по-видимому, железнодорожных рабочих, смотрят.
Да неужто ж сам придумал! Вот смехота!
Александра Петровна. Да что вы это, Василий Василич, да когда же нам теперь пить шампанское! И стаканов нет. Вася, не лезь, не видал, как бутылку откупоривают!
Коренев. А это что?
Он и тот же Василь Васильич тащат из карманов стаканчики, обернутые бумажкой.
Катя. Так это вот кто придумал! А я уж удивляюсь!..
Коренев. Нет, честное слово, это Василий Василич. Скорее, Василь Василич, а то жандарм пойдет. Господа, берите!
Надя. Мамочка, на. Тетя, вы что ж?
Все берут стаканчики, пьют. Молчание. Вася что-то шепчет матери.
Александра Петровна. Нет, нет, рано тебе еще шампанское. Ну, на, из моего стакана, видишь, какая гадость!
Нечаев (громко поднимая стакан). Господа, вопреки принятому обычаю мой первый тост не за едущих, а за остающихся: Катеньку и Василь Василича!
Катя. Типун вам на язык – тьфу, тьфу! Еще бы за «ремингтон» выпил!
Нечаев. А второй бокал мой – за дружбу… Сева, осаживай, и потом третий, с вашего позволения, за меня и мой скорейший отъезд в Москву!
Вдали остановился жандарм. Еще две-три железнодорожных фигуры из пассажиров думают, что свадьба.
Надя. Еще куда? Столярова, слышишь, матушка?
Нечаев. Факт. Перевожусь и еду, а если откажут, выхожу в отставку и иду по шпалам. Катенька, а что, если нам соединиться? Натуры мы одаренные, имеем слух – и голос, купим шарманку и в Москве под окнами… А? Идет?
Катя. Идет!
Нечаев. Катенька, вашу руку. Покажем образец? Исполним? Есть?
Катя. Есть!
Катя и Нечаев (становятся рядом и поют, он вертит ручку воображаемой шарманки).
Движение, смех, голоса, перебивающие друг друга. Жандарм в сомнении, но улыбается, так как поет офицер.
Александра Петровна. Сева, скажи им, они с ума сошли. Вася!
Котельников (подпевает, ловя незнакомый мотив и слова).
Тетя. Герои.
Коренев. Браво! Браво!
Александра Петровна. Вася! Сева! Надя!
Катя и Нечаев (поют).
Шумной, поющей и говорящей толпой подвигаются к выходу с платформы, скрываются, но некоторое время еще слышны пение и смех. Тащутся за ними и зеваки. Тихо. Двое рабочих, стоявших в стороне, подходят к скамейке и садятся.
Первый. Вино пили.
Второй. Пили. Ты нонче дежурный?
Первый. Я, и завтра я же. Эх, мать честная, курнуть нету?
Второй. Нету.
Первый. Тут офицер папироску бросил, где она тут?
Второй. Брось, ногами затоптали. Не ищи.
Первый (нашел и рассматривает окурок). И то, растоптали.
Дальний звонок. Где-то свистнул паровоз. Тишина.
Примечания
1
«Выставляется первая рама, и в комнату шум ворвался…» – начальные строки из стихотворения (без названия) А. Майкова (1854).
2
«На заре туманной юности всей душой любил я милую…» – начальные строки романса А. Л. Гурилева, написанного на слова стихотворения А. В. Кольцова «Разлука» (1840). «На заре туманной юности» – один из первоначальных вариантов названия пьесы «Младость».
3
…у Пушкина: «Зоя милая девушка – ручка белая, ножка стройная». – Здесь: свободный пересказ строк из стихотворения А. С. Пушкина «Бова (отрывок из поэмы)» (1814):
…Зоя, милая девица,
Ангел станом, взором, личиком,
Белой ручкой, нежной ножкою…
4
«Ночи безумные» – популярный цыганский романс, написанный на основе стихотворения А. Н. Апухтина (1876).
5
«Равнодушная природа красою вечною сиять» – слова из стихотворения А. С. Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных» (1829).
